Крис Картер

Колония. Файл №224

Я даже не пытаюсь понять этот мир. Солнце всходит и заходит. Это единственное, что мне сейчас доподлинно известно.

Специальный агент Дэйл Купер

Пролог

База ВМС Деадхорз, Аляска 3 февраля 1995 года

— …борт 647, я «Шерман», посадку запрещаю! Повторяю: посадку запрещаю!

— Я борт 647, освободите полосу! Освободите немедленно! На борту умирающий…

Видимость ноль. Видимость ноль. Понимаете, видимость ноль! Снежный заряд!

— Вас понял, «Шерман». Освободите мне полосу и смените памперс. Буду садиться по приборам. Дайте ветер.

— Шесть узлов, направление юго-юго-восток.

— Понял, «Шерман». «Скорая» ждет?

— «Скорая» на подходе. Снег, 647-й. Они пробиваются. Что там у вас за умирающий?

— Расслабься, «Шерман». Меньше знаешь — крепче спишь. Как там наш пеленг, не ушли?

— Два градуса к западу. Удаление четыре мили.

— Понял, «Шерман». Как только услышите наши винты, свистните.

— Вас сваливает к западу. Отклонение уже шесть градусов.

— Понял…

— Удаление три мили. Четыре градуса…

— Твою мать!..

— Тебя не вижу, 647-й!

— Здесь, «Шерман»! Я здесь. Нисходящий поток, чтоб ему пьяными ежиками отрыгивалось… Высота двадцать пять футов. Набираю…

— Ты появился опять. Слава Всевышнему. Удаление две сто, пеленг ноль. Так держать, парень.

— Есть так держать, капитан, сэр!

— Вольно на борту. Оправиться.

— Поздно, капитан, сэр, поздно… На базе свежие памперсы есть?

— Для вас свои поснимаем, 647-й. Удаление одна миля, отклонение одиннадцать к востоку.

— Понял, «Шерман». Пардон, перерулил…

— «Скорая» на территории аэропорта.

— Передайте им, что мы везем тяжелое переохлаждение. Без сознания, пульс девяносто, давление восемьдесят на шестьдесят пять, температура девяносто шесть.

— Полмили, 647-й. Кажется, слышу вас. Да, слышу! Повторяю: удаление полмили, высота четыреста футов, отклонение шестнадцать градусов к востоку. Полоса свободна. Включаю приводные огни.

— Вижу свет, «Шерман». Там больше никаких прожекторов быть не может?

— Только на полосе, 647-й.

— Иду на свет…

— Слышу тебя, 647-й. Удаление ноль, высота триста футов. Ветер четыре узла, переменный от юго-юго-восток до восток.

— Понял, «Шерман». Снижаюсь до ста.

— Полосу видишь, 647-й?

— Ни хрена! Сажусь как в пламя! Ты постарался с подсветкой, «Шерман», спасибо! Высота двести… сто пятьдесят… сто…

— Вижу тебя. Высота сто. Ветер девять узлов, восток.

— Понял, «Шерман». Ну, лови меня… Пятьдесят… десять… касание!

— Есть посадка!

Давай сюда «Скорую»!

— Пошла уже, родимая…

— Ага, вижу!

— Что у вас?!

— Переохлаждение! Без сознания, пульс восемьдесят шесть, давление семьдесят на сорок пять, температура девяносто шесть.

— Взяли! На счет три! Есть!

— Довезите его, понятно! Не за тем мы тут шею подставляли…

— Пульс восемьдесят, давление семьдесят на сорок пять.

— Две единицы противошоковой смеси, коргликон один, адреналин один.

— Отчаянные эти ребята из береговой охраны…

— Да, тут по дороге — не знаешь, как доедешь… Алло, приемный? Везем тяжелое общее охлаждение, готовьте горячее промывание желудка и горячую ванну…

— Не приходил в себя?

— Нет.

— На счет три: раз, два…

— Опа!

— Тяжелый…

— Ректальная температура девяносто два градуса, пульс нитевидный, семьдесят шесть, давление пятьдесят на сорок пять….

— Взять общий крови, биохимию, ге-матокрит…

— Пульс пропадает! Нет пульса! Стимулятор! Сто пятьдесят… руки убрали! Разряд! Нет пульса! Двести… Разряд!

— Нет пульса!

— Готовить набор для торакотомии, кровь первая отрицательная — три единицы… Двести пятьдесят! Разряд!

— Есть систолы… Запустилось. Так… девяносто, давление пятьдесят пять на сорок пять…

— Гематокрит семьдесят, док!

— Переделайте, не бывает. Он замерз, а не высох! Ванна готова?

— Да, доктор.

— Повезли! И горячий раствор для промывания желудка…

— Понял. Может быть, и внутривенно?..

— Сердце не справится.

— Гематокрит шестьдесят восемь. Это не ошибка!

— Ничего не понимаю… В ванну — на счет три!

— Раз… два…

— Черт!

— Осторожнее…

Кажется, он открывал глаза.

— Рефлекс Патиссона. Стволовой, кора отключена…

— Понял.

— Давление падает.

— Так и должно: расширение периферии…

— Давление пятьдесят на тридцать. Пульс сто, трепетание предсердий…

— Еще коргликон… Что там за шум?

— Мэм, вам сюда нельзя!..

— Специальный агент ФБР Скалли! А там — мой напарник!..

— Мэм…

— Пропустите меня! Немедленно! Доктор!…

— Что? В чем дело?

— Выньте его из ванны! Тепло ему сейчас смертельно опасно!

— Послушайте…

— Я знаю, о чем говорю! Я врач! Я отвечаю за свои слова! Его сейчас спасет только холод!

— У него и так переохлаждение…

— Он должен находиться в таком состоянии по крайней мере неделю. Только тогда у него появятся шансы на спасение. Какой гематокрит?

— Около семидесяти…

— Да вытаскивайте же его из этой чертовой ванны, док! Мы сейчас потеряем его!

Лед, обложите его льдом! Нужно опустить температуру тела… Объясните…

— Некогда! Это поражение редким ретровирусом, и только такие действия инактивируют его.

— Я не встречался ни с чем подобным, и даже…

Я встречалась. Не далее как вчера. Доктор, умоляю: сделайте, как я говорю. Только так мы сумеем спасти этого человека. Понимаете?

— Остановка сердца!!!

— Вынимайте! На стол!..

— На счет три…

— Двести… Руки убрать! Разряд!

— Есть пульс!

— Физраствор — две единицы, кровь — одна, эпинефрил… Дженни, распорядитесь быстро насчет льда…

— Спасибо, доктор.

— Это безумие, безумие — то, что я делаю…

Море Бофорта, северный полярный круг Исследовательский бот «Альта»

Двумя неделями ранее

У старшего матроса Дина Пол лака выдался нелегкий день: сквозняки и ручные лебедки доканали его поясницу, и к вечеру он просто не мог распрямиться. Выданные фельдшером капсулы с какой-то дрянью не помогли, а только растравили жестокую изжогу. Наконец боцман Бутсман обратил внимание на страдания подчиненного, в приказном порядке разложил его на полу, прошелся по спине босыми ногами (Дин орал, но никто не бросался на помощь), — а потом помог опоясаться каким-то специальным поясом из собачьего меха. Сразу после экзекуции Дин был ни жив ни мертв, но некоторое время спустя стал приходить в себя — как бы в новом, не очень знакомом теле. Оно не так чувствовало себя и не так совершало движения…

В теплой куртке-аляске поверх теплого свитера Дин выбрался на палубу и встал у леера. «Альта» шла самым малым ходом, волоча за собой на длинных фалах две гирлянды сонаров. Небо на юге было светло-зеленым, прозрачным, с тончайшим однодневным полумесяцем над самой кромкой горизонта; и бархатно-черным, усеянным крупными звездами на севере. Поверхность океана чуть дышала, прикрытая струями и спиралями морозного тумана. Здесь, вблизи кромки ледяных полей, обычного дыхания океана не было, и черная застывшая вода, казалось, в любой миг могла обратиться в толстое небьющееся стекло…

Когда-то Дин нанимался на «Альту» на один рейс: чуть подзаработать деньжат. Но вот… привязался. Уже четвертый год он выходил в плаванье сюда, в полярные воды, к самой кромке арктических льдов, — следить за какими-то океаническими процессами, за зарождениями течений и ветров… и за русскими, китайскими, английскими, французскими подводными лодками, наверное; так он, во всяком случае, предполагал, слушая изредка разговоры инженеров и ученых. Его этот аспект не интересовал; он работал за право иногда вот так встать у леера и смотреть, смотреть, смотреть на бескрайний океан, на льдины, айсберги, заторошенные края ледяных полей у горизонта…