НИКТО ИЗ НАС УЖЕ НЕ ПЕРВЫЙ

Навстречу утреннему ветру выходит отдохнувший, впервые после многих бессонных ночей отоспавшийся человек, он с явным наслаждением набирает полные легкие воздуха, широко расставляет ноги на земле, которая уже не качается под ним, и, как в теплый, солнечный свет, с головой погружается в дождливую жизнь поселка. Канилу провожает меня в сельсовет, где мне выделяют пустую комнату, железную кровать и ведро каменного угля. У меня хватает задора спросить у председателя сельсовета, не первый ли я эстонец в его конторе. Чем меньше народ, тем тщательнее собирает он следы своей судьбы, как это и подобает бережливому хозяину. Следы не исчезают, но когда начинаешь их инвентаризовать, даже в небогатом хозяйстве могут возникнуть недоразумения. "Исторического четвертого января на материке Антарктики высадился представитель эстонского народа и его писательской братии. В этом краю он первый эстонец и второй островитянин", - пишет Юхан Смуул в "Ледовой книге" и ошибается: первым эстонцем и вторым островитянином на этом побережье был Олев Раннакопли, матрос Беллинсгаузена, кроме того, он вовсе не был единственным. Случается, что человек исчезает. Так, до сих пор не обнаружен Михкель Фурман. Через день после того, как летевший с Таймыра "Цеппелин" с Кренкелем и Вейкманом на борту появился над Тарту, газеты сообщили: "Судьба Ахто вызывает опасения". Однако позднее его нашли. В пятнадцать лет Ахто Вальтер ушел матросом на "Тормилинд", который Юхан Смуул считал самым прекрасным парусником на свете, и в двадцать лет, как Чичестер, под парусами переплыл океан. В романе "Иметь и не иметь" Хемингуэй превозносит Вальтера, добавляя, что на просторах Мирового океана скитаются на яхтах длиной от двадцати восьми до тридцати шести футов в длину примерно 324 эстонца. Это-то и заставляет меня на всякий случай сузить пространство, охваченное моим вопросом: я надеюсь быть первым хотя бы в этой конторе, где одновременно может уместиться не более четырех человек, Йорелё - так зовут молоденького председателя - смотрит сначала на меня, потом на Канилу и постукивает пальцем по своему лбу, деликатно давая понять, что у меня там не все в порядке. Постепенно выясняется, что для эстонцев, живущих в этих краях, Уэлен {246} служит излюбленным местом встреч. Неплохо же мы обжили наш земной шар! Йорелё, как я теперь замечаю, веселый парень, выдают это только его глаза, глубоко сидящие за неподвижными скулами. Язык чукчей я изучить не успею, успею ли научиться понимать их мимику?

- Расскажите об этом эстонце.

Председатель переглядывается с Канилу и молчит. Мы стоим на лестнице сельсовета и смотрим на грохочущую игру накатной волны. Шторм сотрясает и взрывает землю и никак не утихает.

- Ну, хоть что-нибудь скажите.

- Не хочу. Дрянной был человек.

Вот я стою перед ним, и вместе со мной стоит вся Эстония, и я не могу стереть в памяти этого человека грязный след, оставленный пьяницей, авантюристом или мошенником. Одной из радостей маленького народа является знание друг друга, а обратной стороной этой радости - ответственность друг за друга.

Его взгляд скользнул по моим галифе. Они еще не высохли после вчерашнего.

- Плохие штаны.

- В кожаных, конечно, было бы теплее.

На Йорелё великолепные штаны из тюленьей кожи, которые придают ему обаяние могиканина. Штанины плотно облегают ноги и только ниже щиколотки расширяются вроде гамаш, закрывая стандартные фабричные башмаки. На широком поясе болтается кожаный футляр, из которого торчит рукоятка финки, вырезанная из белого моржового клыка.

- Так закажи себе, раз хочешь ходить на охоту.

- Где?

- В мастерской, конечно.

- А у вас тут есть мастерская?

- Пошивочное ателье, - уточняет Канилу. - Я отведу тебя туда.

КОЖАНЫЕ ЧУЛКИ

Штаны стоят десять рублей. Может быть, я ослышался? Мерку снимает с меня старая Эрвинаут. У окна стоят несколько швейных машинок, от кож разит ворванью. Эрвинаут откровенно прыскает, когда я прошу ее сделать штаны сверху подлиннее. Чукчи подпоясываются ремнем ниже пояса, здешний обычай носить брюки напоминает {247} времена их создания, когда штаны сшивали из двух чулок. Во многих языках воспоминание об этом сохранилось в употреблении слова "брюки" только во множественном числе, в то время как у рубашки или у пиджака, например, есть еще и единственное число. Большая полка уставлена обувью разных фасонов и самых пестрых расцветок: одна пара низенькая, как комнатные туфли, другая - с длиннейшими, доходящими до паха голенищами. Спрашиваю о ее назначении.

- Для каждой погоды своя обувка, - объясняет Канилу. - В летние дожди и грязь носят большие плэкыт'ы. Подошва толщиной в сантиметр из кожи морского зайца - лахтака, верх из темно-коричневых шкурок нерпы, широкий белый ремень для застежки, в отличие от эстонских постол, начинается под ступней, от плюсны. С первыми холодами обувают куда более красивые кожаные сапоги на меху, доходящие до половины икры, с красной окантовкой.

- В какую же погоду?

- Они хороши при морозе градусов в двадцать восемь, - отвечает Канилу.

И только в самую стужу на ноги натягивают доходящие до колен кожаные чулки, какие во всей Северной Азии шьют из кожи оленьих ног - из камуса. Слово это финно-угорского происхождения. Когда-нибудь я, может быть, найду время доказать, что о камусе упоминал уже Геродот. Зубы портнихи, шьющей мне штаны, стерты до самых корней, как будто их ровно подпилили рашпилем. Я знаю, чем это вызвано, но на всякий случай все-таки уточняю у Канилу.

- Ну да, она зубами обжевывает всю подошву.

- Так делают и теперь?

- Нет, конечно, но зато и обувь стала хуже, не такая мягкая и непромокаемая.

Нередко ценой прогресса становится снижение качества, но оно в десятки раз окупается чем-нибудь другим. Может быть, раньше обувь была мягче, но зато женщина-чукчанка редко доживала до возраста Эрвинаут.

Сегодня в Уэлене опять праздник, поселок словно вымер, и только собаки целыми стаями крадутся за нами да в укрытых от ветра местах дети играют в древнюю якутскую игру: мальчики набрасывают лассо на оленьи рога, лежащие на земле. Население Уэлена смешанное во всех отношениях. Помимо чукчей здесь немало эски-{248}мосов, а со времен организации колхозов кроме морских охотников живут и оленеводы. Основной отраслью хозяйства остается все же охота на моржей, тюленей и китов, теперь к этому прибавилось пушное звероводство. Крыши фермы серебристых лисиц виднеются по ту сторону пенящейся лагуны. Деревня на пустынных дюнах растянулась на целый километр, в иных местах дюны настолько понижаются, что океанские волны могли бы без особых усилий захлестнуть узкую каменистую косу и соединиться с клокочущей водой лагуны. Насколько помнит Канилу, такое случается крайне редко. Берег по ту сторону лагуны постепенно растворяется в тумане и мелком дождике, сеющем будто из сита. Сегодня Уэлен оторвался от всего света и мчится по морю, как потерпевший крушение и вцепившийся в длинное бревно человек, которого беспрерывно накрывают яростные взрывы брызг.

ИЗЛОМЫ

Канилу хочет показать мне свою школу.

Школьных зданий в Уэлене целых два. Оба стоят на восточном конце поселка, где низкие дюны, незаметно повышаясь и меняя окраску, переходят в зеленую тундру, образуют ступенчатый каменистый уступ и неожиданно могучим скалистым откосом исчезают в затянутом штормовой мглой небе. Это та самая гора, которую мы видели с борта сейнера - только вчера! - и обратную сторону которой ощупывали ошеломленные взгляды Беринга и Кука. Историческими являются и оба школьных здания, и пространство вокруг них, и каменистая почва, на которой они стоят. Первую школу привезли на пароходе в 1915 году, но открыли ее только после гражданской войны - это сделал представитель Камчатского революционного комитета И. Брук 9 октября 1923 года. До того дети ходили в миссионерскую школу на острове Св. Лаврентия, принадлежащем США. Вторую школу заложили лет десять назад. Сейчас заканчиваются отделочные работы, и через несколько недель она примет первых учеников. В поселке это единственное двухэтажное здание, красивое и представительное, с крашеными стенами и широкими окнами. Уже два этих школьных здания разделяет глубокая пропасть времени. Что же говорить об обвалившихся земляных жилищах чукчей, из которых торчат гигантские ребра китов, вздыбившиеся к небу таинственны-{249}ми тотемами, как глашатаи ожившей истории! Разверстая челюсть, полностью сохранившаяся, похожая на фантастически изогнутую арку ворот, достаточно высокую, чтобы пропустить всадника. Поблекшие ребра своими причудливыми плоскостями, словно взятыми из геометрии Римана, напоминают пропеллеры, забытые пришельцами из космоса. На протяжении тысячелетий они служили чукчам и эскимосам основным строительным материалом. Их нужно увидеть, чтобы понять жизненную силу и грандиозность этой ошеломляющей, ни на что не похожей арктической культуры. Только тут, в этом проливе, где самый богатый на всем земном шаре животный мир, могла она расцвести так пышно.