Закатал правую штанину и увидел, что нога распухла. Обливаясь холодным потом, пополз к дороге, по которой тащилась телега. В ней - парень и две девушки в подоткнутых юбках.
- Эй, друг, прихвати-ка меня, пожалуйста, по пути, - попросил я возницу, когда телега поравнялась со мной.
- Это с чего же каждого прихватывать буду? - лениво отозвался парень, но лошадь все же остановил. - Изувечился-то где?
- В Самару мотался, чтобы подлечиться, но там неразбериха, едва ноги уволок. В вашей деревне фельдшер найдется?
- Лекарей не было и нет, а знахарь есть, лечит что твой дохтур, ответила похожая на татарку девушка и локтем толкнула парня:
- Помоги человеку на телегу взобраться. Такое с каждым может случиться.
- Тутошний аль сторонний? - спросил тот и тронул лошадь, видя, что я взобрался и без его помощи.
- Из Семенкина. За Исаклами. Слыхал такое село?
- Как не слыхать... Село базарное, перед германской с тятькой ездили туда менять жеребца, - сказал парень, подозрительно всматриваясь в меня. Но жеребец само собой, а ты как человек - сам собой. Так вот: кто такой будешь - товарищ аль господин? Потому как у мене сумления имеются...
- Боится он всего... Робкий... - хлопни кнутом по лошади, подскочит до потолка... Припадошный после германской, - шепнула мне на ухо "татарка".
- Так кто же ты такой? А то намедни привезли одного из города и прямо к председателю. А тот - опросы да расспросы, ну как, дескать, дела, кто из ваших в комитете бедноты какую ведет линию. А приезжий прищурился из-под очков, посмотрел на председателя и говорит: "Что, не узнаешь? Так я в вашей волости урядником был..." И пошло...
Я полез за документами.
- Не хлопочи, мы неграмотные, - махнула рукой "татарка". - Представишь их в деревне. - И к парню: - А кто нынче владычит на селе - староста аль председатель?
- А ты не скачи что блоха, приедешь - узнаешь, - ответил тот, насупившись.
- Главное, лишь бы эта власть у мужиков землю не отобрала, - сказал я как бы между прочим.
У парня даже глаза заблестели:
- Не для того царя скидывали... Земля наша!
- Иные не цацкаются и тех, кто сопротивляется, секут нещадно, напомнил я.
- И все равно у мужика один глаз всегда в землю смотрит, - сдвинул парень брови. - Кто нас тронет, долго не проживет!
- Что в городе слышно? Правда, что чехи против Советов пошли? спросила вторая девушка. - Одни говорят, что они за свободу, а другие - что за царя. Так где же правда?
- За какую такую свободу, если в Самаре рабочих, будь то мужчина или женщина, расстреливали? - ответил я. - Сам видел.
- Баб-то за какие грехи убивают, ироды? - возмутилась девушка.
- А чего вас жалеть? Вас теперь на пятачок - пучок. А мужиков хоть и много на войне перебили, а всех все равно не истребишь, - с усмешкой произнес парень.
- Выходит, ты не мужик, - засмеялись девчата, - раз за бабами в тылу не гоняешься.
- Без разбору соваться в драку не буду, - нахмурился парень. - У меня не кочан, а голова. Вон наши записались в красноармейцы, а теперь ходят голышами, закусывают кукишами. Я пойду в такое войско, где форма справная будет, да чтоб седло с расшивкой...
За разговорами я и не заметил, как доехали до села.
У пятистенной избы с палисадником телега остановилась. Девчата помогли мне войти в дом местного доктора.
Каково же было мое удивление, когда я увидел, что за столом с кипящим самоваром сидит мой старый приятель - лекальщик с Трубочного завода Александр Гришин, а рядом с ним - красивая, но холодная, как икона, его голубоглазая жена.
- Саша! - обрадовался я. - Так это ты тут за лекаря?
- Коровий профессор, - рассмеялся Гришин, узнав меня. - Стал лечить скот, а теперь приходится и людей... Больница - скачи не доскачешь, а фельдшерица сбежала...
- Тебя хвалят.
- Кое к чему присмотрелся, когда в Самаре у провизора мальчишкой работал. Пригодилось!
- Погляди, Саша, что у меня с ногой.
Гришин осмотрел ногу и смазал ее каким-то маслом.
- Сильный ушиб - и только... Быстро пройдет! Юлия, привечай гостя - это Тимофеев с Трубочного. Не узнала?
Юлия посмотрела на меня испуганными глазами.
- И тебя они изувечили. Ох, звери... Нельзя было в городе жить. На глазах людей убивают. Того и гляди, детей станут истреблять, - прошептала она и вдруг: - Ой, давно Васятки нет! Не сталось ли что с сыночком?
- Пойди посмотри, радость моя, - ласково произнес Гришин и погладил ее по голове, как ребенка.
Юлия ушла.
- Что с ней?
- В тот день, когда белые вошли в Самару, - рассказал мне Гришин, - Юля пошла за чем-то в лавку, и у нее на глазах растерзали подругу - латышку Марию Вагнер и других коммунистов. Принес ее домой без памяти. Недели две никого не признавала. Доктор посоветовал уехать. Но и без его совета нужно было куда-то подаваться - завод стоит, облавы, аресты... Но и тут не рай. Кулачье грозится расправу над бедняками учинить, каратели рыщут. Правда, народ накаляется, его ведь ничем не устрашишь...
Почти двое суток пролежал я у Гришина. После каких-то втираний и компрессов нога перестала ныть, опухоль спала.
Как-то Гришин пожаловался:
- Тут один солдат ночевал у меня. Разговорились. А когда я сказал, что раньше на заводе работал, он и начал меня пушить. "Вы, - говорит, - рабочие, нас на революцию подбивали, а теперь - гузы-возы и за телегу. А мы в окопах гнили и теперь опять должны под пули лезть..." Какими только словами меня не стегал... Так что, как только Юле станет лучше, подамся отсюда... Надоело отсиживаться.
- А ты и не отсиживайся, Саша, дело и здесь найдется...
И я рассказал ему, где и как ушиб ногу. От Гришина мне было нечего скрывать: два года на Трубочном заводе наши тиски стояли рядом, мы ели из одного котелка под Оренбургом... Дал ему адрес Кожевникова и своей матери, через которую он должен был переправлять донесения.
В тот же день я решил уйти от Гришина и сказал ему об этом.
- А чего это ты пешком вздумал топать? Мы тебе подводу найдем. Сюда из Исаклов часто ездят. Погоди, я сбегаю разузнаю.
Он быстро вернулся.
- Пойдем. Нашел. Сейчас сгрузит сыромять и довезет тебя до Исаклов. Дашь ему на самогон - шапку перед тобой снимет.
Весь следующий день я провел в дороге. Слушая шум ветра во ржи, я любовался блестевшими на солнце спелыми колосьями. И когда ветер гнал одну волну за другой, мне казалось, будто я сам, покачиваясь, плыву по гребням воздушного моря.
Проезжая через деревни, я поражался их заброшенностью - мимо проплывали полуразвалившиеся гумна и жалкие избы вдоль грязных, заросших травой улиц, на которых паслись телята и бродили куры. Кое-где на завалинках сидели старухи с хилыми младенцами на руках...
Крестьянин попался словоохотливый, всю дорогу рассказывал о себе, о том, что волнует народ:
- У нас властей, что в колоде мастей! Был ревком, да ушел пешком. Тут третьево дни галахи явились с черным флагом. Умора! Кто чего понахватал, то на себя и напялил. Один с попа ризу снял, рубашку из нее пошил. "Мы - дети ученого князя... Власти не признаем". Вот трепалы. Где это видано, чтобы князь власти не признавал?
- Был такой! Кропоткин его фамилия. Анархист. В тюрьмах сидел... Но он-то и в самом деле был против царской власти. А этим настоящая власть что кость в горле.
- А без власти как жить будешь? Без властей, что лошадь без вожжей. Разнесет! Какую нам власть надо, спрашиваешь? А такую, чтоб нас защищала. Крестьянского сословия людей на власть сажать надо, чтоб понимали душу парода, чтоб от своего корня не отрешились. И с землей тогда порядок был бы.
- Да отдали же вам землю. Ленин давно декрет подписал...
- Дехрет не землемер. Ее, землю-то, делить надо. А это - морока, смертоубийство! На "красной" пахать надо было, а у нас село на село с кольями. Они свое, а мы свое. И пошло... Семей пять поминаньями наделили, семерых в больницу свезли. Мужик только с виду смирный, а потревожь разнесет.