— В нашем отряде больше сотни лошадей, — сказал он, — разве можно такому войску пройти по дороге и не оставить следов?! Нет, мы пойдем открыто — нам некого бояться, пока мы вместе. А вот когда мы достигнем границ вигов, — Вышата ненадолго задумался, — я даже не представляю, как ты один справишься!
— Почему один? — удивился Милав. — А Ухоня? А Кальконис7 — И кузнец обратился к бывшему «компаньону» Аваддона: — Верно я говорю, сэр Лионель?
— Конечно, уважаемый Милав, — охотно откликнулся Кальконис.
Вышата только хмыкнул недовольно: «С такими помощничками далеко не уедешь!»
— Нет, я серьезно думаю, что втроем мы сможем идти почти незаметно, уверенно заявил Милав.
— «Почти» — слабое утешение.
— Другого решения все равно нет — что голову-то ломать напрасно?
— Лучше ее сейчас поломать, чем потом потерять! — назидательным тоном заметил тысяцкий и надолго замолчал.
Привал сделали поздно, когда тьма из леса выползла на дорогу и затопила все вокруг влажным и липким туманом.
— Дурное место, — сказал кто-то из гридей, — Навью пахнет — сиречь смертью…
Но Вышата так вымотался за этот непростой день, что не обратил на тревожные слова воина никакого внимания. Однако Милав слова гридня мимо ушей не пропустил и даже с Ухоней по этому поводу побеседовал. Кальконис тоже слышал предостережение воина и решил лечь поближе к Милаву — с некоторых пор он стал чувствовать к кузнецу уважение, граничившее с благоговением. Поймав себя на этой мысли, сэр Лионель крайне удивился подобного чувства он не испытывал даже к Аваддону в самые светлые и счастливые дни их «компаньонства». Уже засыпая, Кальконис с удовлетворением отметил, что Милав не спит, а только делает вид (может, для того, чтобы понапрасну не волновать тысяцкого, у которого от своих-то проблем голова шла кругом?).
— Поочеэмуу оон еэшео жиыв?
— Прооиизоошлаа оошиыбкаа…
— Уустрааниитеэ еэео!
— Даа, уутроо оон встреэтиит здеэсь!
— Неэ заареэкаайтеэсь доо сроокаа…
Милав физически ощущал, что тьма вокруг лагеря стала сгущаться. Неожиданно приползли лохматые грозовые тучи и закрыли звезды, дававшие хоть какое-то подобие света. Дождя не было, но в воздухе висела такая плотная водяная взвесь, что трудно было дышать. Милав слышал, как ворочаются во сне уставшие воины — тяжелый воздух леса вызывал у них кошмары, и гриди метались под своими походными плащами, пытаясь отогнать и то, что мешало спокойно спать, и то, что давило их во сне. Милав не поддавался дремоте и продолжал анализировать свои ощущения. Лежа с закрытыми глазами, он мог слышать и видеть то, что творилось вокруг него в радиусе десяти саженей. Обычно такая тренировка позволяла ему наблюдать за лесными обитателями в тот момент, когда они об этом и не подозревают. Порой случались настоящие открытия, и Милав радовался как ребенок, что смог подсмотреть некоторые секреты лесной жизни. Но сегодня все было иначе. Это было не просто странно, это было невозможно: в любом месте леса — от голых многокилометровых гарей до бездонных болот — обязательно живут свои обитатели, будь то крохотный жук-могильщик или огромный болотный дойрон. Но здесь Милав не слышал ни единого звука! Ни земляного червя, ни пичужки ничтожной не было вокруг; да что там пичуги — муравьев, и тех не было!!
Это открытие взбодрило Милава лучше ушата ледяной воды. Он осторожно повернулся под своим плащом и внимательно оглядел стоянку. По его настоятельной просьбе Вышата приказал воинам устроиться на ночлег как можно компактнее. И теперь Милав видел в свете почти прогоревшего костра, что вся огромная поляна, которую они выбрали в качестве бивака, покрыта телами гридей, кутавшихся в свои кожаные плащи не столько от ночной сырости и прохлады, сколько от душевных мук, почему-то терзавших их души именно в этом месте. Он увидел, как проснулся сотник Корзун и, пошатываясь, пошел проверять посты. Его не было совсем недолго. Вот он вернулся, хрипло бормоча что-то себе под нос, и вновь улегся на плащ, поудобнее устроив голову на седле. Опять все стихло.
Где-то на пределе слышимости Милав уловил птичий щебет и подумал о том, что он, быть может, слишком доверяется воображению, опасаясь невероятных событий. Усталое тело словно только этого и ждало — Милав почувствовал, что веки его отяжелели, а земля как будто закачалась. Милав улыбнулся, представив себе, что это Морфей решил поиграть с ним на грани сна и бодрствования. Его веки вновь дрогнули и поплыли вниз, отделяя сгустившуюся вокруг тьму от света, который он вдруг увидел внутри у себя. Голова со стуком упала на седло, заменявшее подушку, но Милав этого даже не почувствовал. Он спал…
ШЕПОТ?
— Как необычен его пульс!
— Он уже долго стоит на развилке дорог и никак не может выбрать верный путь, хотя и понимает, что выбор, в принципе, прост — нужно окончательно определиться между беспросветным мраком заблуждений и светоносным величием Истины.
— Это кажущаяся простота выбора — он весь под гнетом иллюзий. И ему будет очень нелегко признать, что и действительность и иллюзия явлены из одного животворного источника.
— Конечно, иллюзии как таковой не существует, и понятие действительности нужно расширять безгранично!
— Но ему все время кажется, что любой путь случаен, что в конце любого пути его ожидает только пустота.
— К счастью, это не так. Его воображение способно подняться над рутиной устаревших понятий…
В мире что-то изменилось. Это Милав понял еще до того, как открыл глаза. Тишины больше не было. На смену ей пришел нарастающий шум, источник которого мог находиться где-то рядом или во всем лесу одновременно. Едва его глаза впустили в сердце ночную темень, он понял — что-то произошло.
Невдалеке послышался стон, затем стук падающего тела, и тут же резко прохрипел боевой рог. Звучал он странно — вполсилы, словно гридню не давали возможности протрубить во всю мощь. Но и слабого сигнала тревоги оказалось достаточно: не прошло и нескольких мгновений, как большинство воинов были на ногах и при оружии. Рубиновые угли нескольких костров почти не давали света, ориентироваться по ним было невозможно. Где-то справа уже слышался звон обнаженных мечей, и чей-то громкий голос сотряс деревья, затихшие в ожидании беды. Затем слева послышались крики, и Милав понял, что их окружают. Понял это и Вышата, потому что громовым голосом покрыл все остальные звуки:
— В кру-у-уг! Все в круг!! Спина к спине! Плечо к плечу!! В кру-у-уг!!!
Милав понял, что кто-то схватил его и рванул в сторону.
— Стой здесь! — услышал он голос тысяцкого, чувствуя еще чье-то присутствие рядом. В следующий миг жар опалил его лицо; Милав в доли секунды достал Поющего и обрушил его туда, откуда пришел нестерпимый жар.
Вышата неистово орудовал своим мечом и продолжал страшно кричать на весь лес:
— Круг! Держите круг!!
Бой кипел по всей поляне. Милав подумал, что если их спины никто не атакует, значит, приказ Вышаты возымел силу, и теперь гриди бьются огромным кольцом, в центре которого остались лишь те, кто не смог подняться на призывный звук боевого рога.
Милав работал Поющим, не забывая размышлять о том, с кем же идет этот страшный ночной бой, в котором кроме звона оружия, стонов раненых да гортанных боевых кличей самих гридей не слышится ни одного постороннего звука. Однако Сэйен почти каждым ударом находил в темноте цель, и Милав по отдаче чувствовал, что напавшие вполне материальны. Рядом с ним орудовал двуручным мечом тысяцкий, и по его надсадному гоканью тоже можно было догадаться, что рубит он не пустоту.
Наконец кто-то из тех, кто оставался за спинами воинов, догадался подбросить хвороста в прогоревшие костры, и скоро поляна озарилась светом. По мере того как разгорался огонь и тьма отступала перед пляшущим пламенем, Милав чувствовал, что сопротивление за границей темноты слабеет. Вот уже звенящее вращение Поющего перемалывает только пустоту, не встречая на своем пути никакого сопротивления. Рядом замер Вышата, облокотившись на рукоять меча.