Майор Фроленков был ранен, на этот раз тяжело, когда лично поднимал остатки своего полка в атаку.

Подполковник Смирнов был убит утром, прокомандовав полком всего сутки. Капитан Шапошников, когда убитого принесли в штабной блиндаж, невольно обратил внимание, какие стоптанные и старые сапоги были на подполковнике...

По приказу полковника Гришина Шапошников вновь заступил в командование полком, сменив за восемь месяцев войны четвертого командира. Но Гришина он предупредил, что сам свалится от болезни максимум через трое суток...

Вечером 21 февраля на КП дивизии позвонил начальник тыла майор Ровнов.

- Что там такое? - спросил Гришин Канцедала, видя, как он улыбается, разговаривая по телефону.

- Наши приехали! Делегация вернулась! Жена ваша, и к Туркину тоже. Горы студня, говорят, привезли.

Гришин улыбнулся, вспомнив лицо своей жены - Веры Глебовны. "Неужели я через несколько часов смогу ее увидеть?" - с удивлением подумал он. Но, вспомнив, что завтра предстоят похороны майора Гогичайшвили, Гришин опять нахмурился. Гибель его, всеобщего любимца, быстро ставшего среди ветеранов дивизии своим, не выходила у Гришина из головы. Он настолько привык к Гогичайшвили, что всегда, если вызовешь, придет подтянутый, стройный, симпатичный, что как-то и в голову не приходило, что его могут убить. "Еще бы суток трое - был бы под рукой, был бы жив", - с горечью думал Гришин. Приказ о назначении Гогичайшвили заместителем командира дивизии по строевой был подписан в штабе армии.

Раздумывая, как бы завтра сделать так, чтобы и похороны провести торжественно, как подобает, и в то же время делегацию встретить, Гришин засиделся на КП до поздна и во второй эшелон дивизии выехал за полночь.

Хоронили майора Гогичайшвили днем 22 февраля. Полковник Гришин сам помогал нести гроб. Опускали гроб в могилу под залпы. Начальник политотдела дивизии Кутузов сказал прощальную речь. Настроение у всех собравшихся было тяжелым, и впечатление от встречи с делегацией из дома было, конечно, смазано.

Политрук Николай Мазурин, приехавший с делегацией в дивизию, не мог и подумать, что попадет сразу на похороны, причем человека, которого он уважал и успел полюбить. Еще месяц назад он разговаривал с ним, а теперь вот нес его гроб и опускал в могилу.

Поездка на родину теперь казалась ему сном. После тыла снова попасть на фронт, снова видеть смерть, хоронить товарищей - было непереносимо тяжело.

Вечером в штабе дивизии была встреча с делегатами-земляками. Узнав, что приехали из дома, в штаб дивизии то и дело приходили командиры, спрашивая новости и письма.

- Ну, рассказывайте все по порядку, - попросил полковник Гришин Мазурина, когда немного улеглась суета встречи.

- Так, с чего начинать... Туда добрались благополучно. Двадцать восьмого выехали, а первого февраля были уже дома. На дорогах заносы, то и дело приходилось толкать машину.

- А как Москва? - перебил его Гришин.

- Чувствуется настороженность во всем. Противотанковые ежи на улицах, следы бомб, но больших разрушений я не видел. Утром второго были уже в нашем обкоме, все четверо. Принимал нас сам товарищ Родионов - привет вам от него. Вошел в кабинет - ковры на полу, и как-то странно было видеть это после фронта, - улыбнулся Мазурин. - Встретил нас хорошо, с каждым за руку поздоровался, на стулья посадил. Я сказал, что командование нашей дивизии рапортует о делах, о подвигах, передал от вас привет, конечно. В кабинете было еще несколько человек обкомовских. Михаил Иванович зачитал им наш рапорт, потом о вас стал расспрашивать, о Канцедале. Потом предложил побывать в коллективах, рассказал, как много город делает для фронта: сормовичи - танки, самолеты, орудия, автозавод - "катюши". Даже папиросная фабрика переключилась на изготовление мин - начиняет их порохом. Люди, Иван Тихонович, сутками в цехах, народ трудится добросовестно. Я сказал, что кроме рапорта привез несколько статей для газеты. Родионов тут же позвонил Камчатову, редактору "Горьковской коммуны", спросил, сумеют ли они в газете дать целую страницу о нашей дивизии. После беседы Михаил Иванович угостил нас чаем, он вообще человек обаятельный. Как-то быстро располагает к себе.

Полковник Гришин вздохнул, задумавшись. Родионова он знал хорошо несколько лет, все заботы военных он всегда воспринимал как главнейшие в городе, а в снаряжении дивизии на фронт принимал такое живейшее участие, как будто сам должен был в ней воевать.

- В редакцию пришли, - продолжал Мазурин, - там сразу аврал, срочно начали номер готовить. Да, я ведь его показать-то вам забыл! - Мазурин вытащил из планшетки пачку газет, развернул одну. - Вот наш рапорт городу, моя статья, а это - Коваленко написал.

- Даже фотографию вашу дали, - удивился Канцедал.

На снимке в центре номера были Мазурин, адъютант комдива Мельниченко, политрук Оленин и шофер сержант Катушев.

- Еще в одном номере должна быть моя статья о дивизии, обещали прислать на днях, - сказал Мазурин.

- А на каких заводах были? Как там вообще в тылу настроение? - спросил Канцедал.

- Я был в Канавине на кожзаводе, это за "Двигателем революции", ремни там делают, портупеи. Настолько трогательная была встреча... Слушали все исключительно внимательно, жадно даже. Когда стал рассказывать о зверствах немцев, то многие плакали, потом кричали все "смерть палачам!". Я от них еще больший заряд ненависти получил. Многие нас спрашивали о мужьях, как воюют, но мы ведь мало кого знаем... Подарили нам новые ремни и голички хромовые. Были и в обкоме комсомола, Кудряшов собрал всех своих работников, выступали. Особенно всех их интересовало, как воюют комсомольцы. И так - каждый день: встречи, разъезды, беседы.

- Иван Тихонович, посмотри, - удивился Канцедал, взглянув на объявление на четвертой странице газеты, - все кинотеатры работают. В "Паласе" "Александр Невский" идет, как будто и войны нет. Неужели где-то в кино люди ходят?

- И мы ходили, в "Прогресс". Все там, как до войны. Только в середине сеанса зажгли свет, и патрули стали проверять документы. Идет обычная тыловая жизнь, - сказал Мазурин. - И кино, и театры, и даже филармония работает. Хотя, конечно, чувствуется, что война: то и дело на площадях попадаются прожектора, а то и зенитки.

- И в Горьком налеты были? - спросил Гришин.

- При нас два раза, - сказал Мазурин. - Но, конечно, не такие, как на фронте.

- В ноябре часто летали, а теперь раз в неделю, а то и реже, - вступила в разговор Вера Глебовна.

Мазурин отметил про себя, как они похожи с Иваном Тихоновичем. Такая же ладная, сбитая. Удивительно длинная и красивая коса.

- Как у вас там со снабжением? - спросил жену Гришин.

- Конечно, не так, как до войны, но жить можно. На рынке все дорого: мясо - сто сорок рублей, молоко - двадцать.

- Я тебя не спросил: как ты в состав делегации сумела попасть? спросил ее Иван Тихонович.

- Это Лизы Туркиной инициатива, но все официально, через горвоенкомат.

Своему адъютанту Ивану Мельниченко, который тоже ездил в Горький, поскольку у него со дня на день должна была родить жена, Гришин строго-настрого приказал ни в коем случае не брать с собой на фронт Веру Глебовну, как бы ни просилась. Но она все же сумела убедить секретаря обкома партии Родионова в необходимости этой поездки.

Догадавшись, что Гришиным надо поговорить и о своих домашних делах, Мазурин оставил их и подошел к редактору дивизионной газеты Васильеву, сидевшему в штабе за соседним столом.

- Ну, Дмитрий Михайлович, теперь у нас настоящая газета будет. Своя материальная база - автомашина, печатная машина, шрифт.

- И как же ты сумел все это выбить? - удивился Васильев.

- Товарищ Родионов помог. Да и я же - старый газетчик. Представляете, пришел к себе в редакцию - как налетели все, расспрашивали да расспрашивали, как будто и газет не читают.

- Хорошо, значит, дома... - позавидовал Васильев.

- Конечно, как в другом мире. Патефон, шампанское, занавески на окнах, - так отвык от всего этого.