Богословский Дмитрий

-- ЗАHУДА -

16 апреля 1994 года часов в десять утра я, Дмитрий, весьма беззаботный студент-четверокурсник родимого МИЭМ, помахивая сумкой, вышел из пропахшего кошками подъезда в светлый мир, наполненный весенним голубым небом и талым снегом, вволю усыпанным вытаявшим мусором. До сессии было еще далеко, да и уже не так страшна она была, как в начале учения, профессиональная деятельность только-только начиналась и вследствие этого еще не очень сильно загружала сознание. Отсюда голову больше занимала всякая ерунда - набухшие почки деревьев и кое-где уже первые милиметры листочков, вопящие коты и кошки, девчонки, сменившие шубы до пят на более короткие кожаные куртки, ручьи, и т.п. Именно поэтому, наверное, я и обратил тогда внимание на припаркованное в междудвором проезде у поворота на Ялтинскую улицу такси. Hаверное, незанятый ничем таким мозг пустил часть ресурсов на то, чтоб сообразить, что на снегу осталась колея, говорившая о том, что трепаная "Волга" 24-ка заехала с улицы и потом развернулась в обратную сторону, как будто водитель собирался сразу уезжать, и на то, что стояла машина в метре от обочины, словно бы водитель позаботился о пассажирах, чтоб они вылезли не в грязную кашу глубиной полтора десятка сантиметров на бывшем газоне, а в более чистую кашу глубиной 5 сантметров поверх асфальта. Hа пути к автобусной остановке я разглядывал эту машину и так и сяк, думая о том, что странно как-то стоит она, и какая-то мелочь во вроде бы обычной картине неловко припаркованной машины ее портит. Мои размышления прервал сосед, пожилой дяденька по фамилии Грушевский, который не без усилия волок за собой своего пуделька Джима. Джим дергался в обратном направлении, а Грушевский показал мне кожаный футлярчик, содержавший в себе складную лупу, и спросил меня, не знаю ли чья она, а то на дороге вон нашел. Я не знал, и посоветовал забрать себе, а потом с некоторой издевкой добавил, что если заедает совесть, то можно наклеить на окрестные столбы объявления. Дойдя до остановки, я дождался автобуса и, уже заходя в него, понял, что эта самая мелочь, о которой я написал выше, состоит из двух частей, а именно - в упавшей от прилетевшей тучки тени я увидел, что горела лампочка под потолком машины, а из-под крышки багажника торчал какой-то ярко-синий лоскуток. Мелькнула мысль, что обычно эту лампочку таксисты включают при рассчетах, и трудно потом не заметить, что она горит. Hо тут же в автобусе на меня заверещала пыльная склочная старуха, мол, я прижал ее к стойке, и вообще вся молодежь страшные сволочи и сделали все, чтоб все пенсионеры не могли жить, а Гайдара и Ельцина надо повесить, а такой же как я, толстый и злобный внук хочет ее отравить, чтоб забрать себе пенсию и квартиру. Конечно, она отвлекла меня от текущих мыслей, поскольку пришлось соображать, как это я и к чему это я прижал эту гадскую старуху, явно основательно отравлявшую жизнь злобного толстого внука и на данный момент и мою тоже, и до вечера я забыл о странном такси.

Вечером, побывав еще после института на работе, я возвращался уже в густых сумерках, и шел уже с противоположной стороны, но снова напоролся взглядом на это такси и на Грушевского, пытавшегося за ошейник оттащить от машины Джима, который раз за разом напрыгивал на багажник передними лапами и тоскливо подвывал. Лампочка в машине светилась еле-еле, как свеча, и мне стало как-то неуютно. Вспомнился почему-то пассаж из книги Корецкого, где главные герои, вынося труп на улицу, услыхали, как синхронно взвыли все бродячие собаки в округе. Впрочем, Грушевский вскоре пересилил своего пса и оттащил в сторонку, выговаривая ему всяко за плохое поведение, после чего Джим выть перестал и рванулся к дому. Я последовал за ним, и у подъезда встретил, помимо какого-то пьяного деда в мокрых портках, не более трезвого своего приятеля-соседа Архипа Обрадова, который опять загулял на выходных в небольшой компании по какому-то случаю и теперь медленно в одиночку тормозился - как раз держал в руках пакет с пузырем сухого винца, а начинал-то обычно с медицинского спирта, уволоченного с работы.

Архип в режиме торможения просыпался с утра, похмелялся и бежал на работу, а там после обеда ему, мающемуся, подносили стакан, и гудеж продолжался. Впрочем, судя по вину, гудежу должен был скоро наступить конец. Отбиваясь от настойчивых предложений Архипа совместно напиться сушняком, я опять забыл про это такси, хотя за чайком отец помянул его, сказав, что оно несколько мешает подъезду к стоянке.

Утро было хмурым, как неопохмелившийся пьяница. Висели низкие тучи, накрапывал, растворяя рыхлый снег, холодный и резиново-тягучий дождь, у меня побаливала голова и саднил на губе непонятно почему появившийся стомотит. Беда. Hадо было ехать в институт, а хотелось остаться под одеялом и поспать еще минуточек сто двадцать. Или сто восемьдесят. "Так випьем же за то, чтоби наши желания всегда совпадали с нашими возможьностями." Фиг вам.

Hа улице было мерзко. Пахло жженой резиной, сыростью и дешевым табаком - это Грушевский затягивался "Примой", что-то рассказывая своим приятелям, обступившим его небольшой толпой. Подойдя ближе, я заметил, что традиционный Джим отсутствовал, а Грушевский был бледен и размахивал трясущимися руками. Он говорил, что Джим еще вчера прыгал на багажник такси, а сегодня с утра из багажника запахло, и он отвел Джима домой и позвонил в милицию. Багажник открыли, а там - Грушевский сморщился и махнул рукой в сторону такси. А там уже стояли люди в форме, и в штатском, и милицейская "Газель", и медицинский "РАФ", санитары застегивали серебристый мешок на молнии, фотограф снимал багажник, мужик в плаще и шляпе что-то писал в блокнот (следователь, видимо), еще один молодец в кожанке беседовал с какой-то теткой с авоськой и напуганной физиономией. Я все понял. Труп. Реальный. Hе у Корецкого в книжке, а почти у нас во дворе. И все мимо ходили вчера и сегодня с утра, а может быть еще и позавчера вечером. Блин. Трудно было предположить, что будущий покойник сам залез в багажник и закрылся изнутри, а потом скончался. Значит - убийство.