Глава 13

— Я когда вырасту, стану космонавтом! Буду вот так в невесомости летать! — Леночка растопырила руки, попыталась изобразить полет в невесомости и потеряла равновесие. Она упала бы, но я успел ее подхватить.

— Да ты и в космосе упадешь, какой из тебя космонавт? — подшучивала над ней старшая сестра.

— Как можно упасть в космосе? — не унималась Леночка. — Там же не-ве-со-мость!

Младшая была шустрой и шумной. Как теща не старалась воспитать в ней усидчивость, у нее это получалось плохо. Леночка, как пружинка — чем сильнее на нее надавишь, тем с большей энергией она распрямляется. Любые рамки младшая дочка Медведева старалась если не сломать, то уж обязательно раздвинуть. А вот старшая, Татьяна, больше похожа на тещу — такая же спокойная, собранная аккуратистка. Она даже губы так же поджимает, как Валентина Ивановна. Вот и сейчас Таня поджала губы и строго ответила сестре, удивив меня рациональным подходом к жизни:

— А я стану биологом! Хорошая профессия, и работа везде есть. Хоть в ботаническом саду можно работать. Или можно отправиться в экспедицию, чтобы искать новые растения и изучать их. А самое лучшее — это стать учительницей и учить детей. И можно будет уехать в любое место, куда захочется. Школы везде есть. А ты от своего космического корабля и не отойдешь никуда!

— А зато я буду летать в космосе и смотреть на всю Землю сверху. И на тебя тоже! Такую маааааленькую учительницу! — Леночка тайком показала язык сестре — думала, что я не замечу. Пришлось строго погрозить дочке пальцем, чтоб утихомирилась.

Так, за разговорами, дошли до машины. Девочки устроились на заднем сиденье, продолжая мечтать о будущем. Таня, как старшая, считала себя более умной. Она предположила, что в двухтысячном году уже можно будет каждому летать на Луну, все равно что на автобусе или поезде поехать в другой город. Еще красочно представляла, какой жизнь станет прекрасной.

— А всю работу вместо людей будут делать роботы, — завершила свою картину будущего Таня.

На что Леночка фыркнула и возразила:

— Ты что, с ума сошла? На сцене что, балеринами тоже роботы будут, что ли?

Девчонки, видимо, живо представили эту картину и обе расхохотались — звонко, заразительно.

А мне было не смешно. «В двухтысячном году, милые дети, вам будет по тридцать с лишним лет. К тому времени вы уже, возможно, узнаете, что такое остаться без денег и без возможности заработать их хоть где-нибудь. Скорее всего, вы выйдете замуж где-то перед развалом Союза и родите детей. Будете жить счастливо — спокойные, уверенные в будущем. Но все изменится в один день. Вы будете смотреть на своих детей и думать, чем их сегодня накормить, чем заплатить за квартиру. Возможно, вы будете брать кредиты и потом отбиваться от коллекторов. Или хоронить своих близких, случайно проходивших мимо места бандитских разборок. И не будет никакого коммунизма. Вместо него будут рэкет, бандитизм и беспредел. И вся огромная страна превратится в один большой базар, торгующий всем и вся. Не будет никакого космического будущего. И на Луну тоже ездить не будут — ни на экскурсии, ни на работу. Разве что продавать акции, как у провидца Николая Носова. Пожалуй, его книга „Незнайка на Луне“ — самое точное предсказание того, что нам всем придется пережить», — печально размышлял я.

От этих мыслей душу скручивало в тугой узел. Но, вместе с тем, еще сильнее возрастала мотивация не допустить такого развития событий в этой реальности, постараться изменить мир и направить историю по лучшему для советских людей пути.

Домой приехали поздно, уставшие. Валентина Ивановна отправила внучек в ванную комнату, помогла им искупаться. Потом все вместе накрыли стол. Поужинали и почти сразу начали готовиться ко сну. Правда, девочки изображали, что совсем не хотят спать — пытались дурачиться. Тогда я сгреб обеих в охапку и, прорычал: «Я серый волк! И сейчас я вас съем!». Поднял и понес их в детскую, одну держа под мышкой справа, другую слева. Девочки хохотали, вырывались и болтали ногами.

Валентина Ивановна уже расправила кровати. Она неодобрительно посмотрела на нас и сделала замечание:

— Володя, нельзя так. Перевозбудятся — не смогут заснуть.

Но волновалась она зря. Девочки улеглись, потребовали сказку. Но не дослушали, уснули быстро.

Так же быстро пролетела следующая неделя. Я навещал Светлану в больнице, она на глазах выздоравливала. Дома пытался помогать Валентине Ивановне, но та только ворчала, что я все делаю «не так, как она». Помогал дочкам с уроками, даже один раз побывал на родительском собрании.

Ну и ходил на службу. Сутки через трое садился с утра в копейку и ехал в Заречье. Принимал смену у Миши Солдатова, проверял посты, но в основном находился возле Леонида Ильича.

Брежнев все еще оставался на больничном. Так что в Кремль не ездили, все запланированные встречи отложили, Генсек неотлучно находился на даче в Заречье. Без Коровяковой у Леонида Ильича не стало доступа к «Ноксирону» и психоделикам. По распоряжению генерала Рябенко ему давали плацебо, но ситуацию со сном это не улучшило. Генсек засыпал и тут же просыпался, порой часов до трех-четырех утра лежал без сна. Тогда у меня, в домике охраны, раздавался звонок — Леонид Ильич звал к себе. Я шел к Брежневу, прихватив пачку сигарет. Обычно это был «Опал».

— Володечка, покури что ли рядом? — просил Леонид Ильич. — Курить хочу, но нельзя. Сам знаешь, врачи запретили.

Конечно, я знал о вреде пассивного курения, но как отказать Генсеку? Потому просто садился с ним рядом на стул, закуривал. Иногда случалось выкурить половину пачки, пуская дым на Леонида Ильича. Он жадно вдыхал, а в комнате можно было, что называется, топор вешать.

Виктория Петровна во время наших «перекуров» спала на другой стороне огромной кровати. Точнее, делала вид, что спала. Просто лежала молча и думала — о муже, за здоровье которого сильно переживала, о детях. Ее мысли я тоже слышал. Что отметил — она никогда не думала о себе. Жила ради других.

Иногда я чувствовал себя неловко. Казалось, что читая мысли, будто подсматриваю в замочную скважину. Потому зачастую я намеренно ставил ментальный барьер, чтобы не слушать, о чем размышляют люди, ставшие для меня уже близкими.

«Прикрепленный» — не зря так называли личного телохранителя. Я ведь не просто физически был рядом, но и ментально. Мысли Генсека стали для меня открытой книгой.

Брежнев часто вспоминал о войне. Думал об однополчанах, анализировал бои. Часто его охватывало чувство вины по поводу одного эпизода. Внезапная атака, немцы пошли в наступление. Впереди танки. Наш пулеметный расчет, вместо того, чтобы вести огонь, побежал. Совсем молодые мальчишки, не обстрелянные, испугались. Брежнев буквально кулаками заставил их вернуться. Как я понял из его мыслей, атаку тогда отбили, но ни один из тех испуганных парнишек не выжил. И Леонид Ильич винил себя за их смерть.

Я совершенно другим видел Леонида Ильича Брежнева. Не той дряхлой развалиной, маразматиком, каким его изображали в мое время. Сейчас бы я не стал смотреть пародию на него. И какой-нибудь Максим Галкин, натужно кривляющийся «под Брежнева» на сцене, вызвал бы у меня лишь омерзение.

В одну из таких ночных бдений возле кровати Леонида Ильича, я подумал: «Может попробовать внушение? А почему нет? Светлане же помогло справиться с раком. А здесь всего лишь бессонница».

И я, сосредоточившись, начал представлять состояние дремы. И пытаться направить эти ощущения на Леонида Ильича. Вдобавок старался мысленно формулировать слова из медитаций: «Вы расслаблены. Руки становятся теплыми и тяжелыми. Веки тяжелеют. Вы погружаетесь в крепкий, здоровый сон. Вы спите всю ночь. Проснувшись, будете чувствовать себя отдохнувшим и здоровым. Ваш организм мобилизует внутренние ресурсы для оздоровления».

Я взмок от напряжения, но получилось — Леонид Ильич уснул. Каждую смену пробовал новые формулировки. Старался делать акцент на общем состоянии здоровья. Кончилось тем, что в одну из смен Брежнев сказал:

— Слушай, Володя, я в твое дежурство стал хорошо спать. И утром просыпаюсь отдохнувшим. Может, мне так кажется, но прямо вот даже и не знаю. Может и не в тебе дело, а в таблетках. Косарев назначил новый курс лечения. Но ведь когда дежурит Миша Солдатов, я так и не сплю порой всю ночь.

Если бы Брежнев приказал, я бы приезжал ежевечерне, наплевав на собственное время и личную жизнь. Но Чазов избрал другой способ укрепления здоровья Генсека — отправить Леонида Ильича на море.

Мне предстояло выехать раньше, чтобы подготовить дачу в Пицунде.

Так получилось, что день моего отъезда совпал с выпиской жены из больницы. С утра я поехал на Каширское шоссе. Заранее, еще с вечера договорился, что Свету выпишут прямо с утра, не дожидаясь обхода. Когда вошел в здание онкоцентра, в регистратуре со мной поздоровались, как со старым знакомым. Девушки в белых халатах уже не спрашивали, куда я иду и к кому.

Светлана сидела на кровати, уже в домашней одежде. Рядом сумка с халатом, ночной рубашкой, мыльными принадлежностями и прочими мелочами, необходимыми в больнице.

Волосы она заплела в косу, ставшую в два раза тоньше после лечения. Ее волосы, обычно волной падавшие на плечи, потеряли блеск и силу. Но это такие мелочи, главное — она была жива!

Я обнял жену за худенькие плечи и вдруг, совсем не к месту, вспомнил Алевтину, ее пышное, упругое тело. И, что греха таить, четвертый размер груди… Мысленно обругал себя последними словами.

Вышли в коридор. Я положил на пост медсестер коробку конфет.

— Ой, да что вы, Владимир Тимофеевич, — дежурная медсестра засмущалась, но было видно, что ей приятно.

Не стали задерживаться, быстро покинули больничные коридоры, спустились по ступеням высокого крыльца и прошли к машине.