Крыщук Николай

Расписание

НИКОЛАЙ КРЫЩУК

РАСПИСАНИЕ

Игра для взрослых

Из школьной жизни.

"Значит, так. Завтра у нас на третьем уроке комиссия.

Кто знает, поднимает правую руку.

Кто не знает - левую. Кому не понятно?"

"Мне".

"Садись, два".

Такая вот игра. Шутка.

Неделю уже, наверное, не могу выкинуть из головы ничтожную заметку из тонкого бульварного издания, сотрудники которого наспех, на коленке каждый день сочиняют дюжину сенсаций. В этот раз бесстыжий автор утверждал, что всякий человек оставляет в атмосфере некий электромагнитный след (что-то в этом роде), который можно зафиксировать специальным прибором. Если след в приборе сохраняется четыре-пять секунд, значит, жизнь этого человека исчерпана и смерть сторожит буквально за углом. Перед нами психобиологический мертвец. Бывает, что след сохраняется неделями. У гениально одаренных - по нескольку месяцев. Ситуацию, когда гения подстерегает внезапная гибель, автор опускает. Мол, не на картах гадаем.

След этот, кроме прочего, наполнен информацией о наших недугах. Ее можно аккумулировать и возвратить человеку с целью излечения. Хоть тебе от язвы, хоть от радикулита. О душевных недомоганиях не сказано.

Главное же, это электромагнитное поле и есть, по утверждению автора, форма нашего бессмертия.

Излечиваться я не собираюсь, а вот обещание бессмертия в который раз зацепило. Готов отдать все свои религиозные устремления за этот атеистический обман. Не нужно ни рук, ни глаз, ни дыхания, ни самого дорогого из плоти лишь бы... А что, собственно? Чувствовать? Мыслить? Быть?

Быть, наверное. Сознавать, что ты есть. Это, оказывается, дороже жизни. Вот, наверное, и вся тайна нашей жажды бессмертия.

Это только так говорится: путь самопознания. Никакого такого пути нет. Есть неотвязное стремление, таинственная болезнь, мучительный порок, комически необъяснимое свойство, совершенно как в гоголевском "Ревизоре".

Городничий жалуется, что от заседателя всегда такой запах, как будто он сейчас вышел из винокуренного завода, а это нехорошо. И не может ли в этом случае помочь разными медикаментами уездный лекарь? Вместо лекаря отвечает Ляпкин-Тяпкин, судья, "человек, прочитавший пять или шесть книг, и ...охотник большой на догадки". Отвечает же он следующее: "Нет, этого уже невозможно выгнать: он говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою".

Так вот, мы не только по-гоголевски "убедительно", с виртуозной смехотворностью объясняем этот недуг самопознания, но точно таким же методом пытаемся объяснить в себе всё, что уже неотвратимо случилось.

Природа со сверхъестественным упорством охраняет свои тайны, пуще же всего те, которые наиболее близко к нам расположены. Похоже, она даже создала для этого некие специальные механизмы. Как только человек подбирается к заколдованной двери с целью понять себя самого, природа тут же выставляет совершенно непреодолимые преграды. Вдруг оказывается, что ты в качестве исследователя себя же самого, которого собираешься понять, и не исключено, что уличить в чем-то постыдном или же непоправимом, уже не ты, а кто-то другой, посторонний. И, разумеется, тебе, другому, он уже не желает открываться. Зачем? А без его доброй воли ты оказываешься в роли взломщика, подсматривающего паскудника, что по сути не только позорно, но и бессмысленно.

Вот и получается: как только тебе вдруг показалось мало просто жить, но захотелось нечто вызнать про это занятие, так сразу стал сам себе чужой.

"Папа, а как это меня совсем не было?"

Отец подводит сына к пустой комнате, приоткрывает дверь.

"Видишь, тебя здесь нет".

"Вижу".

"Вот так тебя нигде не было".

В детстве и в самой ранней юности я любил читать книги о зарождении жизни. И всегда упускал почему-то самый главный момент сюжета: когда из неорганической жизни возникает вдруг живая клетка? От меня скрывали или же я был безнадежно туп? Я приходил в отчаянье, читал все дальше и дальше и, наконец, заработал себе очки.

Какое это было замечательное и правильное состояние! И вот прошло. На долгие годы забыл даже, что оно было.

Раньше казалось, невозможно жить, не раскрыв эту тайну. Надо было непременно узнать, расширяется наша Вселенная или сжимается, есть ли у Земли двойник по имени Глория, грозят ей коллапс и гибель или она вечна во времени, а при этом непременно понять и почувствовать: что такое вечность и бесконечность что такое?

Сейчас думаю: ну, допустим, ученые обнаружат-таки какую-нибудь белковую частицу, из которой все мы произошли. Но разве сможет объяснить это боярскую шубку шмеля, восторг ребенка, неисчислимый род мятлика, сравнимый разве что с библейским родом, тонкие призраки моей памяти наконец, поднимающиеся по невидимым стеблям и образующие под куполом неба восхитительный и горестный хор?

Выходит, в своем неведении я не выше любой земной твари. В отличие от нее, правда, у меня может быть мнение. Страшно представить себе, сколько сил потратила природа на это излишество!

"Мама, я боюсь этого жука. Он меня укусит".

"Не укусит, доченька, у него зубы вырваны".

"А он губами".

"Губами он может только улыбаться".

Взрослея, мы все реже смотрим в небо и наклоняемся к земле, все чаще роемся в сундуках, ворошим прошлое, и всякий раз, как будто сундук волшебный, находим там нечто новое.

В детстве всё - притча.

И все же - в чем смысл этих бесконечных походов в прошлое? Быть может, нам необходимо подновить краски, добавить поэзии в заскрипевшую вдруг жизнь? Пришлось трудно, правда. Жизнь перескочила через образовавшуюся во времени трещину. Сознание поспело за ней, а чувство - нет. Оно, как вросшее корнями в камень завороженное деревце, осталось на том берегу. Жалко его. Вот и наведываемся. Ностальгия, да.

Быть может, дело в том, что в каждом из нас не только лирик живет, но и философ. И с годами философ, разумеется, богатеет, а лирик становится все более бедным. Лирику эти элегические круговращения положены как бы по должности, тут все ясно. Но философу - так ли уж важен ему в работе опыт личной жизни? Психология философии могла бы кое-что объяснить в этом, но такой науки нет.

Так уж получилось, что лирик пользуется материалом жизни почти открыто, философ же, возможно, даже не подозревает о существовании каких-либо психологических истоков своей философии. Ведь он убежден, что имеет дело с объективной и неопровержимой истиной.

Казалось бы, существование множества несопрягаемых философских систем должно было поколебать эту уверенность. Но нет. Истина едина, говорит Шеллинг, как и красота. А наличие разных философских направлений - только печальный плод несовершенства ума.

Странно. Особенно то, что касается красоты. Чего бы тогда так радоваться нам разнообразию в искусстве, если оно рождено всего лишь эстетическим несовершенством художника?

На мой взгляд, совершенно очевидно, что философия - род искусства и что рождается она в процессе некоего опыта и переживания. Правда, для будущего философа более значимы, вероятно, не столько сюжеты и характеры, сколько некий порядок вещей и общая атмосфера. Не стиль, а регламент, не экспрессия, а закон.

В биографии художников чуть ли не всякая деталь становится системообразующей. Например, мать в детстве целовала маленького Марселя в лоб, а не в губы, как он просил, и это в немалой степени повлияло на художественный мир Пруста. Легко проследить, как отношения Кафки с отцом способствовали формированию кафкианства. А вот поди при этом разберись, как любовь Ницше к Лу Саломе отразилась в его книге "Так говорил Заратустра"? Между тем отношения Лу Саломе с Рильке внятно отпечатались хотя бы в "Книге о бедности и смерти"...

Но для философа, повторяю, более важны не столько психологические сюжеты, сколько порядок вещей. Однако что это такое? Чехов заметил как-то устами своего героя, что "ветхость университетских построек, мрачность коридоров, копоть стен, недостаток света, унылый вид ступеней, вешалок и скамей в истории русского пессимизма занимают одно из первых мест". При всем лукавстве его, заявление это скидывать со счетов не стоит.