Куринский Валерий

Сонеты

Валерий Куринский

Сонеты

x x x

Пробел январский заполняю кистью из трепетанья крылышек стрекоз, и тоненькою прочернью всерьез свой иероглиф я пишу искристый.

Мне хорошо, как некогда, от свиста и завываний ветра, а мороз рассказывает мне, треща, как рос он осенью минувшей: неказистый,

но слишком мудрый, чтоб спешить, он все никак замерзнуть от души не мог, хоть и старался. Только все же

каприччо вскоре стал писать в окне, и посчастливилось случайно мне узнать на что бывает быль похожа...

x x x

О как мы любим эту нашу краткость растягивать и длить исподтишка, хоть устает то сердце, то рука и можно выжить, только в прах расстратясь.

Есть много зла. И многое не в радость. А что-то хорошо -- то лишь пока. И словно не туда течет река, совсем не худших утопить стараясь.

Но все равно за мигом снова миг соединяет с тайной напрямик, которая тебя все дальше манит,

как будто только в том весь смысл людей, чтоб дольше в плоти пребывать своей и в беспредельном недопониманьи.

x x x

Пусть принесет мгновенье в птичьем клюве еще одну травинку для гнезда, такого нужного для чувств моих всегда -они, чтоб быть, уединяться любят.

Вокруг прозрачно будет пусть и люди пусть смотрят в лица им, когда они себя осознают, и нет вреда в том, что совсем уж чей-то взгляд колючий

безжалостен, показывая им, как не нужны они... И дым пусть от костров осенних вьется

над ними, странными, и пусть они, себя не зная наизусть, зато на память распевают солнце.

Московские сонеты

x x x Жара. Скромна московская сирень. И вертится вокруг планеты имя, зачем-то мне до слез необходимо, как будто бы и так не светел день. От этого острей желанье. Вдень в его иглу продленья нить, родимый, и пусть ее сучат для нас из дыма, чтоб мы в конце все превращались в тень. Здесь правда все, хоть вечно рядом ложь есть и, слава богу, в нас живет возможность: нам кажущимся управлять дано, преображать то вещь, то звук, то образ, что музы дарят нам порой, раздобрясь, когда глубинно сердце влюблено. Москва 09.06.99

x x x Закупоренность на просторе?.. Джинна вот-вот бутылка выпустит и всюду всеобщее свершится в мыслях чудо -и жест, и смех, и власть наполовину. Свиданья состоятся. Не покинут людей стремленья, свойственные людям, и мы, волнуясь, молодость обсудим -стихотворенье, легшее на спину, чтоб видеть небо, что всегда -- напротив для тех, кто вновь читает иероглиф Кассиопеи -- у себя на жизни, всеобщностью великой проникаясь и этим сохраняя уникальность, которой звездным толпам не затиснуть. Москва 10.06.99

x x x Вулкан бездействует, но в нем копится лава и Геркуланум снова обречен: должно погибнуть все, что "ни при чем", должны исчезнуть те, что вечно "правы". Но и невинные сгорят при этом травы, мохнатые сонаты мыслей-пчел и все, что кто-то за всю жизнь прочел в анналах снов и летописях яви. В наследство входят восклицанья дружб и мир, что по-щеночьи неуклюж и так родным умеющий казаться среди всегда грозящих катастроф одновременно нежен и суров, пуглив и полон доблести казацкой. Москва 11.06.99 05.37

x x x Вороньим криком устлан ранний час. Еще свежо сегодняшнее время, еще прохладой наши мысли грея, оно журчит как будто бы для нас. Из тишины -- предчувствованье фраз нам возжигается. и смысл горенья так утешителен, так не похож на бремя, которое для большинства -- "сейчас". Вот-вот вокруг распустятся бутоны в в путанице тонкое утонет, потом всплывет, навеки удивит, кому-то музыкой всю жизнь заполнив, но превращая звуковые волны в невиданный небесный вид. Москва 12.06.99 06.11

x x x Ждет понапрасну светлого приятья достигнутая лишь тобою суть того, что сути не дает уснуть -всех вместе нас, во все столетья взятых. И горько оттого. И не угадан на следующий миг твой малый путь. И хочется свернуться и свернуть куда-нибудь, где ничего не надо: ни петь, ни говорить, ни возглашать, ни восхищеньем молодым дышать, ни рисовать нарядные картины тончайшей кистью мысли по холстам небесно-голубым то здесь, то там, палаты одиночества покинув. Москва 13.06.99 07.04

x x x На грядках суток нынче не растет бурьян презрения, полынь обмана и к солнцу тянется, от счастья пьяный, цветок, который в то же время -- плод. И столько внешнего опять не в счет, и столько древнегреческого в планах у лепестков, берущих соки в главном, чтоб никогда не увядать. Цветет нас возвышающее постоянство и лучший -- здешний! -- мир для чувства явствен и вот уже доступен для ума, уже есть вечное в том мимолетном, что нам дано в на всех одном "сегодня", где истина уже не так нема. Москва 14.06.99 09.37

x x x На свете, как всегда, тревожно и столько красоты для глаз людей, которым вместе с древностью -- видней, что правда и что ложь, и что мы можем, когда иллюзией одно и то же становится, и больше дней, где есть повтор, не существует -- пей всегда иной нектар, душа! Ничтожна

опасность вновь открытия не сделать, дойти в исканье страстном до предела, додуматься в пути до тупика, признать себя насытившейся сутью того, о чем твой разум вечно судит и бытия приносит нам река.

Москва 15.06.99 09.19

Из сонетов написанных в Киеве

x x x Оглох Бетховен, чтоб была слышнее та истинная музыка в нем, что обжигала слух невеж огнем, беся маститых новизной своею.

Оглох, чтоб глупость критиков развеять, радеющих, по мненью их, о том, чтоб лучше было созданное сном и явью сделанное для умов -- яснее,

чем истины привычные вокруг. Что было б, если б гений вдруг свои виденья предал по заказу

советчиков, ужившихся с гнильем? Увы, тогда та быль, что мы поем, была бы лживей в мире безобразном...

10:41 22.12.99

x x x А если дальше углубиться... Дальше есть два пути. Один -- куда-то прочь, в бесплодную уединеньем ночь, другой -- в ущельях толп создать удачи среди похлеще виды повидавших, в подруги взяв опасность, превозмочь весь ужас кажущийся, скучный дождь в мильоны скерцо перекрасить и в Adagio из лучшего балета превратить стихийных сил бессмысленную прыть, и, в сумерках талантливо печалясь, избранников общенья вспоминать и сочинять и сочинять и сочинять любовью приближаемую дальность.

Киев 18.06.99 10.41

x x x Гордыня наказуема. Вспаривший над якобы бессмысленной толпой наказывается самим собой -нет палача, который был бы ближе. И рухнув не с небес -- а с драной крыши того, что пьяно и с заносчивой тоской сооружалось, он за смысл глубокий свой берется, некий зов как будто слыша откуда-то -- опять же! -- изнутри. И, суть свою до смерти уморив, влачит он видимость существованья, которое и без того давно, как водится у нас, обречено, пока оно совместностью не станет. 19.06.99 09.39