Костылев Валентин

Питирим (Человек и боги - 1)

Валентин Иванович КОСТЫЛЕВ

"Человек и боги" - 1

ПИТИРИМ

В основе сюжета романа известного писателя В. И. Костылева (1884

- 1950) - описание действительных исторических событий, имевших место

в Нижегородском крае в начале XVIII в., в эпоху Петра I, когда

началась решительная ломка патриархальных устоев старой России,

борьба светской власти и официальной церкви против раскольнического

движения. В центре произведения - образ нижегородского епископа

Питирима, верного проводника политики царя.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Дышали тихие полдневные ветры, и ласточки прилетали из теплых краев. Великим многоводием двинулись в Волгу лесные речки.

Ликовали орлы.

- Птица и та своим крылом красуется, а мы, сироты, будто зверь в норах, прячемся, хоронимся от людей, - плакались старцы. Керженские скитожители не чувствуют солнца. Под спудом тяжелого раздумья они.

Возвратился из Нижнего Нова-Града, из кремля, старец Варсонофий и привез за пятью печатями грамоту от епископа Питирима, а в той грамоте "помяни, господи, царя Давида!" - крепко-накрепко приказано поспешить ответами на сто тридцать архиерейских вопросов.

Уж год будет, как впервые прислал свои вопросы лиходей-епископ. Ищет повода он, чтобы вторгнуться в керженские леса, обрушиться на мирных людей древлего благочестия.

Не дает епископ покоя: требует! Варсонофия старца, по его словам, в кандалы хотел заковать. Человек привез челобитную, просил отсрочки ответов, а он - в тюрьму. Отпустил кое-как, с оговорками. "Не доведите меня до понуждения - хуже будет", - сказал он, а это знак: теперь так и жди.

А ведь коснутся скитов - зацепят и другие сословия. В лесах заволжских прячутся не только "ревнители древлего благочестия", а и многий другой народ. С давних пор ютится он здесь, в глуши, гонимый властями. Некоторые преследуются за неприятие "новин", за бунт против неволи, спасаются от начальства беглые люди - колодники, ратные молодцы; доживают свой век седовласые упрямцы из разинского войска, состарившиеся наедине со своей неизжитой мечтой; хоронятся и беглецы-гвардейцы, и поднявшие недавно голос против царя лысковские бобыли, и прочие. Не только раскол тут причиною.

Расползлись беглецы по лесам: кто - в скитах, кто - в деревушках и глухих починках, по островам и берегам Керженца, Ветлуги и Усты, кто - в пещерах, словно кроты. Промышляют рыбною ловлей, бобровыми гонами, лебединою охотою, зверобойничают многие и плавят леса на низы Волги.

А теперь - горе всем! Хищник с кремлевской горы нацелился на эти места.

Сто тридцать вопросов! Да каких! Всю свою ученость показал царский холоп. Ишь ты, придумал! Недаром старцы сбились с толку. Не отвечают. Притворился такой лисой - любезно, почтительно: "Прошу вашу премногую любовь, славы ради божия, общия ради пользы"... А кто поверит? Так и знай: китайская мудрость пущена в лес неспроста, а ради соблазна людей, чтобы смущение посеять и изловить на ответе, да и к бунту то приравнять.

А если взять да не ответить? Тогда и того хуже. Такие дела бывали. Кто не являлся на споры с попами, то и того пытали и казнили, как за татьбу*. Это известно.

_______________

*аТааатаьабааа - разбой.

Что делать?

Сам диакон Александр растерялся.

И вдруг вспомнили: "Пресвятая владычица, совсем запамятовали! А Денисов?!"

На Керженце появилась мудрая голова из олонецких лесов, из Выгорецкого скита поморской церкви, "знаменитый член, муж ученейший, высоких талантов, твердого духа и дивной памяти", славный писатель "Андрей сын Денисов". Отпрыск забытого рода князей Мышецких. Человек бывалый, известный всему Поморью. От Бел-моря на Керженец путь совершил. Всяких людей, всякого зверья встречал на своем пути молодчик. Самому царю Петру пришелся по душе, хотя и раскольник. Заводы железные помогал, говорят, царю строить на реке Волге в олонецких местах.

Глава керженских раскольников, диакон Александр, высокий бородач, с кроткими голубыми глазами, сам обратился к нему, к Денисову: не защитит ли воин церкви храбрый керженских братьев от архиерейского гнева? Не ответит ли он, "пользуясь своею зеломудростью и опытностью в науках", на архиерейские сто тридцать хитроумных вопросов?

Задумался поморский гость.

- Ответить, конечно, могу. Многие скорби, многие беды видел, борясь с церковными рачителями. Хитрословие питиримовской учености мне известно. Однако есть препятствие.

- Какое? - удивился Александр.

- Подумай, старче. Прилично ли нам с тобой защищать поповцев? Разные дороги у нас. Разные мысли. Я - беспоповец. А Питирим обращается к поповцам.

Обсуждение происходило в большом, недавно отстроенном доме рыбака Исайи Петрова. Хозяин принял братцев по-праздничному. Расшитою скатертью стол обрядил. Окурил избу благовониями.

Старый дед был Исайя, борода прошла по груди седою дорожкою, а глаза сверкали живые, молодые, и ловкости у Исайи было больше, чем даже у другого парня. "Лучший на свете рыбак". Уважал его народ, особенно беглый и крепостной люд.

Как же такому человеку не вмешаться? Из-под седых пучков по-молодому сверкнули черные глаза. Разгладил старина бороду и вставил свое слово:

- Водятся в реке разные рыбы: и головель, и окунь, и ерш, и язь, и плотва, и пескарь, и каждая свое перо имеет и цель, но щука их всех одинаково захватывает, житья не дает. Так же, я думаю, и с человеком, так же и с кремлевским распорядителем: по бороде - святой апостол, а по зубам - старая щука. Не беда бы этой щуке и в вершу влезть, ежели к тому случай есть. Надо понимать: всем нам грозит она, щука, всем без изъятия; кабала помещичья да кабала архиерейская так и ходят по пятам за всеми нами. Инако тут не изречешь.

Улыбка пробежала по его лицу. Пуще прежнего призадумались старцы.

Александр, действительно, был диаконовец, или, как его называли, "кадильщик". Сам он и основал эту секту. Попов не признавал, - только диаконов. "Буде! Побарствовали!" Александр поднял бунт против попов, отстаивал "второй чин": "последние будут первыми". Кланялся он и новым иконам, равно как и иконам старого письма; безразлично, и даже не отвергал четырехконечного креста. А рядом теперь сидели за одним столом раскольничьи попы и "восьмиконечники". Сам Исайя, хозяин дома, был ярый поповец и даже недавно в споре лютом бороду чуть не выдрал одному диаконовцу, Демиду Охлопкову. Были тут еще люди и других толков: онуфриевцы, сафонтьевцы и арсентьевцы, были и простые миряне.

Но вышло так, что Александр, после долгого раздумья, заявил:

- Дядя Исайя прав... Щука - она такая.

А его помощник и первый советчик, маленький, юркий, с раскосыми глазами, старец Варсонофий, и вовсе выпалил:

- Какая там щука?! Не щука, а самая рыба-кит! Всех проглотит! Весь Керженец! Всех без разбора сожрет!

Многих затрясло от страха. А баба соседняя, деревенская, тайком нырнувшая в избу, любопытства ради, вдруг заголосила тонким, щенячьим голосом, напугав всех. Бабу вывели.

После этого стало полегче. А диакон Александр даже улыбнулся. Отец Варсонофий, выводивший бабу, возвратился в избу еще более раскосым - глаза ушли совсем в разные стороны, перекрестился и, скромно усевшись в уголок, вздохнул:

- Не мешало бы поторопиться.

Лицо его блестело, словно блин, густо намазанный маслом. Многие недолюбливали Варсонофия, а Александр в нем души не чаял. Без него ни шага.

- Поспешать след, - решил Александр, - воля старцев - святая воля, и я подчинен ей. Искусство - половина святости. Буде имя господне благословенно отныне и до века.

Диакон Александр и "писатель-поморец" Андрей Денисов отправились в Александрову келью составлять ответы.

Александр всю надежду возлагал на Денисова. Вежливо помог ему снять кафтан, подал перо, бумагу, чернила. Подвинул сиденье. Помолились на икону Николая Мирликийского и расположились писать.