Эмма взяла себе за правило не реже нескольких раз в год наезжать в Нью-Йорк. Она принимала самое деятельное участие во всех начинаниях своей обширной империи, но вовсе не потому, что не доверяла своим управляющим: скорее в ее душе жила постоянная подозрительность, присущая жителям Йоркшира. Она не желала ничего оставлять на волю случая и, кроме всего прочего, считала важным свое присутствие в деловом центре Америки – хотя бы эпизодически. Как только „Кадиллак”, встречавший их в аэропорту Кеннеди, остановился перед подъездом небоскреба, где размещалась штаб-квартира ее компании, Эмма вновь подумала о Гэй Слоун. Тогда, в Техасе, разговаривая по телефону, она сразу же почувствовала, что ее секретарша нервничает. Сперва она приписала это обычной усталости, вызванной долгим трансатлантическим перелетом, но, странное дело, в последующие несколько дней нервозность Гэй не только не ослабевала, но наоборот, увеличивалась. Голос Гэй дрожал, она говорила отрывисто, и Эмме всякий раз казалось, что ее секретарша хочет поскорее свернуть их телефонный разговор. Это не только озадачивало Эмму, но и тревожило – уж очень не похоже это на обычно выдержанную и спокойную Гэй Слоун. Может быть, всему виной ее личные проблемы? Впрочем, хорошо зная свою секретаршу, она склонна была исключить подобную версию. Интуиция подсказывала Эмме: Гэй нервничает из-за дел, связанных с их бизнесом. Дел, достаточно важных для компании и каким-то образом затрагивающих ее лично. Вот почему, еще в лимузине, она приняла твердое решение прежде всего переговорить со своей секретаршей.

Выйдя из машины, Эмма почувствовала, что ее знобит: несмотря на ярко сиявшее в голубом небе солнце, январский день в Нью-Йорке был сырым и холодным, поскольку ветер дул со стороны Атлантики. И всегда, сколько она себя помнит, она мерзнет здесь в это время года: иногда ей даже казалось, что с годами ее кости превратились в ледышки, кожа покрыта инеем, а кровь застыла в жилах. Может, все дело было в йоркширских холодных туманах, с раннего детства впитавшихся в ее плоть и потом уже никогда не выветривавшихся оттуда? Эмма ощущала этот пронизывающий холод всегда – и под палящим тропическим солнцем, и перед жарко пылавшим камином, и в ее жарко натопленном нью-йоркском офисе, где Эмма буквально задыхалась от духоты.

Выйдя из машины, она закашлялась и вместе с Полой быстро направилась к подъезду. Простуду она подхватила раньше, перед тем как поехала на заседание правления „Сайтекса" в Техасе. Мучивший ее по временам кашель теперь спустился ниже и засел в груди. Проходя через вертушку двери, Эмма почувствовала, как здесь тепло, и на сей раз с благодарностью подумала о батареях центрального отопления в здании.

Поднявшись на скоростном лифте на тринадцатый этаж, они прошли с Полой в свои служебные апартаменты. Выходя из лифта, Эмма предупредила Полу, что хотела бы сразу переговорить с Гэй – и одна.

– Почему бы тебе за это время не посидеть за балансовыми отчетами? – предложила она Поле, уточнив, что речь идет об их нью-йоркском магазине. – Пригласи Джонстона и поработайте с ним вдвоем.

Пола утвердительно кивнула.

– Хорошо. Тогда позвони мне, если я тебе понадоблюсь, бабушка. Я надеюсь, что все будет хорошо.

Пола свернула налево, а Эмма пошла вперед – туда, где находился ее кабинет. Быстро, бодрой походкой пройдя приемную, Эмма тепло поздоровалась с дежурной и открыла двойную дверь, за которой начинались ее личные владения. Впрочем, она тут же плотно закрыла ее за собой: ей никогда не был по душе американский обычай держать двери своего офиса открытыми. Более того, она находила эту привычку экстравагантной и вредной для работы – словом, Эмма любила уединение и всегда к нему стремилась.

Небрежно бросив на один из диванчиков сумку и твидовый жакет, она прошествовала через всю комнату к столу, все еще держа в руке свой портфель. Ее стол был поистине колоссальных размеров – сооружение из тяжелого стекла и полированной стали, являвшееся как бы фокусом всего кабинета. Сам же кабинет, несмотря на масштабы, отличался уютностью. Стол находился в дальнем углу возле окна с зеркальным стеклом. Оно составляло, собственно, одну из стен – от пола до потолка, и через ее сверкающий прямоугольник открывалась панорама Нью-Йорка, которая всегда казалась Эмме чрезвычайно выразительно написанной живой картиной. Картиной, как бы концентрировавшей всю энергию города и все его богатство.

Эмме нравился ее нью-йоркский офис при всей его несхожести с лондонским, располагавшимся в одном из городских универмагов: там было множество антикварных изделий времен первых Георгов, нравившихся ей своей изысканной сочностью. Здесь, в Нью-Йорке, напротив, обстановка была целиком выдержана в духе модерн. Чувство стиля было одним из достоинств Эммы – и как ни любила она старинную мебель, она понимала, что подобная обстановка совершенно бы не смотрелась на фоне этого модернового гиганта из стали и стекла с его рациональной архитектурой. Поэтому она обставила свой офис лучшей мебелью самого современного дизайна. Стулья конструкции мисс Ван дер Роэ, длинные диваны в элегантном итальянском стиле – все в темных кожаных чехлах, мягких и податливых, как шелк. Высокие этажерки, сделанные из стекла и стали, доверху заставлены книгами. По соседству с ними шкафчики полированного розового дерева и маленькие столики итальянского мрамора на ножках из хромированной стали.

Однако, несмотря на весь этот модерн, в обстановке ее офиса не было ничего сурового или холодного: во всем виделась классическая элегантность и царствовал совершенный вкус. Комната оставляла впечатление спокойной красоты и мягкости, создаваемой туманной гаммой, в которой органично смешивались голубые и серые цвета, – приглушенные, неброские, они составляли основной тон стен и пола, перебиваемый тут и там более яркими мазками, будь то подушка, лежащая на диване, или развешанные по стенам бесценные картины французских импрессионистов. Пристрастие хозяйки к искусству было видно и по скульптурам Генри Мура и Бранкузи, и по ритуальным маскам из древнего камбоджийского храма Ангкор-Ват, покоившимся на черных мраморных пьедесталах в разных местах ее кабинета. Огромное, уходящее, кажется, в самое небо окно было задрапировано в прозрачные голубовато-серые занавеси, которые больше всего напоминали сгустки тумана, сползавшего с потолка. Когда занавеси не были задернуты – а именно такой Эмма, войдя, застала свою комнату, – офис „Харт Энтерпрайзиз” казался плывущим в небе, парящим над бетонными громадами Манхэттена. Садясь за стол, Эмма не смогла сдержать улыбки: во всем чувствовалась рука ее секретарши Гэй Слоун. Вид из окна ничем не загроможден – так, как любила Эмма. На рабочем столе только телефонный аппарат и серебристый бокал с ручками, а рядом с ним – желтый блокнот для записей, которым она предпочитала пользоваться, и переносная металлическая настольная лампа, которая давала целое море света. Почта, служебные бумаги и накопившиеся за время ее отсутствия телексы были сложены тремя аккуратными стопками; около телефона лежали подколотые телефонограммы, с которыми надлежало ознакомиться в первую очередь. Эмма вынула очки и начала их просматривать. Затем перешла к телексам. Покончив с теми и другими, Эмма позвонила Гэй, и как только та вошла, сразу поняла, что ее опасения небезосновательны.

Лицо секретарши заметно осунулось, под глазами темнели круги, а вся она казалась напряженной как струна. Гэй Слоун было под сорок, секретаршей она работала здесь последние шесть лет. До этого она работала в Эмминой компании еще столько же. Все эти годы она являла собой эталон добросовестности и работоспособности, не говоря уже о безусловной преданности своей патронессе: она не только восхищалась ею, но и любила. Высокая, хорошо сложенная, красивая, Гэй была сдержанной и прекрасно умела владеть собой.

Но сейчас, пока она шла через весь кабинет к ее столу, Эмма не могла не заметить, что с секретаршей творится что-то неладное. Обменявшись приветствиями, Гэй взяла блокнот и села на свое обычное место напротив Эмминого стола.