Это произошло два года назад. Я тогда работал в мостоотряде номер восемь. Мы строили мост через Волгу. В обеденный перерыв мне вручили заказное письмо. Я посмотрел штемпель: Красноярский край. Отродясь у меня там не было ни одного знакомого. И вот мне писали с гидростроя: поселок Вечный Порог!.. Когда я прочел письмо, у меня зарябило в глазах. Перерыв кончился, но я работать не мог, так тряслись руки. Наш мастер, Иван Матвеич, сразу это заметил и подошел ко мне.

— Ты что, Мишка, не заболел ненароком? Поди, тоже в Волге купался? Сколько вам говорить… только лед прошел, а они…

— Нет, — говорю, — не купался и не заболел, а вот письмо получил…

Я не долго думая дал ему прочесть это письмо. У него даже лысина вспотела и на носу капельки пота выступили. Он же знал, что я круглый сирота, детдомовец.

— И ты не догадывался, что у тебя есть отец?

— Откуда же? Мне никто ведь не говорил…

— Много она на себя взяла, как я понимаю… — медленно произнес он.

— Кто она?

— Ваша заведующая детдомом… Вот что, парень, иди переоденься и прямиком в детдом. Хоть отругай ее! Ну и человек!

Я поблагодарил мастера и, передав ему сварочный аппарат, пошел в общежитие переодеваться.

— Ты напишешь ему? — крикнул Иван Матвеич мне вдогонку, но я сделал вид, что не расслышал. Какая тут может быть переписка!.. Я уже знал, что уеду.

Вам, наверно, интересно узнать, что это за письмо? Вот оно, переписываю его целиком:

Вот это письмо! Сразу видно, что писал его добрый, душевный, справедливый человек! Впрочем, я это понял потом, когда раз десять перечитал письмо. Сначала я был потрясен лишь одним фактом, что у меня есть отец. Только круглый сирота, выросший в детдоме, может понять, как я был оглушен этим известием.

А мать? Жива ли мама? Может, и она жива? Вряд ли… Начальник гидростроя упомянул бы об этом. Мать и не оставила бы меня в детдоме.

Я наскоро переоделся в пустом в этот час общежитии, умылся и пошел в детдом. От Волги улица круто подымалась в гору, и я на минуту приостановился взглянуть на наш мост.

Разорванные звенья недостроенного моста рельефно выделялись на голубой воде, отражающей светлое весеннее небо. Белые кучевые облака, огромные и пышные — воздушные замки — то открывали, то закрывали солнце, и металлические фермы то темнели, то светлели. В каждой этой ферме и мой труд — электросварщика! Мне нравилась эта работа, просто с удовольствием я ее выполнял и никогда бы в жизни не сменялся, например, с бухгалтером. Радовало сознание, что мост воздвигается на века, что рядом столько интересных людей.

Хорошо, что вокруг простор, солнце, высота — облака проплывают совсем близко. Кажется, подпрыгни — и достанешь.

Это был первый мост в моей жизни, и я его любил.

Но я его не дострою. У меня есть отец, и я поеду к нему. Меньше всего меня смущало., что отец был в заключении.

Давно-давно не был я в нашем детдоме… с тех пор, как меня выписали. Некоторые бывшие воспитанники, теперь студенты или рабочие, посещали его иногда по воскресеньям. Но я не мог. Слишком тягостным было воспоминание. Если бы он не был, наш детский дом, таким уж образцово-показательным! Но он будет таким, пока там заведующая Пелагея Спиридоновна.

Так же слонялись по тщательно выметенному двору — ни травинки в неположенном месте — ребята, упитанные и вялые, удивительно похожие друг на друга. Еще не уехали на дачу. Я знал, что в лесу они будут иными, в каждом проявится свое.

Так же пахло карболкой из уборных. Та же стерильная чистота в дортуарах. Так же одинаково, по казенной форме, застланы койки. И до отбоя не разрешается лежать. Читать можно только сидя и в классной комнате, где учат уроки: наверно, легче проследить, кто что читает.

Вот было происшествие, когда застали меня в сарае с книгой Коллинза: "Бедная мисс Финч", издания 1874 года! Я вымолил эту книгу у одной девочки в школе. У ее родителей — целая библиотека. Там было много интереснейших книг, которых в городской библиотеке не достанешь: рассказы Грина, Полное собрание сочинений Брет-Гарта и Стивенсона, старые, двадцатых годов, журналы "Всемирный следопыт" и "Мир приключений", еще дореволюционные издания "Вокруг света". Пелагея Спиридоновна расценила "Бедную мисс Финч" как прямое посягательство на мою идеологию и немедленно конфисковала злополучную книгу.

…Пелагея Спиридоновна была у себя в кабинете. Когда я вошел, она говорила по телефону — резкий, пронзительный, властный голос. Я остановился в дверях и молча смотрел на нее. Она нахмурилась, как всегда при виде меня, и закончила разговор.

— Михаил Нестеров? Садись! — приказала она, указывая на стул.

Я сел, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Нисколько она не изменилась, наша заведующая: ни одной морщинки, ясный лоб человека, уверенного в своей правоте, выпуклые голубые, словно фарфоровые, глаза, бесцветные брови и ресницы, льняные волосы причесаны волосок к волоску и скручены на макушке жидким узлом. На ней синий костюм (до сих пор подкладывает вату на плечи, хотя так давно никто не носит), туфли на микропоре. И кабинет такой же, когда приводили меня к ней для выговора, только занавески обновили да повесили фотографию образцово-показательного детдома.

Даже теперь мне стало душно и захотелось выбить окно и распахнуть дверь — сквозняк устроить.

— Как это ты надумал навестить нас? — спросила она сухо.

— Какое вы имели право скрыть письмо моего отца? — спросил я каким-то не своим голосом.

Она смотрела на меня внимательно и строго, будто собиралась сделать выговор, однако на ее выдающихся скулах выступил неровный кирпичный румянец.

— И какое вы имели право ответить за меня? — И я повторил слова мастера: — Много вы на себя взяли!

— Может быть, много на себя взяла! — неожиданно согласилась она. — Я решила сказать все, когда тебе исполнится восемнадцать лет… Через два месяца бы сказала.

— Но почему?

— Давай побеседуем. Ты уже взрослый… Нельзя! Нельзя! Я занята! раздраженно крикнула она девчонке, которая сунулась в дверь. — Постарайся понять меня, Нестеров. Я отвечала за твое воспитание перед…