Швыряя в стороны грязный снег, Tahoe берет с места.
Руслан, почти неразличимый в черной одежде внутри черного кожаного пространства - видно только лицо: твердые скулы со смугловатым румянцем, пробивающимся из-под трехдневной молодой щетины, короткий прямой нос, неожиданно пухлые губы, - сует в держатель телефон и, положив левую руку поверх толстого кожаного руля, правой шарит где-то под сиденьем, достает пистолет, несколько секунд искоса рассматривает "настоящего" советского выпуска ТТ, советский кольт.
Почти по осевой, как и положено такой машине, летит, обдавая отстающих дорожной жижей, джип.
Светится космическими цветами приборная панель, блики на лице Руслана скрывают щетину, жесткую линию скул и подбородка, и пухлогубое лицо молодого мужчины превращается в совсем мальчишеское, детское.
Губастый мальчик сидит на краешке больничной табуретки рядом с койкой, на которой лежит умирающий - резиновая трубка капельницы делит пополам то, что видит мальчик: серое, уже почти неживое лицо отца, выпуклый серо-желтый лоб, короткий заострившийся нос...
Подросток на роликовой доске с разгону тормозит перед стоящими посереди заполненной скейтбордистами площади четырьмя немолодыми мужчинами, нелепыми среди этого мелькающего детского сада, ловко выбрасывает из-под себя доску и, держа ее под мышкой, лезет в рюкзак, достает папку, из нее вынимает лист плотной бумаги и гордо поднимает его перед дядей Сережей, дядей Лешей, дядей Витей, дядей Мишей - вверху листа, заполненного по-английски, крупное Certificate...
Уже взрослый Руслан, уже со всеми приметами удачника нового времени телефон в руке, охрана позади - идет, проваливаясь в снег, по унылому редколесью, между деревьями видны часто клюющие журавли нефтяных качалок, группа выходит на поляну, где стоит вертолет, идет к нему, лопасти начинают медленно раскручиваться, вдруг Руслан застывает, охранники, недоумевая, останавливаются тоже, внимательный и спокойный взгляд Руслана шарит по вертолету и площадке, будто приближая и увеличивая детали - на снегу следы с противоположной стороны поляны, они обрываются возле стрекозиного хвоста машины, из-под которого едва заметно выступает край прилипшей к нему снизу коробочки, - Руслан падает ничком, прикрыв затылок руками, а взрыв уже гремит, вертолет пылает, летят в небо оторвавшиеся куски обшивки, присев, стоя на коленях, бессмысленно тычут в разные стороны стволами телохранители...
Летит по загородному шоссе Tahoe.
И старенький Mercedes съезжает с кольцевой на это же шоссе.
Harley, строптиво задрав нос и старомодные высокие рога руля, несет наездника, такого нелепого в зимнем русском пейзаже.
Выходит на пригородной платформе из электрички седой высокий человек с длинным футляром в руке.
Грустной и вечной российской стариной отдает картина - серый снег, черные пятна рощ, извилистые нитки дорог и кучная сыпь домиков, деревня.
Представьте себе - деревня в Подмосковье.
Именно деревня, а не дачный поселок: черные срубы, прогнувшиеся заборы, облезшая краска на обшитых доской домах, маленькая кирпичная будка "Продукты" с висячим ржавым замком на закрытом засове железной двери. Вроде бы вымерла деревня, ни звука, ни человеческого следа, ни колеи между сугробами. Только стая бродячих псов, лениво обнюхиваясь, крутится у магазина.
В такой же черной, как другие, бревенчатой избе с полусгнившей крышей, посереди заснеженного участка, обнесенного изломанным, как плохие зубы, штакетником, в слуховом кривом окошке какое-то движение, будто занавеску там чуть отдернули - хотя какая может быть занавеска на чердаке брошенного деревенского дома?
Впрочем, и жиденький светло-серый дым поднимается над этой трубой...
И две пары валенок, большие и маленькие, стоят под навесом крыльца...
А если заглянуть в это окно, за эту - действительно, надо же! - занавеску, странную можно увидеть картину.
Мансарда, прямо-таки парижская: хорошие гравюры на гладких белых стенах, книги на полках и стопками на полу, на истертом ковре, забросанная подушками тахта, небольшой, вроде дамского, резной письменный стол правее окна, на столе старая пишущая машинка с заправленным, наполовину заполненным мелкими слепыми буквами листом. Бледно в ранних сумерках светит бронзовая настольная лампа.
У окна, спиной в комнату, стоит немолодой мужчина, вглядывается в быстро темнеющее пространство.
Хороший некогда пиджак с кожаными налокотниками обвис на сутулой спине, хорошие некогда брюки вытянуты на коленях, он стоит в одних шерстяных носках.
На узком подоконнике перед ним лежит двустволка.
Напряженно смотрит он в окно, сам уже почти невидимый в сумерках лысоватый, в круглых стальных очках, с короткими, пегими от седины бородой и усами, похожий на либерального американского профессора в исполнении, допустим, Джина Хэкмена.
За окном стреляет выхлопом мотоцикл, рычит мотор джипа, осторожно сигналит, подъезжая, вторая машина...
Мужчина, стоящий у окна, резко оборачивается, уже с двустволкой в руках: за дверью комнаты громко скрипит лестница, ведущая в мансарду с первого этажа.
- Здорово, Мишка, - Игорь входит, оглядывается, не подавая руки хозяину, не раздеваясь и не выпуская из рук длинного футляра, садится на диван, - ну, пока ребята не подошли, скажи сразу: у тебя с печенью как? Или ты завязал?
Михаил молча прислоняет к стене ружье, молча берет с книжной полки квадратную бутылку, делает большой глоток из горлышка, протягивает гостю.
Лестница скрипит.
- Что я тебе говорил, Леха? Эти скоты уже выпивают, - преодолевая одышку, обернувшись к поднимающимся за ним, говорит Виктор...
...No 1 давно придумал сюжет и дальше, точнее, даже не придумал, а как бы посмотрел когда-то фильм и теперь время от времени вспоминал его, пересказывал сам себе, но от пересказа к пересказу детали, конкретный фон, тонкости характеров менялись, при том, что общая конструкция, конечно, оставалась неизменной, поскольку менять такую конструкцию - как, например, и конструкцию швейной машинки Singer или пистолета Colt 1911A1 - только портить, проверено временем: совершенство. Но сейчас, пока шла скучная и даже противная застольная беседа, No 1 успел прокрутить только до этого места и выключил проектор, дальше все было ясно, потому что такое начало, как и вообще любое из канонических начал, полностью определяет, что и как будет дальше.