- Ничего вы не поправите!.. Очень нужен вам мой отец! - капризничала Мерова.
- Не отец ваш, но ваше спокойствие мне нужно! - заметил ей тот с некоторою строгостью.
- Что же вы сделаете? Попросите ли, чтобы его выпустили?
- Может быть, выпрошу, что и выпустят. Я поеду прямо к прокурору!.. говорил Тюменев, беря шляпу и пальто. - Ты, пожалуйста, останься с Елизаветой Николаевной, а то она одна тут истерзается!.. - сказал он Бегушеву.
- Да, душенька, Александр Иванович, останьтесь со мной! - умоляла Мерова, беря его за руку.
- Останусь! - отвечал тот.
Тюменев после того остановил ехавшего порожняком извозчика, нанял его и уехал.
- Бедный папа, бедный! - начала было снова восклицать Мерова и рыдать при этом.
- Зачем вы заранее так себя тревожите? Весьма вероятно, что все это кончится ничем, пустяками! - сказал ей Бегушев.
- Вы думаете, что пустяками? - переспросила его Елизавета Николаевна, сразу успокоенная немного этими словами его.
- Конечно, пустяками! - повторил Бегушев. - Что вы такая нежная дочь, это, разумеется, хорошо!
- Ах нет, я дурная дочь!.. - перебила его Мерова.
В это время к террасе подошел молодой человек и приподнял свою шляпу.
- Здравствуйте, Мильшинский!.. - сказала ему еще сквозь слезы Мерова.
Мильшинский приподнял свою шляпу также и Бегушеву; тот ему ответил тем же.
- А вы за нами, вероятно? Думаете, что мы пойдем гулять... - сказала плачевным голосом Мерова.
- Вы вчера это изволили говорить! - произнес вежливо молодой человек.
- Ах да, вчера - другое дело; но сегодня со мной несчастье случилось страшное, ужасное!
- Какое? - спросил молодой человек с заметным участием.
- После скажу! - отвечала скороговоркой Мерова.
Молодой человек постоял еще несколько времени около решетки.
- А Ефим Федорович? - спросил он.
- Он уехал в Петербург! - отвечала Мерова.
Молодой человек все-таки не отходил от решетки, и Бегушеву показалось, что как будто бы сей юноша и Мерова кидали друг на друга какие-то робкие взгляды, и когда тот, сказав: - До свиданья! - пошел, то Елизавета Николаевна крикнула ему:
- Вы куда теперь?
- В Петергоф иду пешком! - отвечал ей молодой человек с доброй улыбкой, и Мерова долго-долго следила за ним, пока он совсем не скрылся из виду. Все эти мелочи породили много мыслей в проницательном уме Бегушева.
- Кто этот молодой человек? - спросил он.
- Это Мильшинский, он служит у Ефима Федоровича, - отвечала небрежно Елизавета Николаевна; потом, помолчав, присовокупила несколько нерешительным голосом: - Александр Иванович, вы не рассердитесь на меня, если я вас спрошу, как вы расстались с Домной Осиповной?
- В каком смысле вы хотите знать, как я с ней расстался? - спросил тот.
- В таком, что много она плакала?
- Не знаю, я ее потом не видал.
- И объяснения между вами никакого не было?
- Никакого.
- Это, впрочем, лучше! - произнесла Мерова и взяла себя за голову. Что тут объясняться? Зачем?
Бегушев молчал.
- А вы ее очень любили? - продолжала она.
- Любил!
- Может быть, и теперь ее любите?
- Не знаю! - отвечал Бегушев.
- Но тогда для чего же вы ее покинули? Она вас любила, вы ее любили, из-за чего все это произошло?
- Из-за многого! - сказал Бегушев, не хотевший Елизавете Николаевне объяснять поводы к разлуке с Домной Осиповной и полагавший, что она не поймет их.
- Домна Осиповна больна была очень после того и писала мне отчаянное письмо, где она называла ваш поступок бесчеловечным; я тоже согласна с ней, - вот другое дело, если бы вы не любили ее!.. - заключила или, лучше сказать, как-то оборвала свои слова Мерова.
- Госпожа Олухова и до сих пор больна? - спросил протяжно Бегушев.
- О, нет... - воскликнула Мерова, - теперь она совершенно здорова и весела. Папа недавно был в Москве и заезжал к ней. Он говорит, что она опять сошлась с мужем, формально сошлась: живет в одном доме с ним, у него нет никаких привязанностей... она заправляет всеми его делами... разъезжает с ним по городу в щегольской коляске... Янсутский строит им дом огромный, тысяч в пятьсот... Каждую неделю у них обеды и балы!
Склад губ Бегушева при этом рассказе выразил чувство гадливости.
- И папа еще сказывал (у него обыкновенно ничего не сорвется с глазу), - продолжала Мерова, - что за Домной Осиповной доктор ее очень ухаживает.
- Перехватов? - спросил Бегушев.
- Да... Красавец московский, херувим с вербы, - разве тут что-нибудь не произойдет ли? - проговорила Мерова.
Начав разговаривать о приятельнице, она, кажется, совсем позабыла об отце.
Гадливость все более и более отражалась на лице Бегушева.
- А сами вы ни в кого не влюбились? - полюбопытствовала Мерова.
- Зачем же влюбляться?.. Разве это непременная обязанность!.. произнес он.
- Не обязанность, но вы, я убеждена, можете еще полюбить, если только какая-нибудь счастливица удостоится чести понравиться вам...
Бегушев при этих словах взглянул на Елизавету Николаевну: у ней что-то странное выражалось в глазах.
- Нет, не могу! - сказал он.
- Решительно не можете? - переспросила его еще раз Мерова.
- Решительно!
Странное выражение глаз оставалось у Елизаветы Николаевны.
- А как вы сблизились с моим другом, Ефимом Федоровичем? - спросил ее, в свою очередь, Бегушев.
Вопрос этот на первых порах смутил несколько Елизавету Николаевну.
- Сблизились... - начала она с маленькой гримаской. - Он мне сделал признание в любви... стал принимать во мне большое участие... С Янсутским я тогда уже рассорилась и жила в номерах.
- Но сами вы его любите теперь? - допытывался Бегушев.
Мерова еще более смутилась и потом, вдруг подняв свои глазки на Бегушева, пристально посмотрела на него.
- Я бы вам призналась; но вы расскажете Ефиму Федоровичу, - произнесла она каким-то почти детским голосом.
- Нет, не расскажу! - успокоил ее Бегушев.
- Поклянитесь, что не расскажете...
- Зачем же клясться? Если я говорю, что не скажу, то и не скажу.
- Ну хорошо: Ефима Федоровича я уважаю только; любить его нельзя, он очень стар, какой-то невеселый и при этом нежничает еще - фи!..
"Бедный друг мой!" - подумал про себя Бегушев.
- Моя жизнь очень тяжела, - продолжала Мерова, - я по наружности только смеюсь и болтаю, а спросили бы меня, что я чувствую... Доктора вон говорят, что у меня чахотка; а я все не могу умереть!