ГЛАВА VI

Я шел очень быстро, по временам оглядываясь назад, чтоб взглянуть, не гонится Ли за мной по пятам ужасный бискаец; мое воображение было так занято этим человеком, что каждое дерево и каждый куст я принимал за него, а сердце у меня не переставало содрогаться от ужаса. Наконец, отмахав с добрую милю, я успокоился и уже медленнее продолжал свой путь по направлению к Мадриду, куда намеревался отправиться. Покидая Вальядолид, я не испытывал никакого сожаления и скорбел только о разлуке с Фабрисио, моим любезным Пиладом, с которым даже не успел проститься. Не сокрушался я также и о медицине, которую мне пришлось бросить, а, напротив, молил бога простить мне то, что я когда-либо ею занимался. Тем не менее я не без удовольствия пересчитывал деньги, звеневшие у меня в кармане, хотя они являлись платой за совершенные мною убийства. В этом отношении я походил на женщин, переставших распутничать, но без малейшего зазрения продолжающих пользоваться плодами своего распутства. У меня было реалами около пяти дукатов, составлявших все мое состояние. С этими деньгами я рассчитывал добраться до Мадрида, вполне уверенный в том, что найду там какое-нибудь подходящее место. К тому же мне страстно хотелось посетить этот прекрасный город, где, как мне передавали, были представлены все чудеса мира.

В то время как я вспоминал все, что мне рассказывали о Мадриде, и заранее предвкушал ожидавшие меня удовольствия, я услыхал голос человека, шедшего за мной по пятам и распевавшего во всю глотку. Он нес на спине кожаную котомку, на шее у него болталась гитара, а с бедра свисала довольно длинная шпага. Он шел с такой быстротой, что вскоре нагнал меня. Как оказалось, это был один из тех двух парикмахерских подмастерьев, с которыми я сидел в тюрьме по делу о перстне. Мы тотчас же узнали друг друга, несмотря на перемену платья, и были весьма поражены такой неожиданной встречей на большой дороге. Я выразил ему свое удовольствие по поводу того, что он попался мне в попутчики, да и он, по-видимому, был рад снова встретиться со мной. Затем я рассказал ему, почему покинул Вальядолид, а он в ответ на мою откровенность счел долгом сообщить мне, что поругался со своим хозяином и что они расстались друг с другом навеки.

— Пожелай я остаться в Вальядолиде, — добавил он, — то нашел бы не одно место, а десять, ибо, не хвалясь, смею сказать, что во всей Испании не сыщется цирюльника, который умел бы лучше меня брить по волосу и против волоса или завивать усы папильотками. Но я не мог дольше устоять против страстного желания вернуться на родину, которую покинул целых десять лет тому назад. Хочу немного подышать родным воздухом и взглянуть, как поживают мои родственники. Я доберусь до них послезавтра, так как они живут в деревне, по имени Ольмедо, не доходя Сеговии.

Я решил проводить этого цирюльника до его родного селения, а затем отправиться в Сеговию и искать порожняка в Мадрид. Дорогой мы принялись беседовать о всякой всячине. Сей молодой человек был веселого и приятного нрава. Поболтав со мною около часа, он спросил, не испытываю ли я аппетита. Я отвечал ему, что он убедится в этом на первом же постоялом дворе.

— Мы могли бы сделать привал и раньше, — сказал он. — У меня в котомке найдется чем позавтракать. Когда я путешествую, то всегда беру с собой провизию. Лишнего таскать не люблю, а потому не отягощаю себя ни платьем, ни бельем, ни прочими бесполезными пожитками. Суну в котомку съестное, бритвы да мыло — вот и все, что мне нужно.

Я похвалил его за предусмотрительность и с удовольствием согласился на предложение сделать небольшую передышку. Мне хотелось есть и я приготовился к обильному завтраку, на что, судя по его словам, имел полное основание рассчитывать. Свернув несколько в сторону от большой дороги, мы расположились на траве. Тут мой брадобрей разложил свои запасы, состоявшие из сыра, пяти-шести луковиц и нескольких ломтей хлеба; а в качестве главного лакомства он извлек из своей котомки небольшой бурдюк, наполненный, по его словам, весьма тонким и вкусным вином. Хотя эти яства были и не слишком заманчивы, однако же голод, томивший нас обоих, не позволил нам отнестись к ним критически; мы осушили также весь бурдюк, вмещавший около двух пинт вина, от восхваления которого мой брадобрей мог бы смело воздержаться. Покончив с трапезой, мы поднялись и в весьма веселом настроении пустились в дальнейший путь. Цирюльник, слыхавший от Фабрисио о том, что мне довелось испытать разные диковинные приключения, попросил меня рассказать ему о них самолично. Я не счел себя в праве отказать человеку, так хорошо меня угостившему, и исполнил его просьбу. Затем я попросил его ответить мне тем же на мою откровенность и поведать историю своей жизни.

— Что вы! — воскликнул он, — мою историю и слушать не стоит: она состоит из одних только обыкновенных происшествий. Тем не менее, — добавил он, — раз у нас нет лучшего дела, то я расскажу вам все так, как оно было.

После чего он изложил мне свою Одиссею приблизительно следующим образом.

ГЛАВА VII

Начну издалека: дед мой, Фернандо Перес из Ла-Фуэнте, пробыв пятьдесят лет цирюльником в деревне Ольмедо, умер и оставил после себя четырех сыновей. Старший, по имени Николае, получил цирюльню и унаследовал отцовское ремесло; следующий, которого звали Бертран, пристрастился к торговле и сделался щепетильником;45 Томас же, третий сын, стал школьным учителем. Что касается младшего сына, Педро, то он чувствовал призвание к изящной словесности, а потому продал небольшой участок земли, доставшийся ему при разделе, и поселился в Мадриде, где надеялся со временем отличиться благодаря своим знаниям и уму. Трое старших братьев не разлучались друг с другом и, обосновавшись в Ольмедо, женились на крестьянских дочках, принесших им незначительное приданое, но зато обильное потомство. Они плодили детей как бы взапуски. Что касается матери моей, жены цирюльника, то за первые пять лет брака она произвела на свет шестерых ребят, в том числе и меня. Отец мой научил меня с детства обращаться с бритвой, а когда мне минуло пятнадцать лет, взвалил мне на плечи вот эту котомку, опоясал меня длинной шпагой и сказал:

— Теперь, Диего, ты в состоянии сам себя прокормить. Погуляй по белу свету: тебе необходимо постранствовать, чтоб обтесаться и приобрести совершенство в своем ремесле. Ступай и не возвращайся до тех пор, пока не обойдешь всей Испании. Смотри, чтоб я до этого времени ничего о тебе не слыхал.

С этими словами он дружески обнял меня и выставил за дверь.

Вот как простился со мной отец. Что же касается матушки, отличавшейся менее суровым нравом, то она, казалось, была более чувствительна к моему отъезду. Пролив несколько слез, она даже тайком сунула мне в руку дукат.

Покинув Ольмедо, я направился по сеговийской дороге, но, не пройдя и двухсот шагов, остановился, чтоб осмотреть свою котомку. Мне хотелось ознакомиться с ее содержимым и узнать, как велико мое состояние. Я обнаружил в ней ремень для правки, кусок мыла и футляр с двумя бритвами, настолько иступившимися, что казалось, будто ими перебрили не менее десяти поколений. Кроме того, там лежала совершенно новая посконная рубаха, старые отцовские башмаки и двадцать реалов, завернутых в полотняную тряпку, которым я особенно обрадовался. Вот каково было мое богатство. Из этого вы можете заключить, что, отпуская меня со столь малыми деньгами, почтенный цирюльник Николае весьма рассчитывал на мою изворотливость. Впрочем, обладание дукатом и двадцатью реалами не преминуло ослепить юнца, никогда еще не располагавшего деньгами. Я счел финансы свои неисчерпаемыми и, не чуя ног от радости, продолжал путь, поминутно поглядывая на рукоять рапиры, которая при каждом шаге ударяла меня по икрам или путалась между ногами.