Рэй Брэдбери

Крик женщины

Как будто свет проник в зеленую комнату.

Океан пылал. Белое сияние клубилось, легчайшим паром вздымаясь над утренней осенней водой. Мириады воздушных пузырьков поднимались из таинственной глубины, подобные медленной зарнице, разгорающейся в море, отражающем земное небо.

Нечто древнее и прекрасное неторопливо поднималось из бездны.

Раковина, прядь, пузырек воздуха, приворотное зелье, блеск, шепот, соблазн — женщина.

Ее мысли — матовое кружево кораллов, ее глаза — зернышки желтых ламинарий, ее волосы — плавные волны водорослей в глубине. Они росла веками, с приливами и отливами вбирая и храня частички душ и древнего праха, осколки страстей, чернила осьминогов и всю обыденность моря.

Так было до сегодняшнего дня. Светящийся зеленый разум дышал в осеннем море. Не имеющий глаз, не зрячий, не имеющий ушей, но чуткий, не имеющий тела, но чувственный. Морской, и поэтому — женственный.

Внешне не схожий ни с женщиной, ни с мужчиной, но с женскими повадками, вкрадчивыми, лукавыми и скрытными, с женственной грацией движений, с гибельным эгоизмом тщеславной красавицы.

Темные воды набегали и отступали, подхватывая чужую память и вплетая ее в течение морского залива. В их струях кружились шутовские рогатые карнавальные колпаки, серпантин, конфетти.

Все это пронизывало цветущую массу зеленых волос, как ветер крону старого дерева.

Апельсиновые корки, салфетки, газеты, яичная скорлупа, блики ночных пляжных огней, все, что бездумно бросали в море рослые, вечно озабоченные люди, твердо шагавшие по пустынным пескам континентальных островов, люди, жившие в каменных городах, несущиеся в вопящих стальных дьяволах по бетонным дорогам — все брало море.

Изумрудные волосы медленно поднимались, мягко светясь в прохладном утреннем воздухе, и тихо гасли, ложась на мертвую зыбь.

Они чувствовали берег. Там, на берегу был мужчина. Загорелый, с мускулистыми ногами, широкоплечий и узкобедрый. Со дня на день он должен был зайти в воду, чтоб искупаться, поплавать, но почему-то не заходил. На песке рядом с ним лежала женщина в черном купальнике. Они тихо разговаривали, женщина смеялась. Иногда они обнимались, иногда включали маленький приемник и слушали музыку.

Сияние тихо витало в волнах. Был конец сезона. Все закрывалось.

В любой день мужчина мог уйти с пляжа и больше уже не вернуться. Сегодня он должен, обязательно должен войти в воду.

Мужчина и женщина лежали на песке, вбирая последнее тепло. Радио тихо играло. Женщина, казалось, спала. Внезапно по ее телу волной прошла дрожь.

Мужчина лежал, положив голову на мускулистые руки. Он впитывал солнце лицом; ловил губами, вдыхал.

— Что случилось? — не поворачивая головы спросил он.

— Приснился плохой сон, — ответила женщина в черном купальнике.

— Сон — днем?

— Разве тебе не случалось задремать в полдень и увидеть сон?

— Мне никогда не снятся сны. За всю свою жизнь не видел ни одного.

Она хрустнула пальцами.

— Боже мой, мне приснился ужасный сон.

— О чем?

— Я не знаю, — она сказала это так, как будто действительно не знала. Сон был настолько скверным, что она постаралась забыть его, и забыла. А теперь, закрыв глаза, пыталась вспомнить.

— Что-нибудь обо мне? — поинтересовался мужчина, лениво потягиваясь.

— Нет, — ответила она.

— Да, — сказал он, улыбаясь своим мыслям.

— Тебе приснилось, что я ушел к другой женщине, вот что.

— Нет.

— И все-таки, — настаивал он. — Я был с другой женщиной, и ты нас застукала, а потом во всей этой суматохе меня застрелили или что-нибудь в этом роде.

Она невольно вздрогнула.

— Не говори так.

— Давай все-таки вспомним, с кем же я был. Мужчины предпочитают блондинок, верно ведь?

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась она. — Мне что-то нехорошо.

Он наконец открыл глаза.

— Это сон на тебя так подействовал?

Она слабо кивнула.

— Когда что-нибудь такое снится днем, на меня это ужасно действует.

— Прости, — он взял ее руки в свои.

— Ты чего-нибудь хочешь?

— Нет!

— Стаканчик мороженого? Эскимо? Кока-кола?

— Ты очень любезен, но мне ничего не надо. Сейчас все пройдет. Просто последние четыре дня были какими-то не такими. Не такими, как в начале отпуска. Что-то произошло.

— Не между нами, — сказал он.

— Нет, конечно, нет, — торопливо проговорила она. — Но неужели ты не замечаешь, что иногда все разом меняется. И причал, и качели, и все-все. Даже у булочек на этой неделе совсем другой вкус.

— Что ты имеешь в виду?

— Они кажутся черствыми. Это трудно объяснить, но у меня пропал аппетит и я жду-не дождусь конца отпуска. Больше всего я хочу сейчас домой.

— Завтра последний день. Ты же знаешь, как много значит для меня последняя неделя отдыха.

— Я понимаю, — ответила она. — Если бы только все не изменилось так странно. Я не знаю, что это. Но мне вдруг захотелось вскочить и убежать отсюда.

— И все из-за какого-то дурацкого сна? Из-за этой блондинки и моей внезапной смерти?

— Перестань. Не говори о смерти. — Она прижалась к нему. — Если бы я только знала, что это такое.

— Но я же с тобой, — он провел рукой по ее волосам, — и сумею тебя защитить.

— Это тебя надо защищать, — выдохнула она. — На мгновение мне почудилось, что ты устал от меня и ушел.

— Я не уйду. Я люблю тебя.

— Я глупая, — она принужденно засмеялась. — Боже мой, какая же я дура.

Они лежали молча, укрытые небом, осыпанные солнцем.

— Знаешь, — сказал он задумчиво, — у меня тоже появилось это ощущение. Все изменилось. Появилось что-то чужое.

— Я рада, что ты почувствовал.

Он медленно покачал головой, слабо улыбнулся и закрыл глаза, ловя лицом солнечные лучи.

— Мы оба сошли с ума. Оба, — шептал он. — Оба…

Волна три раза тихо набежала на берег. Наступил полдень. Солнце краешком коснулось облаков. Мертвая зыбь гавани покачивала ослепительно белые, нагретые солнцем яхты. Ветер донес запахи жареного мяса и подгоревшего лука. Песок шелестел и колыхался, словно зыбкое отражение в огромном колеблющемся зеркале.

Радио тихонько шептало под боком. Они лежали, словно темные стрелы на белом песке, неподвижно, только вздрагивание век выдавало их мысли, только слух был обострен. Каждую секунду язык мог прокусить пересохшие губы. Едкий, острый пот выступал на бровях, чтобы высохнуть на солнце.

Он поднял голову, вслушиваясь в слепящую жару. Вздохнуло радио. На минуту он опустил голову. Она почувствовала, как он шевельнулся. Приоткрыв один глаз, она увидела, что он, подперев голову рукой, оглядывал причал, небо, воду, песок.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, — ответил он и снова лег.

— И все-таки?

— Мне послышалось что-то.

— Это радио.

— Нет, не радио. Что-то другое.

— Чье-нибудь еще радио.

Он не ответил. Она чувствовала, как он сжимает и разжимает руку. Сжимает и разжимает.

— Черт возьми! — сказал он. — Вот опять.

Они оба прислушались.

— Я ничего не слышу.

— Тише, — он повысил голос. — Ради бога…

Волны разбивались о берег на миллионы осколков со стеклянным шорохом, как хрупкие зеркала.

— Кто-то поет.

— Что?

— Правда, я слышал чье-то пение.

— Ерунда.

— Нет, слушай.

Она прислушалась.

— Я ничего не слышу, — холодно сказала она.

Он вскочил. Ничего особенного не было ни в небе, ни на причале, ни на песке, ни в ларьках с горячими булочками. Стояла пугающая тишина, только ветер шевелил тонкие волоски на его руках и ногах. Он сделал шаг к морю.

— Не ходи! — взмолилась она.

Он как-то странно посмотрел на нее, будто насквозь. Он все еще слушал. Она включила приемник очень громко. Тот взорвался звуками: «О, моя крошка. Ты стоишь миллион…» Его передернуло, он яростно вскинул руку.