- Не вспомните ли что-нибудь из его советов, высказываний?

- Пожалуйста. "Вы знаете, почему у свиней шея не двигается? Она же свинья, она же не может посмотреть на небо". Какая прелесть, правда?

Или такая фраза: "Инночка, избегайте жизненных сквозняков, избегайте драматических ситуаций. Вы научитесь плакать, потому что у вас начнут сдавать с годами нервы. Но все равно, берегите свой дар. Меня тревожат ваши постоянные женитьбы..." Я отвечала: "Но я же один раз вышла замуж!" - "Ну, видите, неудачно. Мой подаренный сервиз оказался прочнее вашего брака".

Атмосфера в театре была чудеснейшей, актеры относились друг к другу поразительно. Ты пришел в труппу, Елена Владимировна Юнгер здоровалась с тобой так, будто ты народная артистка, а не она. Там нельзя было "стучать", наушничать. Если ты приходил к Акимову с поклепом на кого-нибудь, он презирал в первую очередь тебя. Он был настолько вкусово воспитан, что его ранили даже ненаманикюренные ногти актрисы. Это был человек другого века.

- А почему вы уехали в Москву?

- Я очень соскучилась по дому. Если бы я родилась в Ленинграде, все было бы нормально. Он лучше Москвы. А тут женитьбы, разводы, всякие бытовые обстоятельства - год театр снимал мне номер в гостинице "Европейская", потом предложили комнату в квартире. Я привыкла к более комфортной жизни, и меня потянуло в Москву, к родному дому, где были родители, бабушка с дедушкой, роскошная

квартира. Николай Павлович сказал: "Инночка, вы делаете огромную ошибку, уходя из театра, где вы любимы". И это действительно было так.

- Вы уезжали в неизвестность. Тем более уже с первых шагов на сцене Театра на Таганке было ясно, что ленинградского успеха не повторится.

- Да, и было отчаяние. Я понимала, что второго такого театра не будет. Не скрою, что было приятно, когда в Ленинграде тыкали вслед пальцем: "Вон Ульянова идет!"

В Москве первые три месяца я работала на эстраде, выступала с Борисом Владимировым и Вадимом Тонковым, которые впоследствии прославились как Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. А потом сформировался Театр на Таганке. Конечно, это был не мой театр, но все говорили: "Дура, подумай логически: новое дело, новые люди. У тебя сразу будет свое место". Когда я увидела спектакль "Добрый человек из Сезуана", он мне показался безумно интересным. Любимов предложил дебют, и я согласилась.

Сказать, что я ничему там не научилась - враки. Любимов чувствовал время, он понимал: что-то меняется в ценностях, они удешевляются. Он слышал время, и благодаря ему я тоже стала внимательно прислушиваться ко всему окружающему. Он учил соотносить свою роль с тем, что происходит сегодня вокруг. Вот, например, в спектакле "Галилео Галилей" был такой диалог. Главный герой, которого играл Володя Высоцкий, говорил моей героине: "Настанет новое время, чудесное! Одно удовольствие жить в это время, госпожа Сарти". И я отвечала: "Надеюсь, в это новое время мы сможем заплатить за молоко..." Любимов бился со мной три часа, прежде чем я смогла произнести эту фразу так, чтобы каждый зритель понимал, о чем мы хотели сказать.

А потом наш театр раскололся. Пошли сплошные скандалы и суды. Говорить о той ситуации, в которой мы оказались, у меня нет желания. Мы работали на Любимова, на его идею. Около тридцати лет отдано, сыграно ролей - намного меньше. Один-два спектакля при большой труппе - это практически ничто. И почти тридцать лет - это слишком дорогая плата. Надо было в какой-то момент уходить, и была такая возможность. Но "задница христианина тянет книзу", а меня никто не подтолкнул.

- У Акимова в Театре комедии вы надевали роскошные платья, перья. Ваша Дама с лисой из "Семнадцати мгновений весны" сделала вас известной актрисой кино. На Таганке роли были иного плана?

- Да, к сожалению. Конечно, по шпалам в тундру я не пойду, и тетка в бушлате и телогрейке, которой я оказалась в этом театре, - не мое. Я этого не знаю. А играть то, чего не знаешь, - бессмысленно.

Акимов одевал нас сам, он рисовал и создавал все костюмы. Он все знал о женской красоте! И если у кого-то были красивые ножки - будьте уверены! зритель их видел. Если были красивые плечи, грудь - это всегда было оголено и оценено по достоинству! И в таких ролях я купалась.

- А почему вам близка именно ТАКАЯ жизнь?

- Сейчас объясню. Мой папа был потрясающим инженером, занимал довольно высокую должность. Родители были обеспеченными людьми. Мама ходила в лисах, панбархате, и я к этому привыкла. Для меня все это было не понаслышке. Наверное, поэтому пресловутая Дама с лисой так "выстрелила".

- Инна Ивановна, а вы не боитесь возрастных ролей, к которым могут перейти далеко не все актрисы?

- Для меня такой проблемы не стоит. Ведь я с детства играю старух. Все студентки хотят быть героинями, играть Таню, Маню, Варю, Шмарю... "А кто будет играть Улиту?" - "Да Ульянова!" Может, это была и жестокая, но хорошая школа.

Когда Сергей Арцибашев поставил "Женитьбу", сваху по пьесе называли "старухой". Сергей говорит: "Давайте называть ее просто Свахой, потому что Ульянову Старухой называть неудобно!" Я говорю: "Стоп. А в чем проблема? Пусть скажут - Старуха. А я выйду, ткну в них пальцем и обращусь к зрителям: "Неблагодарные! Неблагодарные!"..." И это было удачное решение.

Девчонки в сорок лет вопят: "Ой, что делать?" Как что? Девочки! Ничего! Вы уже многое понимаете, многое постигли. Самое время поместить все это в тигли искусства и - варить! А вы падаете в обморок.

Я не люблю играть быт. Абсурд - да, комедия - да, сатира - да. Если моя старушка будет "с козьей ножкой" - да. Я однажды играла какую-то сказочную бабку - начальницу леса. Были там алкоголики-попы, и я кричала, "шо они скверно себя ведуть! Вот хотя в нашем лесу ваще срань, но эти уже выходють за грань!..". Это уже не быт, это ближе к дурачеству, гротеску. И играя ту же Мерчуткину в спектакле "Мы попали в западню", я не говорю дрожащим голосом, не горблюсь: я та же Ульянова, но в предлагаемых обстоятельствах.

- Вы сейчас много снимаетесь, часто - в "звездных" компаниях. Как, например, в новой комедии "Леди на день"...