Жарикова Татьяна

Андрей Константинович

Татьяна Жарикова

Андрей Константинович

Рассказ

Изба Андрея Константиновича стояла на краю деревни у дороги. По другую сторону дороги, на пригорке - мельница, а за ней, внизу, широкий заливной луг, который пересекает речка Малая Алабушка. Напротив мельницы автобусная остановка. Приезжие, выходя из автобуса, видят возле дороги полуразрушенную русскую печь, торчащую из густых пыльных зарослей крапивы, пустырника, репейника и лебеды, если дело происходит летом, а зимой печь возвышается над сугробами снега, сверкающего до боли в глазах, над сухо шелестящими на ветру желтыми верхушками прошлогоднего бурьяна. Но редко у кого вздрогнет сердце при виде грустной картины, привычным стал такой пейзаж в русской деревне. Скользнут невидящими глазами и заторопятся мимо, предощущая радостную встречу с родными. У меня всегда начинает щемить в груди, всплывает давнее, вспоминается, как в детстве грелась я на этой печи с внучкой Андрея Константиновича, своей подругой. Сидим мы на печи и смотрим, как Андрей Константинович на сундуке у окна подшивает дратвой валенки или шьет хомут: был он конюхом, - смотрим и слушаем. Работать он молча не любил. Всегда разговаривал. Если собеседника не было, разговаривал с хомутом, с шилом, которым он в коже дырки для дратвы прокалывал. Когда траву косил, то обращался в косе, к пчелам, к травам. Но больше всего он любил разговаривать с лошадьми и с нами, детьми. Ни кони, ни мы не были равнодушны к его речам. Лошади в ответ на слова конюха всегда смотрели умными, понимающими глазами, прислушивались, одобрительно шевелили ушами и никогда не возражали. Мы тоже не возражали, только спрашивали. Вопросы наши он любил, отвечал обстоятельно и как равным себе. Говорил он всегда неторопливо, негромко и, как я теперь понимаю, нудновато. Поэтому, видно, не любили его мужики, был он для них скучным человеком. Андрей Константинович, наверное, понимал это и избегал мужские компании, застолья. Там, где собиралось больше двух мужиков, встретить его было трудно. Любил он свой сад, тишину, лошадей. В саду его вдоль плетня выстроились в ряд четыре грушевых дерева, высоких, ровных, как пирамидальные тополя, за ними с десяток раскидистых яблонь. Были они все одного сорта - китайки. Яблочки мелкие, величиной с вишни, созревали поздно, к осени, и становились рассыпчатыми, мягкими, с необычным приятным вкусом. А какой запах стоял в такие дни в саду! Прибежим из школы, кинем портфели на сундук, и с ведрами в сад собирать китайки! Земля под деревьями сплошь усыпана красно-желтыми плодами. Запах густой, крепкий, и кажется, вся деревня окутана им. Китайки рассыпаются, тают во рту, глухо стучат о дно ведер...

Осенью Андрей Константинович несколько дней подряд обрабатывал деревья, вырезал лишние или засохшие сучки. После такой обработки зимой на фоне снега приятно смотреть на кружева ветвей яблонь. Теперь же, без хозяина, яблони захирели, грустно торчат умершие сучья. Бурьян расползся по всему саду, вытянулся, разжирел на сочной земле, сплелся с нижними ветками яблонь - не продраться. И нет больше осенью того терпкого запаха, сменил его сырой запах тления...

Помнится, ночевали мы однажды с Андреем Константиновичем в саду на стоге сена, смотрели на темное августовское небо с яркими легкими звездами. Они то и дело срывались одна за другой и падали, бесшумно неслись к земле, но, не долетев, сгорали... Андрей Константинович часто брал нас с собой косить траву в Киселевской лесопосадке или в Устиновом овраге. Мы смотрели, как трава, шурша, валилась под косой, ложилась сбоку ровным толстым рядом, ловили кузнечиков, рвали росшую по краю оврага, жесткую с крепким запахом траву для чая. Мама называла эту траву мятой луговой, а Андрей Константинович звал мухопалом и дебюшкой. Для большинства людей, даже выросших в деревне, все луговые растения имеют одно название - трава. Но для Андрея Константиновича каждая травинка имела свое имя, и он учил нас различать травы. Устанет косить, вытрет лоб кепкой, вытянет из ряда скошенного сена стебелек с бледно-пурпуровыми цветками-колосками, собранными на верхушке в раскидистую щитковидную метелку с сильным сладковатым запахом, протянет нам: понюхайте. И пояснит:

- Пчелолюб!.. Чуете, запах какой? Чтоб пчел привлекать - потому и пчелолюб!

Или покажет траву с голубоватыми цветами, скажет:

- Брань-трава!

И все названия трав такие, что навсегда в память западают. И уже видишь под ногами не траву, а высокие стебли с собранными в кисть желтыми цветами коровяка, дурнику, волчуг, сорочьи ягоды, совьи стрелы, пастушьи сумки. Не все названия трав у Андрея Константиновича совпадали с научными. Позже я узнала, что пчелолюб - это душица, мухопал, или мята луговая, которую мы собирали для чая, - чабрец, кошачьи лапки - бессмертник, козьи рожки - череда, гулявица - тысячелистник, бесиво - белена...

И особое чувство к лошади возникло во мне и живет благодаря Андрею Константиновичу. При виде лошади всегда тянет подойти к ней, приласкать, потрепать-погладить по шее, спросить, как живется ей в век машин, не одиноко ли?..

Помнится, по весне, когда снег осел, почернел, заблестели на дорогах под солнцем ручейки и лужицы, когда черные проплешины на полях появились, начинали готовить к весенним работам застоявшихся за зиму лошадей. Нужно выводить из стойла, проминать. Это обычно делали мальчишки. Андрей Константинович доверял и нам: внучке своей и мне. Нас сажали на спины лошадям, давали в руки поводья. Мальчишки галопом гоняли лошадей по улицам, а наши смирные лошади ходили шагом. Мы покачивались на теплых спинах, слушали, как молодой ледок хрупает, хрумкает, шуршит под копытами. К вечеру начинало подмораживать.

Погиб Андрей Константинович семь лет назад. Произошло это в мае, когда стояли теплые дни. Трава споро шла в рост. Луг за мельницей ярко зеленел, радовал глаз, но почва на нем еще не подсохла, влажная была, мягкая. Дни жаркие установились. Загорать стало можно, в речке уж купались особо смелые. В субботу утром Андрей Константинович увидел, как один бойкий "жигуленок" свернул с грейдера и пополз по мокрому лугу, оставляя за собой две черные колеи. Остановился на берегу речки возле старых ветел, ветки которых стекали с высоты к воде. Вылезли из машины два парня и две девицы и стали сумки с едой вытаскивать из багажника, для отдыха располагаться... Андрей Константинович кинулся к ним. Что он говорил парням, никто не знает. Кто-то видел издали, как один из парней ударил его. Андрей Константинович упал. Второй пнул его ногой. Быстро сели в машину и прочертили по лугу еще две борозды. Андрей Константинович поднялся, отряхнулся и побрел домой. Взял лопату и до вечера закапывал, выравнивал на лугу черные борозды.

На другой день Андрея Константиновича не стало. Те, что были на суде, рассказывали, что дело было так: пришел домой пообедать Андрей Константинович и видит, под ветлами на берегу речки "жигуленок" стоит, костер дымится. Возле него опять две девицы в купальниках еду на одеяле раскладывают и при них два молодца. А по лугу к тому месту еще две колеи протянулись. Схватил лопату Андрей Константинович и двинулся к "жигуленку". Подскочил, задыхаясь от гнева и быстрой хотьбы, к парню с брюшком, решил, видно, что он главный, ткнул ему в руки черенок лопаты и указал на луг:

- Чтоб через час следа не было!

Парень опешил вначале, а когда понял в чем дело, сунул лопату назад Андрею Константиновичу, повернул его спиной к себе и подтолкнул со словами:

- Двигай отсюда, дед, пока по шее не накостыляли!.. Люди культурно отдыхают! Не мешай!

Толчок был сильный. Андрей Константинович упал. Поднялся он быстро, хрипя и постанывая, увидел перед собой одеяло с едой, с двумя распечатанными бутылками водки, возвышающимися над колбасными дисками, бросился к одеялу, взмахнул лопатой. Звякнули, брызнули бутылки. Девицы с визгом шарахнулись к реке, а ребята кинулись к нему. Андрей Константинович снова полетел на землю, но лопату из рук не выпустил, сопротивлялся. Молодцы озверели. Били, пока не затих...