- В последнее время возросло число обысков, - в тон ему добавил Перхуров. - Усилилось хозяйничание на улицах латышей и матросов. Патрули...
Внезапно к Савинкову подошел Флегонт, что-то шепнул ему на ухо.
- Господа, - встал Савинков, - в соседнем доме чекисты. Спокойствие, произнес он холодным, трезвым и мертвящим душу тоном. - Всем - через черный ход. Па одному...
Он обжигающе, в упор посмотрел на Ружича.
- Ты сомневаешься во мне? - прошептал Ружич, склонившись к нему. - Твои глаза сказали мне это. Дай мне револьвер, я застрелюсь.
- Что ты, бог с тобой, - облегченно вздохнул Савинков. - Просто я боюсь молнии...
Заговорщики одевались внешне спокойно, тщательно пряча друг от друга противное и неотвязное чувство неизвестности и страха.
- А как пахнет сирень в московских палисадниках, господа, как пахнет!.. - мечтательно произнес вдруг Сэвинков. - Не забудьте понюхать ветку мокрой сирени, господа!
Новичков нервно хихикнул. Савинков выключил свет. Ружич, подходя к двери, ощутил возле своего лица липкое дыхание Стодольского:
- Сгоревшая душа у него, помилуй бог, сгоревшая...
Не обольщайся, не верь... Завтра же мыслю послать курьера к Алексееву с извещением, что сей господин жаждет играть в Москве первую скрипку. Диктаторские замашечки, а играет в учредилку...
Стодольский шептал еще что-то - Ружич не слышал.
Воспользовавшись короткой паузой, он вырвался в коридор и во дворе нагнал Савинкова.
- Я жду у Трубной, - тихо сказал тот.
Ружич, выждав минут десять, двинулся к Трубной площади. Небо было звездное, полное тайн и загадок. Он думал о Савинкове, о деньгах, которые дали французы, о десанте союзников в Архангельске, и ему чудилось, что англичане уже не в Архангельске, а в Москве. Ружич почувствовал себя чужим и ненужным в этом городе, на этом бульваре, будто и бульвар, и звездное небо, и потухшие окна домов - все это уже не русское, а чужое, далекое и неласковое.
"В восемьсот двенадцатом мы сожгли Москву. Сожгли.
А теперь они стоят, эти дома, мрачные, постаревшие и безропотные, готовые ко всему. Даже к нашествию англичан и французов". Ружич задыхался, словно бульвар был начисто лишен воздуха.
Он спустился с крутого Рождественского бульвара.
Совсем близко, в Малом Кисельном переулке, недвижимо и отрешенно стоял дом декабриста Фонвизина. Здесь была штаб-квартира "Союза благоденствия". Они, декабристы, русские офицеры, не звали на помощь французов, не звали...
Ружич задумался и едва не столкнулся с неподвижно стоявшим на углу Савинковым.
- Ну, ну, рассказывай, - заговорил он торопливо и жадно, словно боясь, что Ружич пройдет мимо. - Какое впечатление произвели на тебя анархисты?
- Я разочарую тебя, - ответил Ружич. - Опираться можно лишь на честных, смелых, чистых людей. Таких я не встретил. Это или фанатики, доведшие идею безвластия до абсурда, или же отпетые негодяи, место коим на каторжных работах.
- Этого следовало ожидать, - сказал Савинков. - Кстати, большевистская пресса характеризует их почти так же. Нет, нет, никаких намеков, поспешил заверить Савинков, заметив, как болезненно вздрогнул Ружич. - И все же во мне теплилась надежда. В бою дорог каждый лишний человек. А ты молодчина, - добавил он вдруг с нежностью. - Сумел уйти даже от Чека. Ей-ей, ты открылся мне новой гранью...
Ружича мучила совесть. Но он так и не решился сказать, что чекисты допросили его и вскоре выпустили.
- И как только ты мог подумать, что я подозреваю тебя в... - Савинков крепко сжал холодную ладонь Ружича. - Нет, нет, я не произнесу этого слова!
Ружич молчал.
- Ты все еще не был дома? - спросил Савинков. - Он где-то здесь, да?
- Рядом, - тихо откликнулся Ружич. - Совсем рядом...
- И не ходи пока, не советую, - Савинков произнес "не советую" тоном приказа. - Лучше для дела, если никто не будет знать о том, что ты жив.
Они помолчали.
- Вот. - Савинков протянул Ружичу клочок бумаги. - Адрес. Запомни и сожги. Крыша надежная. Устроишься отменно. Отдохни денька три. И не печалься. Неси свой крест до конца. Мы не принадлежим себе. Сейчас расстанемся. Тебе - к Никитским. Какое задание будет по душе?
- Любое. И чем опаснее, тем лучше.
- Я знал, что ты так ответишь. Спасибо.
Из-за ствола липы вышел Флегонт.
- Патруль, - едва слышно бросил он.
- Заметят?
- Определенно.
- Спокойно, - шепнул Савинков Ружичу. - Идем.
Они пошли навстречу неторопливо шагавшему по улице патрульному. Это был приземистый, кряжистый красноармеец, и потому винтовка, перекинутая через плечо, казалась особенно длинной. Острый штык, покачиваясь, целился в повисшую над головой звезду. Расплывчатая тень плыла чуть позади него по сумрачно мерцавшему булыжнику. Второй патрульный, видно, замешкался гдето - самого его не было видно, слышались только громкие, с металлическим лязгом шаги.
- Не найдется огонька, товарищ? - Флегонт плотной громадой вырос перед патрульным.
- Кто такие? - Красноармеец сбросил винтовку с плеча.
- Угощайся, браток, - миролюбиво и дружески пробасил Флегонт, протягивая пачку папирос. - Как на грех, ни спички, ни зажигалки.
- Эк ты, - недовольно пробурчал патрульный, чиркая зажигалкой, и вытащил из пачки папиросу. - Прикуривай...
- Да ты бери еще, запас карман не трет, - угощал Флегонт.
- Взять, отчего же, взять, оно, конечно, можно... - смягчился патрульный.
Флегонт с наслаждением затянулся, дал прикурить Савинкову.
- Спасибо, товарищ. - Флегонт вернул зажигалку.
И они спокойно, прижимаясь к домам, прошли мимо патрульного.
- Лучшая тактика - идти навстречу опасности, - шепнул Савинков Ружичу.
- Что за люди?! - послышалось вдруг за спиной: к тому месту, где они стояли, подоспел второй патрульный, видимо старший. - Документы проверил?
- Документы? - беспечно протянул тот. - А чего документы? Видать - свои в доску. Закуришь?
- Тетеря рязанская! - выругался второй и, вскинув винтовку, клацнул затвором: - Назад, граждане! Именем революции! Стой!
"Граждане", пе оборачиваясь, удалялись в глубину бульвара, будто окрик относился не к ним.
- Назад! - И тотчас же грянул выстрел.
- Врассыпную! - Савинков первым метнулся в ближайшую подворотню.