Ева Весельницкая

Не женское это дело…

Не женское это дело…

Вступление

Он не пел по утрам в клозете. Он просыпался долго, медленно возвращаясь из одного мира в другой, стараясь не разорвать связь между ними. Ни один из миров не казался ему лучше другого. В одном рождались вопросы, в другом жили ответы. Ему нравились оба.

Он был молод, интересен и свободен. Он не был бездельником, но все его занятия каким-то непостижимым образом оказывались частью его свободы. Он поздно познакомился со своей сексуальностью и, вопреки расхожему мнению, она так никогда и не заняла ведущего места в его жизни. Секс присутствовал наряду со многими другими прекрасными вещами, но, также как и они, никогда не мог затмить главного наслаждения его жизни – наслаждения глубокого, неспешного общения с людьми.

Траектория его жизни не определялась чем-либо внешним.

Он не любил ярких женщин. Она не любила заметных, неординарных мужчин. Сейчас, по прошествии стольких лет, она с изумлением обнаруживала, каким сложным узором сцеплялись события, которые в конце концов привели к их встрече. Они долгие годы жили на одной улице, но никогда не встречались. Они учились в одной школе, но не запомнили друг друга. Их матери ходили в одни и те же магазины за хлебом и молоком, но не были знакомы. Через много лет, когда знакомство уже состоялось, она вспомнила, что видела его на сцене, играющим в спектаклях собственной постановки. Когда же они, наконец, встретились, она думала, что ей уже нечего терять, а он уже знал, что обрел то, что потерять невозможно.

Она всегда ощущала себя двуликой. Хрупкая, стеснительная, молчаливая, с неброской внешностью, столь характерной для Питера, она всегда скорее выбрала бы тишину и книги, чем шум и толпу. Такой она была для себя.

Яркая запоминающаяся внешность, легкость в общении, несомненная обаятельность и некоторая избыточность во всем – такой знали и видели ее другие.

Сколько она себя помнила – эта двуликость забирала у нее много сил, иногда их не хватало и тогда то одна, то другая врывались в жизнь друг друга, путая ее саму, пугая окружающих, толкая на неожиданные поступки и рождая странные чувства, создавая иллюзии и разрушая хрупкие ростки подлинности.

Это было давно, когда она думала, что время праздновать еще не наступило.

Он ездил на это место много лет подряд. Сначала на электричке с отчимом, потом один, когда все на той же электричке, когда стопом, теперь на шикарной машине. Но по существу в его поездках ничего не менялось уже многие годы с того самого раза, как он понял, что магия этого места не в потрясающей рыбалке, не в реликтовой красоте озера, скал и сосен, и даже не в столь ценимой им неприкосновенной тишине. Это было единственное известное ему место, где два мира, в которых он жил, соединялись. Здесь находилась точка их соприкосновения, и не было у него другого способа сохранить себя в обоих этих мирах, кроме как время от времени приезжать сюда.

Это было место, где встречались и исчезали друг в друге вопросы и ответы.

Она всегда любила аэропорты и вокзалы. Такая вот банальность. Может быть, потому что житейскую самостоятельность она получила очень поздно, и возможность уехать, оторваться от привычной жизни была вымечтана и иногда казалась вообще невозможной. Теперь, если позволяла ситуация, она приезжала на вокзал или в аэропорт заранее, чтобы побродить по залу ожидания, поглазеть на лотки и киоски, купить, что-нибудь совершенно необязательное, ритуально выпить кофе, а главное, посмотреть на людей.

Путешествие, даже небольшое – это всегда пауза. Человек уже оторвался от одного места и не прибыл в другое, рвется привычный ритм, становится не важным то, без чего только что казалось не обойтись и, может быть, этим объясняется легкость знакомств и философичность настроений так свойственных путешествующим.

«Внимание! Граждане пассажиры, начинается регистрация на рейс номер…»

Часть первая

Она никогда не брала попутчиков. Что ее толкнуло? Остановилась прежде, чем успела не только подумать, но и удивиться. Им было по дороге. Женщина говорила с легким акцентом. Прибалтийским? Одета просто, но не ординарно. Куртка, но не такая как у всех. Джинсы, грубоватые ботинки, длинные прямые волосы, но все как-то чуть-чуть иначе, чем обычно. Некоторая суетность? Скорее изящная женская несобранность.

И еще, она о чем-то все время говорила.

– Понимаете в этом городе такое странное пространство. Меня все время как бы водит, я уже очень опаздываю, они привыкли, но нельзя же ломать течение, вы точно знаете место, куда мне надо? Наверное, я, наконец, попала в правильный поток. Не обращайте на меня внимание, я после работы всегда еще некоторое время не могу опуститься.

– Мы приехали, вам сюда.

– А что разве вы не пойдете со мной?

И она пошла.

Квартира была ожидаемо странной. В ней то ли собирались делать ремонт, то ли не успели его закончить, а может, это и был ее постоянный вид. Длинный коридор, множество дверей. Попутчица растворилась где-то в глубине этого лабиринта. А она неспешно двинулась по коридору, в первой же комнате с голыми стенами и мебелью, похожей на наши представления о деревне, высокая женщина, одетая в стиле киношных хиппи: домотканая юбка, блузка с ручной вышивкой, прямые распущенные волосы, схваченные плетеной лентой, многочисленные пестрые фенички, сидела за ткацким станком. Она молча остановилась, женщина продолжала ткать. Молчание затягивалось. Раздался странный, топочущий звук, и в комнату впрыгнуло какое-то животное. О боже, да это же заяц!

– Не пугайтесь – это заяц, – наконец заговорила хозяйка. Заяц присел у станка.

– Хотите чаю, – раздался мягкий, вкрадчивый голос за спиной. В дверях стоял мужчина неясного возраста, лысоватый, с приятными мелкими чертами лица и обаятельной улыбкой.

– В этом доме надо действовать самостоятельно, а то с голоду можно умереть. Это вас Сказочница привела? Вы оказались в нужном месте в нужное время, это всегда хорошо. Пойдемте.

Она молча пошла за ним. Движения его были такими же мягкими и чуть вкрадчивыми, как и его голос. «Каратэ, у-шу?» – мелькнуло в голове.

– Каратэ, – не оборачиваясь, подтвердил он.

Они прошли мимо комнаты, в которой беседовали несколько человек: длинные волосы, небрежная одежда, на столе разномастные кружки, полные окурков пепельницы, дым коромыслом.

– Постижение и преображение без практики невозможно. Я устал это повторять. Никто не говорит, чтобы ты сидел, скрестив ноги, на коврике. Практикуй, молись, делай что хочешь, и пусть это будет твоя практика, какая разница: торгуй, читай, люби жену, да делай ты что угодно, но пусть это будет практика. Тебе, что нужно, чтобы все видели: Ах, не мешайте, он медитирует!

Она чуть задержалась, чтобы дослушать. Говоривший, стоял спиной к дверям, и она увидела только довольно высокую, очень изящную фигуру с прямыми развернутыми плечами исполнителя испанских танцев, в традиционно небрежном растянутом свитере домашней вязки и заплетенными в косу длинными волосами. Тембр голоса был красив, но тон, которым была произнесена эта отповедь, показался ей излишне назидательным.