Самые выборы произведены были вполне благополучно по большинству избирательных округов 12-го, 19-го и 26-го ноября. Во глубине России они прошли как в странах с прочно установленной демократией, т. е. как национальный и гражданский праздник. В деревнях слышен был церковный благовест, и крестьяне опускали конверт с избирательной запиской в ящик, крестясь и с твердой верой, что Всероссийское Учредительное Собрание, всемогущее и праведное, удовлетворит их нужды и невзгоды.
Пока исход выборов не обозначился, большевики вовне или официально соревновались с антибольшевиками в выражении преданности и верности Учредительному Собранию. Но как только определилось, что население в своем подавляющем большинстве пошло не за победителями, как естественно было предполагать и как надеялись победители, так отношение со стороны последних к Учредительному Собранию радикально и бесповоротно изменилось. И чем яснее стали проступать итоги выборов, тем решительнее становилось враждебное отношение большевиков. Оно обнаружилось не сразу: Ленин должен был предварительно обработать и подготовить свою публику. Как рассказал позднее ближайший единомышленник Ленина Троцкий, - "в первые же дни, если не часы, после переворота Ленин поставил вопрос об Учредительном Собрании. Надо отсрочить, предложил он, отсрочить выборы, надо расширить избирательные права...
Надо дать возможность обновить списки. Наши собственные списки никуда не годятся: множество случайной интеллигенции, а нам нужны рабочие и крестьяне. Корниловцев-кадетов надо объявить вне закона. Ему возражали: неудобно сейчас отсрочивать. Это будет понято, как ликвидация Учрередительного Собрания, тем более, что мы сами обвиняли Временное Правительство в оттягивании Учредительного Собрания. Ленин со своей позицией оказался одиноким. Он недовольно поматывал головой и повторял: ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись. Как бы эта ошибка не стоила революции головы...
Выяснилось тем временем, что мы будем в меньшинстве даже с левыми эс-эрами...
- Надо, конечно, разогнать Учредительное Собрание, - говорил Ленин, - но вот как насчет левых эс-эров?
Нас, однако, очень утешил старик Натансон. Он зашел к нам "посоветоваться" и с первых же слов сказал: "А ведь придется, пожалуй, разогнать Учредительное Собрание силой".
- Браво! - воскликнул Ленин, что верно, то верно. А пойдут ли на это ваши?
- У нас некоторые колеблются, но я думаю, что в конце концов согласятся, ответил Натансон" ("Правда", No 91, от 20 апреля 24 г.).
До времени Ленин, Натансон, Троцкий и прочие злоумышленники против Учредительного Собрания держали свои планы в секрете даже от ближайших единомышленников. Достаточно сказать, что еще 21-го ноября Военно-революционный комитет большевиков предложил Совнаркому организовать канцелярию будущего Учредительного Собрания, а на следующий день тот же ВРК опубликовал обращение ко всем Советам и армейским комитетам с указанием, что дальнейшая отсрочка созыва Учредительного Собрания невозможна и что о каждом факте недобросовестной деятельности Всероссийской комиссии по выборам надлежит уведомлять Совнарком.
23-го ноября назначен был комиссар над Всероссийской комиссией - будущий глава петроградской Чека М. С. Урицкий, - на которого возложена была обязанность обеспечить правильность подготовительных работ по созыву Учредительного Собрания. В тот же день нас, большинство членов Всероссийской комиссии, арестовали. Произошло это очень просто.
Заседание происходило уже в Таврическом дворце, куда перенесена была канцелярия и всё делопроизводство по выборам. Зал для будущего собрания перестраивался, чтобы вместить большее количество избранников по сравнению с тем, на которое рассчитаны были Государственные Думы. Неожиданно явился некто, назвавшийся Урицким. Это был невзрачный, средних лет, коротконогий человечек с пенсне на черном шнурке, в широких брюках, из которых он не вынимал рук. Урицкий заявил, что заседания комиссии могут происходить лишь в его присутствии, так как он является комиссаром "по" выборам. В случае неподчинения этому распоряжению члены Комиссии должны будут покинуть помещение.
Комиссия постановила требование Урицкого отклонить и заседание продолжать. Тогда введен был наряд вооруженных солдат, потребовавший, чтобы собравшиеся разошлись. Когда мы отказались, Урицкий распорядился: "Вывести всех членов Комиссии за ворота". Он добился этого после того, как командовавший нарядом прапорщик вернулся с подписанной Лениным бумажкой-приказом об аресте "кадетской" комиссии и препровождении ее в Смольный. Таким образом мы совершенно неожиданно очутились в стане врага, в том самом капище, где творился "Великий Октябрь".
Правда, нас отвели не туда, где заседали большевистские вожди и нотабли Октября, а в тесную, узкую и низкую комнатку, в которую вела неприглядная лесенка. Днем позже я описал "Сидение в Смольном" в письме, напечатанном в "Деле народа" 26 ноября. "Камера" чище чем те, в которых приходилось сидеть при царском режиме. Ни параши, ни решетки. Но воздуха не хватает. Нет коек. Спим, как попало, на полу, на столе, на скамейке, носящей знак Таврического дворца.
Большевики обещали всему народу хлеб. Они оказались не в силах дать его даже своим пленникам, - в том числе и солдатам из фронтовой комиссии по выборам в Учредительное Собрание, социал-революционерам и социал-демократам, делегированным с фронта, которые (добровольно) явились, чтобы разделить судьбу с "кадетско-оборонческим составом" Всероссийской Комиссии".
Вечером начался допрос. Допрашивал по очереди присяжный поверенный Красиков - тот самый, о котором Ленин в пору эмиграции говорил: "Не то скверно, что тов. Красиков партийные деньги пропил в веселом заведении в Львове, а то возмутительно, что он из-за этого транспорта (нелегальной) литературы не наладил". Пришел и мой черед. Я вошел, не здороваясь. Красиков явно соблюдал "форму" - был предупредителен и любезен до вкрадчивости. Попробовал было именовать "товарищем", но неуверенно.
- Признаете ли вы власть народных комиссаров?
- Что за вопрос?.. Какое может быть сомнение: конечно, нет!
Как один из редакторов "Дела народа", я неоднократно и публично, за своей подписью об этом заявлял.
- Значит, вы признаете власть Временного Правительства?
- Я вообще отказываюсь отвечать на ваши инквизиционные вопросы!..
Красиков перебил:
- Я не смею насиловать вашу волю. Я только спрашиваю, не угодно ли вам будет...
Теперь перебил уж я:
- Как и царские жандармы, вы...
Диалог скоро закончился. Большевистский Порфирий Порфирьевич занес в протокол, что от ответов на поставленные ему вопросы имя рек отказался. Это были еще до-чекистские, или идиллические времена большевистского режима и можно было безнаказанно говорить то, что думаешь. Закончив допрос, Красиков перешел к обмену мнениями по "текущему вопросу" с выкриками по адресу "мировой плутократии", слепым орудием которой, в частности, являются эс-эры, и с угрозами, что власть может оказаться бессильной удержать ярость народную против "саботажников".
Во время допроса и дискуссии вошел "сам" Урицкий, постоял молча у стола, за которым мы с Красиковым сидели, повертел руками в карманах и, не проронив ни слова, удалился. Появился на короткий момент и бывший наш коллега по Особому совещанию Козловский. Когда меня повели обратно в "камеру", на одной из дверей я прочел надпись: "фракция левых эс-эров". Это Натансон с Штейнбергом, Калегаевым и другими, еще не заделавшимися народными комиссарами, уже подпирали собой и эс-эровским авторитетом власть тех, кто держал под стражей их былых товарищей...
Отведенное под арестованных помещение еле-еле вмещало 12-15 человек, и на ночь четверо-пятеро перемещались в другую комнату, где находились другие арестованные, - в том числе последний по времени управляющий военным министерством ген. Маниковский, попавший под замок за отказ расформировать с таким трудом добытые военно-промышленные комитеты. Я располагался на ночь на столе. Набоков - на узкой деревянной лавке. Не помню уж кто, - на полу. Нольде домашние принесли койку, которую он приставил к стене, создав некое подобие "privacy". Доставили нам и провиант - сначала близкие, а потом и тюремщики. Жить стало легче, жить стало веселей, - хотя по-прежнему было тесно и неуютно.