— Думаю, стражи перевала чувствуют себя при ужасном морозе не менее комфортно, чем мы, грея простуженную спину в бане…

Предположение было, что называется, притянуто за уши, но другой информации просто не было. Вот поднимутся на перевал — тогда все и увидят своими глазами.

К концу дня деревья на едва различимой тропе, по которой они поднимались, пропали совсем. Уже после обеда им на смену появился высокий кустарник невероятной толщины и прочности. Милав долго рассматривал корявые, перекрученные стебли, принюхиваясь к листве и даже пробуя на вкус янтарные капельки смолы, выступавшие в тех местах, где коричневая узловатая кора полопалась, обнажив светлое нутро. Ухоня с Кальконисом с интересом наблюдали за непонятными манипуляциями Милава.

— Могу я полюбопытствовать, — наконец спросил сэр Лионель, — чем вы занимаетесь?

— Разумеется! — отозвался Милав. — Древесина этого кустарника необычайно плотная — не чета осине или сосне, к тому же в ней невероятное количество смолы. Думаю, лучшего топлива нам не найти. Если до вечера кустарник не пропадет, сменившись другими растениями, более приспособленными к жизни в условиях гор, мы заготовим его впрок.

Несколько часов ехали путешественники по узкой тропе. Почти через каждый десяток шагов приходилось спешиваться и рубить крючковатые стебли, извивающиеся между камней. Топор, наточенный Милавом на огромном природном абразиве до зеркального блеска, со звоном отскакивал от ветвей, словно голубоватое лезвие вонзалось не в древесину, а в камень.

— Похоже, по этой тропе давно никто не ходил, — сказал Ухоня, тяжело дыша. Он только что прорубил очередной проход в переплетающихся ветвях и теперь стоял на дорожке, сжимая в отращенных руках отшлифованное пальцами путешественников топорище.

Милав остановился рядом, держа двух лошадей. Он посмотрел по сторонам и вверх. Теперь гора закрывала весь небосклон. Впереди не было ничего, кроме бурого, серого, зеленоватого камня. Шея затекла от напряжения.

— Как вы думаете, сэр Лионель, прошли мы треть пути? — спросил кузнец.

Кальконис вытер струившийся по лбу пот, глянул на вершину горы и ответил:

— Думаю, что прошли.

— Тогда привал! — распорядился Милав. — Даже если мы и не прошли третьей части — не стоит надрывать себя и лошадей в первый же день. Впереди дорога намного сложнее.

Остаток вечера потратили на отсортировку нарубленных за день веток. Отобранные упаковали в две огромные вязанки. Одну из них Милав накрыл запасным плащом — небо стремительно хмурилось, в воздухе чувствовалось приближение не то грозы, не то снежного заряда. Спать легли сразу же после того, как подкрепились горной куропаткой, пойманной Ухоней по дороге, и вдоволь напились ароматного напитка из меда и местных трав, собранных Кальконисом вокруг их импровизированного лагеря.

Спали тревожно, но не потому, что ожидали нападения вигов или горгузов, а потому, что дышалось здесь уже не так легко и вольготно, как внизу. Плюс ко всему ночью пошел снег, и Милав, проснувшийся первым, долго лежал с открытыми глазами, укрывшись до подбородка тяжелым плащом, с восторгом наблюдая величественную красоту гор, очертания которых таяли и дробились за стеной снегопада.

Послышался слабый шорох. Милав стремительно повернулся на звук, одновременно касаясь пальцами Поющего Сэйена, покоящегося в просторных «ножнах» на поясе. Тревога оказалась ложной — Ухоня шел по прорубленной вчера тропинке и лопатообразным языком смешно ловил на лету огромные снежинки.

— Какая благодать, напарник! — произнес он восторженным голосом и привалился к Милаву лохматым боком.

«Ухоня с каждым днем становится все более материальным, — с тревогой подумал кузнец, — быть может, скоро он не сможет возвращать телу невидимость! Как же тогда мы сможем путешествовать с ним?»

Зашевелился Кальконис, стряхнул с плаща снег, щуря глаза на Милава и Ухоню.

— Вставайте, сэр Лионель! — вскричал Ухоня. — Славные дела нас нынче ожидают!

Кальконис с подозрением посмотрел на ухоноида, не понимая возбуждения последнего.

— А чему вы, собственно, радуетесь? — спросил он, с кряхтением выбираясь из-под припорошенной снегом накидки.

— Ну как же! — искренне удивился Ухоня. — Солнце светит, снег падает, мы дышим. Разве этого мало?!

— Вообще-то… — начал Кальконис, но фразы не закончил, только махнул рукой — дескать, радуйтесь, чему хотите, а меня не трогайте.

Ухоня по сварливому ворчанию сэра Лионеля понял, что от него не добьешься восторга по поводу чудесного утра, и переключил все внимание на подготовку к походу.

До обеда приподнятое настроение Ухони сохранялось. Кустарник со стеблями железной крепости почти закончился — его встречалось все меньше и меньше, ветви хирели на глазах. Они уже не изнуряли ежеминутно, и можно было любоваться окружающими красотами. К полудню снег, выпавший ночью, растаял. Камни стали скользкими, лошадей приходилось вести очень осторожно — в случае повреждения копыта пришлось бы бросить коня в этих камнях на верную гибель.

После полудня погода резко изменилась. Подул пронзительный холодный ветер. Повалил мокрый снег вперемешку с дождем. Видимость упала до нескольких десятков саженей. Солнце уже не проглядывало сквозь толстую пелену облаков. Лошади забеспокоились, и покорителям перевала приходилось прикладывать немало сил, чтобы удерживать животных, тревожно всхрапывающих и косящих на людей огромными глазами. Идти стало еще труднее. Снег налипал на одежду, забивался в складки и там медленно таял, сосульками застывая на усиливающемся ветру.

К вечеру еще похолодало. Дождь со снегом сменился ледяной крупой, которая с унылым стуком барабанила по промерзшим плащам путешественников. Камни тропинки обмерзали на глазах, и Милаву, на долю которого выпало вести сразу двух лошадей, приходилось нелегко. Он дважды падал прямо под ноги своих лошадей, рискуя опрокинуть их и увлечь в бесконечный полет по обледенелому склону. Решили не рисковать и сделать привал в ближайшем удобном месте. Таковое нашлось не сразу — Ухоня несколько раз ходил в разведку в сторону от основной тропы и все-таки обнаружил хаотичное нагромождение камней, которые хоть чуть-чуть укрывали от непогоды.

Когда путешественники, едва живые от холода и усталости, забились в самый дальний угол каменного бастиона, разразился настоящий ураган. Милав с Кальконисом кое-как сумели освободить лошадей от поклажи и заставили их лечь, укрывшись за этой живой преградой от ветра. О том, чтобы развести огонь, нечего было и думать — ветер усилился настолько, что стал срывать мелкие камни с вершины их убежища и бросать в людей. Один из них угодил Кальконису в ухо, а другой попал в лоб Милаву. Ухоне повезло больше толстый мех хорошо защищал его от непогоды.

В-течение долгих часов лежали они, крепко прижавшись друг к другу, согревая общим теплом себя и лошадей, которые страдали от холода не меньше, чем люди. Забылись тяжелым, тревожным сном только к рассвету, когда ветер немного утих и над миром закружилась метель.

ГОЛОС

… Никогда не ходи старой дорогой! Да, она известна тебе; да, она не сулит тебе встречи со страшным и неведомым. Но старая дорога сушит и черствит тебя! Что можешь ты найти там, где твоя нога ступала не одну сотню раз? Только пыль и тлен. Только старье и плесень… Так выйди на новый путь! Ведь ты не из тех, кто, попав однажды на проторенную кем-то колею, так и плетется по ней, не в силах вырваться из порочного круга обыденности. И помни: нельзя подходить к новому со старыми мерками…

Утро радости не принесло — все так же выла метель, все так же свистел ветер, выдувая последние крохи драгоценного тепла из окоченевших за долгую ночь тел. Ухоня попытался развести костер, но тщетно — искры, высекаемые кресалом, сразу же подхватывались ветром и уносились в снежную муть.

— Оставь! — прокричал Милав, приблизившись к Ухоне. — На таком ветру все равно воды не согреешь! Будем рассчитывать на то, что к вечеру мы достигнем перевала. Должны же глетчерные рогойлы где-то спасаться от непогоды? Вот мы их вежливо и попросим быть гостеприимными!