Лейф Пандуро

ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ

Перевел П. Байцуров

(С датского)

Когда Хенрик Петерсен был мальчиком, он жил в Нёрребру. Он жил с папой и мамой и сестричкой Софи в квартире на улице Мимеш, второй этаж, налево. Внизу при входе висит доска, на которой написано, что здесь жил Хенрик Петерсен.

Семья носила фамилию Петерсен во многих поколениях, и они были этим очень довольны.

- Хенрик Петерсен - это очень хорошее датское имя! - чистосердечно сказал приходский священник, когда крестил Хенрика. И вот Хенрик вырос и стал настоящим датским мальчиком, с круглой головой, маленькими глазками и большими красными ушами. При взгляде на него никто ничуть не сомневался, что это типичный датский мальчик.

Позже, когда мать Хенрика думала о своем сыне, она говорила, что священник долго и задумчиво смотрел на его большую круглую голову. Она рассказывала подругам, что он похлопал Хенрика по голове несколько раз, и в ризнице, продолжала она, он сказал ей, что она несомненно должна быть счастлива, ибо у нее такой здоровый сын с такой большой головой.

И каждый раз, когда она читала воскресную проповедь священника в приходском листке, она думала о своем сыне и чувствовала, что должна быть доброй к нему. Но, к сожалению, приходский листок перестал выходить той осенью, когда Хенрику исполнилось пять лет.

А в общем, ему было хорошо на улице Мимеш, второй этаж, налево. Более того, как он позже сказал репортерам из газет, которые пришли для разговора к нему, у него было бедное, но счастливое детство, и нечего стыдиться этого, так сказал он.

Разумеется, в детстве он не всегда был счастлив до конца, но это он забыл мало-помалу. Все выглядело бы не так хорошо, если бы в газетах написали, что у Хенрика Петерсена было несчастливое детство. Но, вообще говоря, надо знать, что говорить репортерам. Ведь гораздо проще, если у тебя было счастливое детство. Это избавляет от хлопот.

Между тем, Хенрик Петерсен не всегда был так уж счастлив, как ему бы хотелось.

Взять, например, его сестричку Софи. У нее были большие голубые глаза. Если бы не она, он был бы очень счастлив - в этом он был убежден. Но она всегда так странно смотрела на него своими голубыми глазами и звала его поиграть с газовой зажигалкой, или выпустить канарейку из клетки, или поиграть в доктора, и так далее. Когда он слышал об этом, у него страшно краснела голова, он заикался и начинал икать, но она продолжала так странно смотреть на него, что он не знал, что ему делать.

Под конец она всегда говорила: "Ты - противный маменькин сынок и головастик!"

И несмотря на то, что он много раз терпеливо объяснял ей, что он вынужден иметь такую большую круглую голову, потому что у него именно такая большая круглая голова, она продолжала называть его головастиком. Она стояла и так непонятно смотрела и тихо говорила: "Головастик, головастик, головастик!" И в конце концов у него так краснела голова, что в комнате становилось совсем тепло. А она все повторяла. Когда же он пускал в ход кулаки, она громко кричала, и приходила мама.

К этому времени многое изменилось. Во-первых, приходский листок перестал выходить, во-вторых, священник умер, а в-третьих, на их улице пошли трамваи. В общем, произошло много нового. Мать Хенрика тоже отчасти изменилась. Она не хотела и слушать, что сказал Хенрик, нет, она сама все знала, хотя ее здесь совсем и не было. Софи всхлипывала и указывала на Хенрика, и мать Хенрика ни секунды не сомневалась, что он вел себя очень плохо.

- Сейчас же перестань бить Софи, - говорила она, - ты уже большой мальчик!

И Софи получала шоколадную лягушку с кремом, а Хенрик - шлепок поварешкой, и его отправляли в кровать, где он лежал и раздумывал над тем, что бы он сделал, если бы у него были сверхъестественные способности.

Потом приходила мама, садилась возле него и долго, очень долго говорила с ним. Она говорила, что очень огорчена и ей стыдно за него. И она это не заслужила (так ей казалось), потому что она много и усердно работает, варит овощи и все делает по дому. А теперь ей надо идти на кухню и готовить обед, и ей кажется, он полежит и все хорошо обдумает.

Потом она вытирала руки передником и шла на кухню и варила цветную капусту, и белокочанную капусту, и кудрявую капусту, потому что все умела делать.

А Хенрик лежал в своей кроватке: ему было нехорошо при мысли, что, если бы у него были сверхъестественные способности, он бы смог заставить свою сестричку исчезнуть. Потом снова приходила мама, на этот раз с каким-нибудь лакомством, с кусочком морковки, или вареного яблока, и Хенрик полностью раскаивался. Он громко всхлипывал, и тогда мама говорила, что на этот раз прощает его и папе ничего не скажет. И Хенрик был очень рад, потому что очень любил своего отца.

Папа Хенрика был очень великий человек.

Он сидел в конторе за столом, напротив соседа, который, однако, не был таким великим человеком. Это следовало из того, что у папы Хенрика был такой стул, который можно было поворачивать кругом и на котором можно было качаться, тогда как у соседа был только обычный стул.

Когда Хенрик приходил к папе, ему разрешали иногда посидеть на стуле и поездить и покачаться самую чуточку. И он решил, что, когда он вырастет, он будет тоже работать в конторе, как и его папа. И об этом он сказал папе. И папа был тронут, похлопал его по большой круглой голове и сказал, что Хенрик прав. "Никогда не следует перегибать палку", - сказал папа.

К сожалению, папа Хенрика страдал неприятной болезнью, сонной болезнью, как думала мама. Когда он приходил домой после обеда, с ним всегда случался страшнейший приступ, и он вынужден был лечь на диван в столовой, накрыв голову газетой. И Хенрик должен был сидеть очень тихо, потому что неожиданный шум мог обострить болезнь в угрожающей степени. И Хенрик сидел очень тихо на полу и листал энциклопедию Салмонсена, потому что не хотел, чтобы болезнь папы стала еще хуже.

Но здесь также проявлялась странность маленькой Софи. Пока он сидел на полу, листая Салмонсена, она могла подкрасться сзади и ущипнуть его за круглую голову, так что он громко вскрикивал. И наступала чудесная перемена. Папа Хенрика вскакивал с дивана и шлепал его по голове, хотя Хенрик был не виноват. Что же касается Софи, то она выглядела совсем невинной, и более того - иногда она даже чуть-чуть плакала и говорила, что испугалась. И опять у Хенрика краснела голова, он заикался и терял аппетит. Но когда входила мама с большим блюдом овощей и чашкой топленого маргарина, он садился есть, даже если икал и комки застревали у него в горле. И, наконец, приходил в себя.