По дороге мы говорили о самых незначительных предметах: о моей встрече с шулерами на пароходе, об «охотниках» Нового Орлеана, о лунной ночи.

Пока мы не забрели на кладбище, пока не уселись рядом на могильной плите, я молчал о том, что владело всеми моими помыслами. Но теперь пришло время открыться, и полчаса спустя Эжен д'Отвиль уже знал историю моей любви. Я поведал ему всё, что произошло со мной, начиная с моего отъезда из Нового Орлеана и вплоть до нашей встречи на пароходе. Подробно рассказал о своей беседе с банкиром Брауном и о долгих и бесплодных поисках Авроры.

Он терпеливо выслушал мою исповедь до конца и прервал меня только один раз, когда я стал описывать моё объяснение с Эжени и драматическую развязку этой сцены. Мой рассказ, видимо, не только сильно заинтересовал его, но и глубоко тронул. Я слышал, как он всхлипывал, видел при свете луны его залитое слезами лицо.

«Великодушный юноша, — думал я. — Как близко принимает он к сердцу горе совершенно чужого ему человека!»

— Несчастная Эжени! — прошептал он. — Неужели вам её не жаль?

— Не жаль! Ах, мсье, вы не представляете себе, как я её жалею! Никогда эта сцена не изгладится из моей памяти! С какой радостью я предложил бы Эжени своё сочувствие, дружбу, принёс бы любую жертву, если бы они могли что-нибудь возместить и что-нибудь поправить! Одно только не в моей власти — дать ей свою любовь. Всей душой сокрушаюсь я об этой благородной девушке, мсье д'Отвиль. И я отдал бы всё, лишь бы залечить рану, которую нанёс невольно. Но она, конечно, забудет свою несчастную страсть и со временем…

— О нет, никогда! Никогда! — прервал д'Отвиль с горячностью, которая поразила меня.

— Но почему вы так думаете?

— Почему? Потому что знаю по собственному опыту. Хоть я и молод, но пережил уже нечто подобное… Бедная Эжени! Такие раны не залечиваются. Она никогда не оправится! Никогда!

— Бедняжка! Мне жаль её, жаль ото всей души.

— Тогда почему бы вам не разыскать её и не сказать ей об этом?

— Зачем? — спросил я, несколько удивлённый подобным предложением. — Быть может, ваше сочувствие хоть немного утешило бы её.

— Что вы! Напротив. Мне кажется, это было бы жестоко.

— Вы ошибаетесь, мсье. Неразделённую любовь легче перенести, если встречаешь тёплое участие. Ведь сердце исходит кровью, натолкнувшись на высокомерное презрение и злорадную жестокость. Для ран любви дружеское участие — подлинный бальзам. Поверьте мне! Я чувствую, я знаю, что это так.

Последние слова он произнёс с убеждённостью, показавшейся мне даже несколько странной.

«Загадочный юноша! — подумал я. — Такой нежный, чувствительный и вместе с тем так искушён!»

Мне представлялось, что я разговариваю с существом высшего порядка — человеком выдающегося ума, который всё видит и всё понимает.

Его взгляды были мне внове и противоречили общепринятому мнению, но впоследствии я убедился в их справедливости.

— Если бы я мог рассчитывать, что моё дружеское участие будет приятно Эжени, я попытался бы разыскать её, предложить ей…

— Это вы ещё успеете сделать, — перебил д'Отвиль, — а сейчас у вас есть другое дело, не терпящее отлагательства. Вы намерены выкупить квартеронку?

— Намеревался ещё сегодня утром. Увы, теперь исчезла и эта надежда! Выкупить её не в моей власти.

— Сколько денег соблаговолили оставить вам шулеры?

— Немногим более ста долларов.

— Да, этого недостаточно. Судя по вашему описанию, за неё дадут в десять раз больше. Как досадно, что я не богаче вас! У меня не наберётся и ста долларов. Как всё это, право, печально!

Д'Отвиль сжал голову руками и несколько секунд сидел молча, в глубоком раздумье. Глядя на него, я невольно проникся убеждением, что он искренне сочувствует моему горю и ищет способа помочь мне.

— А если ей не удастся? — пробормотал он про себя, но настолько громко, что я расслышал. — Если она не найдёт бумаг, тогда и она жестоко поплатится. Это рискованно! Может быть, лучше не пробовать?..

— Сударь, о чём это вы? — перебил я его.

— Ax, да… Простите! Я думал об одном деле… Но не важно. Не лучше ли нам вернуться? Мне холодно. Я озяб среди этих мрачных могильных плит и памятников.

Вид у него был смущённый, словно он невольно высказал вслух свои затаённые мысли.

Хотя меня и удивили его слова, я не счёл возможным требовать объяснения и молча поднялся. Я совсем пал духом. Видимо, он не в силах мне помочь.

И тут у меня вдруг мелькнула мысль, сулившая надежду, вернее — слабый отблеск надежды. Я поделился ею со своим спутником.

— У меня есть эти сто долларов, — сказал я. — Для покупки Авроры это всё равно что ничего. Не попытать ли мне счастья за зелёным столом? Всё-таки какой-то шанс.

— Боюсь, это бесполезно. Вы проиграете, как уже проиграли.

— Это ещё неизвестно. У меня столько же шансов проиграть, как и выиграть. Совершенно необязательно садиться играть с профессиональными картёжниками, как на пароходе. В Новом Орлеане достаточно игорных домов, где процветает чистый азарт: фараон, кости, лото, рулетка — выбор богатый. Счастье здесь зависит от того, как ляжет карта или упадёт кость. А это дело случая. Ну как, сударь? Что вы мне посоветуете?

— Вы правы, — ответил он. — Здесь всё зависит от удачи. И можно надеяться на выигрыш. Если даже вы проиграете, это ничего не изменит в отношении завтрашнего дня. Зато если выиграете…

— Вот-вот!.. Если я выиграю…

— В таком случае, нельзя медлить ни минуты. Уже поздно. Игорные дома давно открыты. Игра сейчас в самом разгаре. Пойдёмте!

— Вы пойдёте со мной? Благодарю, д'Отвиль! Благодарю!

И мы торопливо зашагали по дорожке, ведущей к выходу, и, очутившись за воротами кладбища, повернули к городу.

Мы направились к тому самому месту, откуда начали свою прогулку, — к рю Сен-Луи, ибо по соседству с ней сосредоточены крупнейшие игорные притоны Нового Орлеана.

Разыскать их было нетрудно: в ту пору им не приходилось скрываться. Страсть к азартным играм, унаследованная креолами от основателей города, была слишком распространена, чтобы полиция могла с ней бороться. Муниципальные власти американского квартала, правда, предприняли кое-какие шаги для пресечения этого зла, но законы их не распространялись по ту сторону Кэнел-стрит, а у креольской полиции были на сей счёт совершенно другие взгляды и другие инструкции. Во французском предместье азартная игра не почиталась преступлением, игорные дома содержались открыто и с благословения властей.