"Ха, а что человечеству двадцать пять лет?"

Тогда Кард перерезал провод, соединявший его с общей телефонной связью, и включил ранцевую ракету. Шум помех тотчас поглотил его позывные. Капитан понял: случилась беда. Без локатора, без радиобуев найти здесь человека не легче, чем отыскать атом никеля в бруске железа. Сигнал тревоги поднял на ноги экипаж.

А Кард летел по прямой, пока не иссякла энергия в его ранце. Туда, на противоположную от Пятна сторону, где должны быть залежи минерала невиданных свойств. Чем иначе объяснить еще одну странность Поющей - строгое расположение в пространстве вдоль вектора полета? Она, как заправская ракета, летела с точной ориентировкой назад дюзы-провала. Само Пятно было фокусом того гигантского зеркала, в котором этот хитрый минерал собирает и поляризует пространство. И он. Кард Логинов, должен найти доказательства для своей гипотезы, открыть новую страницу в истории. Двадцать пять лет, может, и ничто для всего человечества, но не для него, ученого-физика. Ему не безразлично, кто даст название веществу, заставляющему целую планету открыть рот. Поэтому он здесь и увязает в песке, сжимая в руках тоненький стебелек индикатора, тянущегося бесцветной головкой к багровым сполохам туч.

Понимаете, мсье, сначала еще он думал о Земле. И о человечестве. Потом ему стало некогда: внезапная тяжесть подкатилась под колени, и он упал. Его распластывало, сплющивало внутри скафандра, размазывало по песку. Он сбросил ранец вместе с бесполезной ракетой, отцепил батареи, отсоединил запасные баллоны с кислородом. Только бы доползти. Ничего больше: доползти и обнаружить залежи минерала, способного всей толщей отразить поляризованное пространство. Минерала, чувствительного к любому виду колебаний. Так решил он, Кард Логинов: сверкнет звездочка индикатора - и он подарит Земле самый совершенный усилитель! Одогиалит. Поющее стекло!

Тяжесть нарастала быстро. Он боялся, что его приклеит, как бабочку на стекло, и он не сумеет доползти: уже тройной вес придавливал его вниз. Левая рука, правая нога. Правый локоть, левое колено. Еще метр. Еще полметра. Еще... Перчатка скафандра пропахала пять бороздок, не подвинув тело ни на сантиметр, Последним усилием он приподнял голову и взглянул вверх. На стебельке индикатора покачивался алый цветок водородной головки. Разбуженные ионы радостно бушевали в ней. Дополз. Дополз. Дополз!

Мсье! Послушайте, мсье! Вы так задумались, что мне неловко было вас окликать. Уже пять минут, как мы прибыли на Оду. Пойдемте, я провожу вас на плато. Это тоже входит в мои обязанности. Только, пожалуйста, наденьте этот скафандр. Здесь все осталось постарому. Инертные газы хорошо сохраняют следы. Видите, тут он отцепил ракету. А тут бросил батарею. Нет-нет, вы не ошибаетесь. Это действительно он сам - в старинном тяжелом скафандре, с баллонами и глухим металлическим шлемом. Человечество создало ему самый лучший памятник: оставило нетронутым на века. Он так и лежит вниз лицом, сжимая в руках вечно алеющий индикатор, как тогда, когда его нашли товарищи. В наших скафандрах не чувствуется семикратной перегрузки - ведь мы овладели гравитацией. До нее от поляризованного пространства один шаг. Но нам бы его не сделать, если б не было этого плато.

Вы спрашиваете, как его нашли? Я боюсь, мсье, просто об этом не расскажешь. Правда, вы, писатели, умеете придумывать нужные слова. И мне удалось кое-что запомнить. Слушайте.

...Он лежал на мельчайшем, как пепел, песке, раздавленном и перетертом собственной тяжестью. Тяжелый ветер лениво расталкивал тяжелый синий воздух, не поднимая пыли, не нарушая даже тихим свистом устойчивого беззвучия плато. Раскаленная головка индикатора, обрывая стебелек, тянулась к низким облакам и бросала вокруг кровавые блики. Но он успел забыть о нем, хотя и не выпустил из рук.

"Тук-тук, - ровно стучало сердце. - Тук-тук".

В ответ что-то глухо ухало в первобытной глубине плато, которое он обнимал теперь тяжелыми, непослушными руками. Спасения не было. Но это его больше не заботило.

"Тук-тук", - в хорошем ритме стучало сердце. И снова: "Тук-тук".

У него оставались минуты. Кончится кислород, и думать станет не о чем. Совсем не о чем. Да и ни к чему. Сомкнется в точку крутой горизонт Оды и не пропустит к нему людей Земли. Даже если он. Кард, не выдержит и закричит, - планета задушит отчаянный крик в буре радиопомех.

Неужели все? Тихо и буднично, лицом вниз, скаредно прикрывая собой найденный для других и неизвестный тем, другим, минерал. Гигантский природный усилитель, о котором невозможно сообщить...

Нет же, нет, глупое плато! Я разобью о тебя свое сердце, но заставлю заговорить. Слышишь мое тук-тук? Слышишь? Отвечай!

Планета неслышно дрогнула и ударила в грудь почти неощутимой волной.

Ну вот. Ну вот. Теперь только уловить ее голос и вогнать в собственный ритм.

Руки закоченели. Лицо быстро отекало от длительной перегрузки. Хотелось еще хотя бы раз набрать полную грудь воздуха, но для этого надо было приподняться, оторвать от песка шестисоткилограммовое тело в скафандре с пустеющими баллонами и без батарей.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Так стучало его сердце в те немыслимые четыре года, когда он скакал на одной ножке по плоской вершине лобастого карельского валуна и тараторил, щедро напирая на шипящие, которые недавно выучился произносить:

Ехала машина с лесом

За каким-то интересом,

Инте, инте, интерес,

Выходи на букву "эс".

Утром сыпалась мука,

Выходи на букву "ка".

А за буквой "ка"

Выйди, Баба-Яга!

Он и сейчас ощутил, как напрягался и каменел внизу отец, когда он зажмуривался и нарочно подскакивал к обсыпанному солнцем краю валуна.

Тук-тук. Тук-тук-тук. "Не скорбь, но зависть внушаете вы живым..."

Он увидел себя на площади Пискаревского мемориала, у статуи Матери-Родины. Вечный огонь метался над решеткой, будто беспокойная память о погибших на войне. В звенящую, натянутую, как нервы, тишину неотличимо вплетались разделенные паузами, разрезанные во времени звуки, складываясь в бесконечный скорбный марш. Но еще больше, чем вознесенная над площадью стела и вымеренные годами слова, даже больше, чем застывшее в каменном горе лицо Матери, его потрясли тогда ровные ряды могил с живыми цветами на гладких гранитных плитах.

Еще отчетливо вспомнилось, как медленно и трудно уходила от него жена. Сухие быстрые губы, твердая безучастная ладошка, податливые и равнодушные плечи.

- Что с тобой, Зоенька? - спрашивал он каждый раз.

- Ничего. Все в порядке, - спокойно отвечала она. Но однажды не удержалась: - Ты хоть помнишь, какого цвета у меня глаза?

- Конечно: четыре тысячи восемьсот шестьдесят один ангстрем.

- Физики шутят! Очень мило с твоей стороны. Но я все-таки предпочитаю живого человека. Всегда живого.

- А я?

- А ты? Ты, по-моему, какое-то рациональное чучело. Памятник самому себе! И ничего больше!

Жена. Зоя. Жизнь. Говорят, у нее уже двое внуков...

Тук-тук. "Не скорбь, но зависть", памятник себе на букву "эс"...

Все начинало смешиваться в его голове, уходить за черную пелену...

Вот, мсье. Там дальше неинтересно. Думаю, вам уже понятно, как его нашли. Прислушайтесь: гудят камни, далеко-далеко под нами вздыхает и стонет Черное Пятно. Эти неритмичные, с перебоями, звуки - шорох, шепот, шелест - и есть последние удары его сердца. Он все-таки разбудил планету и вместо могучей безмолвной песни дал ей не менее могучую свою. С тех пор уже десятки лет плато резонирует колебания в ключе его горячего сердца.

Люди отбуксировали планету к Земле и заставили дрейфовать за орбитой нашего естественного спутника. Так появился третий этаж Ближнего Космоса, третья остановка гравилифта после орбитальных лабораторий и Луны. Теперь мы, стажеры, водим сюдя пассажиров.

Одного я не понимаю, мсье. И никто мне не может объяснить. Кард Логинов совершил подвиг. Ведь так? Да или нет? Как вы неохотно киваете! Значит, повашему, не стоило отдавать жизнь за прогресс науки? Нет-нет, не цитируйте Главную Формулу человечества. Мы хорошо знаем о запрещении рисковать жизнью. И все-таки я сделал бы так же. И мои друзья тоже.