Маша изумленно слушала мать. Ее слова не укладывались в голове.

- Мама, ты... Как ты могла?! - Дочь заметалась по тесной кухне. - Кто тебя просил? Ну почему ты постоянно вмешиваешься в мою жизнь?! Кто? Ну кто просил тебя говорить, что... Почему ты не оставишь меня в покое? Не дашь жить так, как я хочу? Кто тянул тебя за язык?

Надежда Тимофеевна угрожающе посмотрела на дочь, пытаясь взглядом заставить ее слушаться. Но Маша не замечала ничего. Она садилась, снова вскакивала, крутилась в стесненном пространстве, рвалась куда-то, опять останавливалась. Кровь стучала в висках, обдавая всю голову жаром.

- Не понимаю! - развела руками Надежда Тимофеевна. - В чем ты меня обвиняешь? Сама же убежала, даже посуду не забрала. Ты думаешь, она даром нам досталась?

- Я ухожу! - выпалила Маша и ринулась в коридор.

- Куда?

- Не знаю!

Надежда Тимофеевна пошла за дочерью. Спорить с Машей было бесполезно, и так в последнее время дочь стала неуравновешенной, часто впадала в крайности от полного уныния до раздражительности. Ничего не понимающая мать смотрела, как Маша дрожащими пальцами дергала молнию на сапогах.

- Ты надолго? - Она с трудом сдерживала гнев. - Ночь на дворе. Когда ты придешь?

- Не знаю, - с нажимом повторила Маша, надевая пальто. - Не ждите меня.

Схватив сумку, она выбежала из квартиры, предоставив матери самой закрыть дверь.

***

Окна Валериных комнат были темны. Маша поднялась на третий этаж и позвонила. Никого.

Она приехала на такси, отдав последние деньги, что были в кошельке. Но и Валера на машине, он должен быть давно дома. Маша позвонила еще раз результат тот же. Она оглядела двери других квартир, подумав, поднялась по лестничному пролету вверх и прислонилась к стене.

Она будет ждать. Во что бы то ни стало ей надо дождаться Валеру и объясниться с ним.

Через полчаса она окоченела, ее бил озноб, но тем сильнее было желание ждать. Маша вспомнила, что в сумке лежит ключ от его квартиры. Войти бы, согреться, но Маша решительно отбросила эту мысль - ни за что она не воспользуется ключом без разрешения Валеры. Расстегнув верхнюю пуговицу пальто, она сжалась в комок, спрятала холодные пальцы под воротником, на плечах.

Было чуть больше двенадцати, когда машина остановилась около дома. Славик обошел капот и открыл дверцу. Валера медленно поставил ноги на асфальт, повозился с костылями. Славик подставил плечо:

- Давай, друг.

- Я сам, - заплетающимся языком ответил Валера.

- Ну да! Как же - сам! - дружелюбно ответил Славик. - Язык заплетается, ноги путаются... Я и не знал, что ты здоров пить. Держись за меня.

- Я сам, - упрямо повторил Валера. Он оперся на костыли, помотал головой, изгоняя хмель.

- Пошел! - Собрался с духом, небрежно махнул рукой. - Привет.

- Я провожу тебя! - Славик закрыл машину.

- Нет. Езжай домой. - Валера снова покачал головой, она никак не хотела подниматься.

- Посмотри на себя, - со смешком предложил Слава. - Пьяница!

Валера согласно уронил голову и снова махнул рукой:

- Давай трогай. Со мной все хорошо.

- Как знаешь, - пришлось уступить Славику. - Позвони завтра, расскажешь, как добрался.

Дверь лифта открылась, и Маша испуганно оттолкнулась от стены.

- Я сам... - раздалось невнятное бормотание. - Я... У-у-у-у-у... - Валера с шумом привалился к дверям лифта. - Сам...

Маша сбежала вниз и остановилась как вкопанная. Лифт периодически скрипел: двери боролись с помехой. Валера поднял глаза на звук шагов, несколько минут смотрел на Машу, потом уронил голову на плечо.

- Пришла?

- Валера... - Маша сделала шаг навстречу.

- Я сам! - Он протестующе вытянул руку перед собой.

Совершенно некстати ему вспомнился вечер, когда он эти же слова повторял в иной ситуации и с иным подтекстом.

- Лифт сломаешь, - прошептала Маша, удивляясь пьяному виду Валеры.

Неожиданно она вспомнила, как однажды Валера твердил эти же слова, вкладывая в них совершенно особый смысл. Вспомнила и покраснела от давнего ощущения восторга.

Он глубоко вздохнул и оттолкнулся от дверей, двери тоже вздохнули и закрылись.

Нетвердым шагом Валера подошел к квартире, долго рылся в карманах в поисках ключа, затем сражался с замком, приговаривая: "Я сам.., я сам". Дверь открылась, и он ввалился внутрь. Маша стояла на пороге, настороженно наблюдая за его действиями.

- Заходи, закрой дверь.

Валера расстегнул пуговицы пальто, осторожно повел плечами, стараясь не увеличить непрекращающуюся боль в спине; задубелая на морозе кожа пальто не желала поддаваться. Маша подошла сзади и тронула Валеру за рукав.

- Я помогу.

- Я сам! - разъярился он. Неловким движением толкнул Машу к стене. - О дьявол! - простонал он, пряча вину за недовольством.

Маша больно ударилась затылком, на глаза навернулись слезы. Она задержала дыхание, чтобы справиться с болью.

- Я сам, - тише повторил Валера.

- Я знаю, - дрожащими губами прошептала она. - Пожалуйста, позволь мне помочь.

Он безнадежно вздохнул, взял в одну руку оба костыля, предоставив Маше стягивать рукав. Она сняла с него пальто, но остались сапоги - самое трудное, потому что надо наклоняться.

- Ты что, так и будешь стоять у двери? - Валера криво усмехнулся. - Не бойся, успеешь сбежать. Держать не стану.

Маша сняла пальто, обувь.

- Иди в комнату, - приказал Валера и ушел в ванную.

Там, в тесной клетушке, снимать обувь было сущим наказанием, но Валера решил, что лучше сразу умереть, чем позволить Маше наблюдать, как он обливается потом. Сражаясь с сапогами и головокружением, Валера скинул их и зашвырнул в угол. Вымыл руки, подумав, сунул голову под душ.

Маша остановилась на пороге комнаты. Она искала, на чем остановить взгляд. На белые стены наслаивались картины, которые они с Валерой придумывали когда-то, - туда смотреть нельзя, не вспоминая о любовной идиллии. Хрустальные сосульки люстры хранили память о том, как Валера кружил ее на руках, задевая головой мелодично звенящие спиральки. Лучше смотреть на экран, решила Маша и повернулась к нему.

Бог мой! Мороз пробежал по спине. Маша вытаращила глаза, задохнувшись от увиденного "погрома".

Экран был поднят. Нарисованный пруд по-прежнему заливало яркое солнце, в густых зарослях по-прежнему утопала старенькая избушка. Но терем?.. От него остались только клочки бумаги, уныло свисающие по стене. На немногих сохранившихся крючках печально покачивались бывшие ставенки с ободранными краями. Только под самой верхушкой башни уцелело закрытое окошко, наверное, разрушитель забыл о нем или устал крушить мелкие детали, так искусно и кропотливо исполненные автором.