Даже судя по резолюции июньского пленума ЦК 1957 года, период после XX съезда - это период перманентных столкновений, конфликтов и интриг блока Молото-ва - Кагановича - Маленкова против Хрущева. Резолюция не рассказывает подробности всех этих перипетий. Она лишь говорит о том, что группа организовала "тайный сговор" для свержения руководства партии, то есть Хрущева. Некоторые подробности сообщил председатель Комитета партийного контроля Шверник. В цитированной речи в Ленинграде он заявил: "...антипартийная группа стала фракционными методами вербовать себе сторонников, устраивать за спиной Президиума ЦК тайные собрания, расставлять кадры, намереваясь захватить в партии и стране власть в свои руки"424. Но и Хрущев не бездействовал. В июле 1956 года, в день визита маршала Тито в Москву, без пленума ЦК, в порядке простой канцелярской рутины он проводит через Президиум ЦК и Президиум Верховного Совета решение о снятии Молотова с поста министра иностранных дел СССР. И здесь Хрущеву исклю

423"XX съезд КПСС. Стенографический отчет", ч. II, стр. 403.

424"Правда", 7.7.1957.

чителъную помощь оказал секретарь ЦК и председатель Комиссии по иностранным делам Верховного Совета Шепилов, за что Шепилов был вознагражден назначением на место Молотова. Но вот неожиданно и бурна развернулись сначала октябрьские события в Польше, а потом и всеобщее восстание героического венгерского народа (октябрь- ноябрь 1956 г.). Теперь, вероятно, молотовцы с полным правом заявили Хрущеву: вот плоды твоего разоблачения Сталина!

События эти вызвали брожение не только в остальных сателлитах в Восточной Европе, но и в самом СССР.

Молотовцы почувствовали в этих событиях смертельную опасность для всей Советской Империи. Страх перед совместной гибелью вновь воссоединил обе группы. Время было слишком серьезное, опасность была слишком велика, чтобы тут же сводить счеты с Хрущевым. История опять-таки будто еще раз повторялась, правда, в другом месте и в ином масштабе: когда восставшиий генерал Корнилов двинул свои войска на Петроград, а судьба правительства Керенского висела на волоске, большевики, в том числе и Молотов, требовали от Ленина - "давайте воспользуемся случаем и покончим с Керенским!" Ленин на это отвечал:

"Керенский - наш, он от нас не уйдет, а сейчас - все на Корнилова!"

Вероятно, так же думали и молотовцы, когда, капитулировав в Польше, они вместе с Хрущевым с жестокой беспощадностью обрушились на несчастную Венгрию с тем, чтобы потом по-домашнему разделаться и с Хрущевым, ибо "Хрущев - наш, он от нас не уйдет!" Эти расчеты оказались иллюзорными, хотя судьба Хрущева действительно висела на волоске в эти дни, не потому, что давление оппозиции было велико, а потому, что сам аппарат Хрущева - партийный и полицейский находился в глубоком кризисе. Если в этом аппарате все еще был человек, который не потерял головы, то этим человеком был сам Хрущев. С невероятной энергией юноши, со сталинским талантом комбинатора и с затаенной хитростью мужика он перевел старую истину Клаузевица на язык политики: "лучший вид обороны - это наступление". И Хрущев двинулся в наступление, резко повернув внимание партии и народа к внутренним проблемам. Причем он избрал такие участки для наступления и такие проблемы для дискуссии, которые были, во-первых, жизненно актуальными для народа, во-вторых, явно провокационными для оппозиции, и, в-третьих, исключительно важными для собственной популярности.

Проблемы эти были следующие: 1) курс на ликвидацию централизованной правительственной бюрократии (уступка "братским республикам" по усилению их власти и "суверенитета") ; 2) освобождение колхозных дворов от натуральных поставок с их личных хозяйств (уступка крестьянству); 3) лозунг "в ближайшие два-три года догнать Америку по производству на душу населения мяса, молока и масла" (уступка рабочим, служащим и интеллигенции) .

Вместо подведения итогов польско-венгерских событий Хрущев навязывает группе Молотова дискуссию по этим вопросам. Разумеется, ни по одному из этих вопросов Молотов и Каганович не могут согласиться с установками Хрущева. Они понимают, что курс на децентрализацию есть легальная форма новой чистки, на этот раз чистки от той огромной армии бюрократов, которую Молотов и его сторонники создавали десятилетиями и которая составляла их социальную базу в центре. В отношении крестьянства они по-прежнему стояли на точке зрения Сталина, что всякая уступка крестьянину по линии его личного хозяйства есть удар по колхозному строю, прецедент, который может повести к развалу всей колхозной системы.

Что же касается лозунга "догнать Америку в 2-3 года" по продукции животноводства, то такой лозунг они считали демагогической игрой в "популярность" первого секретаря без всяких реальных данных для его осуществления. Но они не хотели открыто дискутировать с Хрущевым на эти слишком "взрывчатые" темы. Они предпочитали дискуссию в закрытых апартаментах Президиума ЦК. И там, конечно, они были все еще сильны. Но первый секретарь, со свойственной ему бесшабашностью, выносит спорные вопросы из тайников Кремля на открытую всесоюзную арену. Он едет, как выражается советская пресса, "советоваться" с народом. На ряде собраний колхозников, рабочих, служащих и партийных работников он излагает основные пункты своей новой программы и просит народ высказать свое мнение. Это мнение Хрущев, конечно, знает заранее, но ему важно сделать народ гласным арбитром негласных споров в Президиуме ЦК. "Вот, видите, народ думает так, как я думал, а вот вы, товарищи Молотов и Каганович, думаете иначе, значит, вы оторвались от народа!",- заявит им потом первый секретарь. Что Хрущев при этом по существу повторяет "план Маленкова", за который он его в свое время угробил, дела не меняет. Он учился у Сталина, а Сталин со своими противниками часто поступал так.

В этих условиях молотовцам ничего не остается, как проглотить горькие пилюли Хрущева. Но с тем большим упорством они сопротивляются, уже в блоке с Маленковым, против нового, для их судьбы решающего удара - против плана по ликвидации их московской базы бюрократии. В данном случае весь "бюрократический народ" Москвы на их стороне, против Хрущева, решившего ликвидировать около сорока хозяйственных министерств, оставив лишь одни "классические министерства". Хрущев пробует провести этот план уже на декабрьском пленуме ЦК 1956 года (доклад Булганина), но терпит поражение. Слишком велико сопротивление вождей бюрократии, сидящих в Президиуме ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова, Первухина, Сабурова. Не хотят, вероятно, обострения положения Булганин и Ворошилов. Еще свежи в памяти события в Польше и Венгрии, моральная ответственность за которые приписывается Хрущеву. Пленум принимает компромиссное решение о частичной децентрализации, но московские министерства остаются. Расширяются права местных министерств. Госплан делят на два самостоятельных органа - на Госплан (перспективное планирование) и Гос-экономкомиссию (текущее планирование). Но Госэконом-комиссии передают такие административные и оперативные функции, которыми не располагал в центре ни один орган правительства, кроме самого Совета Министров СССР. Первухина назначают главой Госэкономкомиссии, своего рода хозяйственным диктатором СССР. Из частичной "децентрализации" получился в конечном счете абсолютистский централизм. Не этого добивался Хрущев. Тем более не думал он на этом успокоиться. Он отстраняет от этого дела своего "мягкотелого" друга Булганина и сам берется за него. Выезжает сам и рассылает членов Секретариата ЦК и Бюро ЦК по РСФСР на места, в области и республики, чтобы обработать членов пленума ЦК в нужном направлении. Печати дает задание по-прежнему писать о "ленинском демократическом централизме" и через месяц с лишним созывает после декабрьского пленума новый пленум ЦК (февраль 1957 г.). На этом пленуме Хрущев уже лично докладывает о том, как должна быть проведена децентрализация. Опираясь на уже подготовленное большинство рядовых членов ЦК, Хрущев смело берет реванш: решения декабрьского пленума фактически аннулируются, ведомство Первухина ликвидируется и Президиуму ЦК поручается подготовить проект решения о реорганизации для утверждения на сессии Верховного Совета СССР.