Шел четвертый час вахты. Хануфрий Оберонович Парсалов, руководитель нашей группы практикантов астроучилища, сидел в своем излюбленном кресле в углу центрального поста, попыхивал своей неизменной трубочкой и лениво перелистывал «Вестник астронавигации». Витька с Педро сидели в другом углу за терминалом компьютера и от нечего делать рассчитывали галактические координаты корабля. А я… Я сидел перед контрольным пультом и с тоской разглядывал на экране опостылевший рисунок незнакомых созвездий. Корабль шел по заданному курсу, и на ближайшие несколько световых лет никаких происшествий не предвиделось.

Монотонное гудение кондиционеров убаюкивало, и я уже начал клевать носом, но тут тишину нарушила внезапно вспыхнувшая перепалка.

— Ты посмотри, что у тебя получилось! — раздраженно восклицал Педро, тыкая Витьку носом в экран. — Так что, по-твоему, мы сейчас прямо в центре Тау Кролика?

— А кто мне доказывал, что в этом расчете вместо линейного интегрирования надо применять нелинейное дифференцирование? — защищался Витька.

— Так если бы ты вместо лямбды-штрих подставил в формулу тэту, все получилось бы нормально, пень ты галактический! — вскипел Педро, и, повернувшись к Парсалову, патетически воскликнул: — Хануфрий Оберонович, разве я не прав?

Хануфрий Оберонович медленно опустил журнал, не спеша затянулся и задумчиво обронил:

— На вашем месте, молодой человек, я бы не употреблял необдуманных выражений. Однажды мне довелось побывать на планете, где слово «пень» служит синонимом высшей мудрости. Впрочем, это длинная история. — И он снова уткнулся в журнал.

Мы были заинтригованы. Всему астроучилищу было известно, что неоднократно облетевший за свою жизнь всю галактику Хануфрий Оберонович — неистощимый источник невероятно правдивых историй, в которых он сам играл не последнюю роль. Но разговорить его было невероятно трудно. Если же это удавалось сделать, то упорство достойно вознаграждалось.

Поэтому мы молча переглянулись и Педро, как самый смелый из нас, с убедительно разыгранным удивлением произнес:

— А как же это может быть? Про разумные деревья нам еще ничего в училище не говорили. Ну, а пень ведь даже и не дерево.

— Мало ли о чем вам еще не говорили. В галактике и не такое попадается.

Хануфрий Оберонович отложил журнал, не торопясь набил трубку, поудобнее расположился в кресле и, выпустив клуб дыма, начал:

— Давно это было. Летел я тогда в свободном поиске. Задание было обыкновенной — обследовать сотни три звезд в одном из рукавов галактики. Работа, сами понимаете, скучноватая. В корабле ты один, поговорить не с кем, разве что с компьютером, а мне достался занудный экземпляр, который желал беседовать только о шахматах и математике. Так что… — Парсалов махнул рукой. — Планеты попадались неинтересные, у аборигенов на уме было только поесть да поспать, словом, на второй сотне я окончательно заскучал. И тут, то ли на сто сорок второй, то ли на двести восемнадцатой планете мне повезло. Но понял я это не сразу.

Как сейчас помню, планета эта мне сразу понравилась, была она зеленая, сплошь леса да лужайки. Крупных хищников там не было, и я, оставив на корабле тяжелый бластер, с удовольствием вышел прогуляться. Иду я — благодать, да и только: солнышко светит теплое, зверьки мелкие в траве бегают, птички квакают, даже деревья на наши дубы похожи. Вышел я на полянку посреди дубовой рощи и удивился — людей нет, деревья рубить некому, а вся полянка в пнях. Да и пни не простые, верхушка куполом, а на нем трава растет и как-то странно шевелится, хотя ветра нет. Подошел я к самому большому пню, потыкал его сапогом, призадумался, и вдруг в голове у меня голос раздался: — «Если не знаешь, что такое, так надо обязательно сапогом пинать?». Удивился я, огляделся — никого. Стал пень вокруг обходить, а в голове опять: «Да не мельтеши. Ты что, постоять спокойно не можешь?». Я так и сел, прямо на ту травку, что на куполе шевелилась. Что тут началось! Давно я таких слов не слышал. Вскочил, стою, пошевелиться боюсь. «А кто это?» — спрашиваю. «Да я, кто же еще?». «А где вы?» — говорю. «Да здесь же я, рядом. Пень я, неужели не понятно?».

И тут до меня дошло. Слово за слово, разговорились мы, и так заболтались, что вернулся я на корабль лишь когда стемнело. Пень попался неглупый, да и я по умному разговору стосковался, с трудом дождался утра — и опять на полянку.

Прохожу мимо кустарника, а оттуда три зверька вылезают, на наших ежиков похожие. Веселые такие, поют, да так радостно, что я сам чуть подпевать им не начал, да вовремя спохватился — слов-то не знаю все равно…

— Каких слов? — ошарашенно спросил Витька.

— Каких, каких? Обыкновенных — солнышко, мол, греет, травка растет, и еще что-то, не помню уже. разве я не сказал, что песенка та у меня тоже в голове звучала? И понял я тогда, что не одни пни на этой планете разумом обладают.

Смотрю, что дальше будет. Тут ежики еще веселее запели, и дружненько пошли прямиком на ту полянку, где пни стоят. Я за ними. подходим мы, и вдруг кто-то из пней как закричит, телепатически, конечно: «Ежики идут!». Дальше случилось такое, что я глазам своим не поверил — пни начали корни свои из земли вытягивать. А как вытянут, так в сторону ковыляют. Помню, удивился я тогда — что ежики пню сделать могут? Слышу, ежик кричит: «Куда же вы, ребята, погодите!». Подскочили все трое к одному из пней, что вылезти не успел, расселись вокруг и опять поют. Минуты не прошло, как пень корни вытянул и чуть ли не в пляс пустился.

Понемногу веселье стало стихать, ежики ненадолго замолкли, потом затянули грустную песню. В ней было все: и тоска одиночества, и горечь утраты (непонятно чего), и печаль по бесцельно прожитой жизни. Хорошо они пели, даже меня проняло. Стою, чуть не плачу. А что с пнем творилось! Жалко ему стало ежиков, захотелось помочь, утешить. Ежики всхлипнули, поднялись, и продолжая грустно напевать, поплелись к зарослям кустарника. Пень — за ними, а сам бормочет: «Я с вами, ребята..»

Больше я их не видел.

Долго стоял я в раздумье, но так ничего и не понял. И тут меня озарило, можно же у пней спросить, что же тут происходит. Они как раз на полянку вернулись и на прежние места зарываться стали. Отыскал я своего знакомого, подсел к нему и начал выпытывать. Пень повздыхал, повздыхал, и тут его прорвало. История оказалась печальная, и даже немного жуткая. Вот что я узнал.