Лобанов-Ростовский Никита

Москва во времена 'светлого прошлого'

Никита Лобанов-Ростовский

Москва во времена "светлого прошлого"

Органы

Наверное, мне очень повезло в жизни или же славянские боги были на моей стороне, но я увидел и узнал обе стороны медали человеческого существования в трагическом и опасном XX веке. В рамках западной либеральной традиции, которая настолько удобна, что ее и не замечаешь, все, что специально не запрещено Законом, - разрешено. Это значит - думай, как хочешь, живи, как хочешь, а государство, оплачиваемое тобою через налоговую систему, стережет твое абсолютное право быть самим собой.

В СССР же человеческое существование делилось на две резко разграниченные и очевидные категории - Запрещено и Разрешено Государством, отнюдь не Законом. И, казалось бы, упаси Господь попасть меж этих тоталитарных государственных жерновов. Однако же человеческое существование устроено значительно хитрее, чем это предполагает или разрешает тоталитарное государство. Между Запрещенным и Разрешенным (в их социалистической интерпретации) существовала страшно интересная Ничья земля. Широкая серая полоса между Черным и Белым, дозволенным и недозволенным. Я, по своей неопытности, курсировал между этим Черным и Белым, совершенно не зная удивительных качеств серой, в каком-то смысле буферной зоны, где собственно и проходила жизнь, происходили политические или финансовые маневры и решались человеческие судьбы. Я бы отнес эту часть географии тоталитаризма в категорию "Не рекомендуется, но что поделаешь". Одним из серьезных занятных ингредиентов Серой полосы было любопытство и неуверенность в оценках. И ваш покорный слуга был вполне достойным объектом любопытства в силу своего отчасти неопределенного положения и происхождения. "А, может, он того? Чей-нибудь?.." - спрашивала полоса. Но я должен был разочаровывать любопытствовавших.

Шпион

Известно, что всегда и во время "холодной войны" спецслужбы большинства держав используют в своей работе либо дипломатов, либо журналистов, либо предпринимателей.

На вопрос, являюсь ли я сотрудником или сотрудничал ли я с органами, могу совершенно чистосердечно ответить - ни чьим и никогда я агентом не был. И по весьма прозаической причине: быть агентом - очень неудобно. Ты как бы находишься между двух жерновов. Даже тесно сходиться с агентами спецслужб не стоит. Они легко вас продадут либо для себя, либо для своего начальства. Как, например, Роберт Хансен, сотрудник контрразведки ФБР против СССР/России, или Олдрич Эймс, который за 20 лет предательской деятельности продал десятки американских агентов за $2.000.000. Эта сумма - двухгодовой заработок любого члена высшего руководства американского банка. Игра не стоит свеч.

Что же касается мельницы слухов, то она никогда не переставала и не перестанет молоть, будь то в Нью-Йорке, Париже или в Москве. Так уж мы все устроены. Поиски желаемой или предполагаемой истины - часть человеческой натуры. И я вполне понимаю причины появления слухов, сплетен и разговоров о загадочном, с их точки зрения, мне.

Я встречался с офицерами спецслужб СССР, США, Англии и других стран. Чем-то они отличаются друг от друга. Например, я встречался с Олегом Гордиевским (КГБ) и с Виктором Суворовым (ГРУ). Оба одаренные и успешные разведчики. Офицеры высшего ранга всех разведок обычно умные люди. Они обязаны объективно воспринимать реалии. В общем же мне предпочтительнее сотрудники английских спецслужб - они более других культурны и приятны в общении, обладая чертой, присущей специфически англичанам - чувством юмора.

Совершенно естественно, что я, человек дававший взаймы СССР, был относительно интересен для этих таинственных господ. Но делиться с этими людьми коммерческими тайнами банка я не хотел и не мог. Профессиональная этика перевешивала все другие соображения. Все они, как правило, были чрезвычайно занятой публикой не очень интересной и напичканной секретами, которые меня совершенно не интересовали. Плюс, я отсидел в болгарской тюрьме. Печальный опыт, который заставляет тебя быть осторожным, даже если в этом нет особой необходимости. И тем не менее, меньше знаешь - лучше спишь. Грустный итог ХХ столетия.

Думаю, что я вызывал интерес у "Конторы Глубокого Бурения", да и просто у москвичей, по трем причинам. По трем разным ипостасям моего существования. Первая - я по рождению русский, говорю по-русски, отпрыск белоэмигрантской семьи и недорезанный аристократ. Вторая - я американский гражданин и профессиональный банкир. Третья - в Москве было хорошо известно о том, что я собирал коллекцию идеологически неприемлемого для тогдашнего режима (60-70-х годов) русского искусства. Таким образом, я был, отнюдь не желая того, проводником чуждой идеологии или христопродавцем-диверсантом. Думаю, что комбинация этих трех факторов совершенно естественно вызывала определенный интерес у властей предержащих и вполне естественные подозрения у моих московских друзей.

Тем не менее я не чувствовал какого-то особенного или повышенного интереса к моей явно подозрительной особе. Возможно, я был отчасти наивен и попросту не замечал признаков слежки. Или же КГБ, как всегда, демонстрировал высший класс пилотажа. Я же не чувствовал за собой никакой вины и вел себя соответствующим образом. Более того, мне было ровным счетом наплевать на любых провокаторов или филеров. У меня нет никакого сомнения, что ряд людей, с которыми я общался, будь то бизнес или личные отношения, сообщали куда следует обо мне. Не забывайте, шла холодная война и их поступки были вполне целесообразными, объяснимыми и даже простительными. Парадоксальное и тяжкое время, когда за дружбу и теплые отношения приходилось расплачиваться доносами. Я этим людям не судья и скорее сочувствовал им и сочувствую до сих пор. Любой тоталитарный режим - большая эмоциональная беда, калечащая душу народа.

Парадоксальная этика человеческих отношений в СССР была выше моего понимания. Приходилось просто соглашаться с правилами этой игры и не взывать к чести или справедливости. Естественно, это не могло не раздражать меня. Ну, какой я к черту классовый враг, империалист или поджигатель войны? Я имел такое же право на Москву, как и доблестные сотрудники Органов, как и их не вполне добровольные друзья-доносчики, как и просто московский люд. Прах моих предков лежит в самом сердце Москвы, в усыпальнице Рождественского монастыря. Я знаю об искусстве московских театров на переломе века много больше, чем сотрудники "Конторы Глубокого Бурения", эти искусствоведы в штатском. И понимаю в русской опере и балете значительно больше, чем все они вместе взятые. Так где же справедливость? А ее попросту нет. И я, в известном смысле, был такой же жертвой противостояния двух политических систем, как и мои приятели разведчики и стукачи.

Но мне было значительно проще начхать на русскую или американскую госбезопасность, чем им, моим московским советским друзьям. Я был гражданином свободной страны и ни один чиновник не имел права повлиять на мои убеждения или заставить меня сделать что-то против моей воли.

И, тем не менее, я не уверен, что мое московское дело на Лубянке много больше моего дела в американском ФБР. Кажется, Козьма Прутков говорил: "Полиция в жизни всякого государства есть". И ничего с этим не поделаешь. В Москве, кстати говоря, меня не провоцировали, не устраивали странных встреч с очаровательными блондинками или брюнетками, не приглашали для отеческих наставлений и бесед искусствоведы в штатском. Носился я по Москве, как заговоренный, вызывая тем самым волны или волнишки слухов. "Как пить дать, стучит органам", - перешептывались мои интеллигентные знакомые.

Да и сам я, честно говоря, удивлялся этому везению. До тех пор, пока знающие и профессиональные люди не объяснили мне причину моей странной неуязвимости. Но, увы, значительно позже всех этих событий.

В то время я представлял в Москве интересы одного из самых больших и влиятельных американских банков (1962-1979). От совета вашего покорного слуги зависела часть очередных займов Советскому Союзу миллионов американских долларов. В 1970-х годах Советская система уже начинала трещать и латала западными займами дыры в экономике. Не думаю, что я представлял собой какую-нибудь особенную ценность для разведки. Хотя, черт их знает. Я был всего-навсего обычный банкир и знал, как давать деньги в рост. Тем и ограничивались мои знания. Плюс, я не любил Советскую власть в силу личных и очень важных причин и этого не скрывал.