ГЛАВА 6

Джаспер

Я знала, что Сантиллиан наблюдает. Знала, что он видел сегодняшнюю катастрофу и приплюсовал ее ко всем другим катастрофам, которые наблюдал с места в первом ряду портера по соседству.

От него было не скрыться. Куда бы я ни повернулась, сосед был рядом. Затаился в окнах, задержался во дворе, смотрел из салона своего грузовика. Я даже дышать не могла без хмурой публики.

Это было все, что он мог делать — хмуриться. Маячил рядом и морщился, словно постоянно сосал лимон.

И вот: Не пояснишь ли мне, какого черта ты делаешь?

Я немного подержала глаза закрытыми. Мое платье и туфли промокли, а содержимое коробки смутно пахло плесенью, но мне нужна была минута.

Минута, чтобы впитать солнечное тепло и притвориться, что я не покрыта сырым подвальным мусором. Одна быстрая минутка для себя, прежде чем отправиться на очередной раунд с вечно знойным соседом.

Этим вечно горячим соседом, который мог бы завалить меня на свой кухонный стол на прошлой неделе, если бы вежливо попросил. Или не очень вежливо.

Я отвернулась от солнца, чтобы посмотреть на Линдена-занимающегося-лечением-деревьев-Сантиллиана во всей его красе. Закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки, джинсы, сидящие по фигуре, кепка, затеняющая ореховые глаза. Из-за кепки трудно было сказать наверняка, но сегодня его глаза казались яркими, почти дикими. Там, откуда я родом, волки были плохими новостями. Они разоряли курятники и распугивали лошадей. Именно из-за них, как мне рассказывали, мой дядя хранил пистолет в подстаканнике своей машины.

Но самое странное, что волков и всех тех плохих новостей, которые они несли с собой, не существовало. Не совсем так, не после десятилетий охоты, не там, откуда я родом.

Но вот этот человек был полностью волком.

Все в нем было большим и темным, как новая луна в человеческом обличье.

А самое не бросающееся в глаза качество волков — и лун — это их красота. Жаль нет закона, запрещающего хищникам быть одновременно красивыми и смертоносными. Этот человек был и тем, и другим — в самых лучших смыслах. Он уничтожал и крушил, разрывал на части и смотрел, как вы истекаете кровью, и улыбался при этом.

Волки не были похожи ни на лис, ни на койотов, ни на горных львов, ни на других существ, которые, как известно, рыщут по фермам и сельским районам.

Волки не были хитрыми или коварными, но и не были наглыми. Они были смелыми в простом смысле этого слова. Добивались того, чего хотели — и все.

Столкнувшись лицом к лицу с волком, нужно встать в стойку и смотреть ему прямо в глаза. Бежать в страхе — значит, почувствовать, как клыки вонзаются в кожу. Я не собиралась бежать.

Я поставила коробку на землю, стряхнула пыль с рук и поправила поясок на талии. Я не боялась этого волка, хотя и знала, что он вцепится в горло, если я дам ему шанс.

Сантиллиан смотрел на меня именно такими глазами, беззвучно повторяя свой вопрос. Ему не нужно было ничего делать, кроме как стоять здесь, чтобы привлечь мое внимание, и он знал это.

— Ты что-то сказал? — спросила я. — Я слышала какие-то недовольные звуки, но не слова. Это был ты? С рычащими звуками? Ты издаешь эти звуки?

— Ты, — он потряс обеими руками, — это… и расчлененная коробка… что... что... что, черт возьми, ты делаешь?

Я оглядела беспорядок перед собой.

— Это действительно требует объяснений или тебе просто нравится, когда все рассказывают за тебя?

— Да, это требует чертовых объяснений, Джаспер. Почему ты таскаешь все это сама?

— Потому что я могу.

Я была не в том положении, чтобы нанимать людей для каждой мелкой работы.

Он указал на мокрый плесневелый мусор.

— Очевидно, нет.

— Это поломка коробки, а не моя, — ответила я.

— Тебе вообще не следовало перемещать эту коробку.

— Помоги-ка разобраться, пожалуйста. Сначала ты горячишься из-за того, что меня не было здесь, чтобы разобраться с этими вещами раньше. Потом ты злишься, что я приехала — и осталась. А теперь ты переживаешь из-за того, что я забочусь о доме? Разве я не имею на это право?

Снова положив руки на бедра, он хмуро посмотрел на улицу. После паузы он сказал:

— Есть еще?

— Прости?

— Есть. Там. Еще.

Когда я не ответила, он добавил:

— Коробки, Джаспер. Есть еще коробки, которые нужно перенести?

— Да, впрочем, я...

— Они в подвале?

Я бросила на него взгляд.

— Меня не интересует твоя помощь.

— Мне неинтересно смотреть, как распадается еще одна заплесневелая коробка. Кричи на меня сколько хочешь, — сказал он, уходя в сторону дома, — но это все, что ты будешь делать.

— Какое твое дело? — воскликнула я, следуя за ним.

Сосед с грохотом спускался по лестнице в подвал, и каждая его нога ударялась о ступеньки, словно он хотел, чтобы они разлетелись в щепки.

По правде говоря, я слегка опасалась, что эти старые ступени не выдержат, принимая на себя всю мощь Линдена Сантиллиана. И что тогда делать нам, запертым в этой водянистой могиле подвала? Он будет кричать, я буду кричать, у меня будет повод снова прижать руки к его груди.

Идеально. Если бы идеальным был ад, такой же неблагополучный, как тот, который я покинула больше недели назад.

Линден взглянул на меня через плечо, не скрывая своего раздражения.

— Мы все еще занимаемся этим?

— Да, занимаемся. Ты в моем подвале. Ты можешь ответить на чертов вопрос.

Он повернулся ко мне лицом, вытянул руки и опустил их по бокам.

— Я заберу эти последние две коробки и уйду. Теперь ты счастлива?

— Ни в малейшей степени.

Линден наклонил голову в сторону, как будто ему нужно было получше меня рассмотреть.

— Ты серьезно расстроена из-за этого? Или ты решила, что это та вещь, из-за которой ты хочешь расстраиваться, и при каждом удобном случае играешь эту роль? Потому что, похоже, ты не испытывала настоящих эмоций с тех пор, как поняла, что можешь манипулировать людьми с помощью пластиковых улыбок и фальшиво-сахарных комментариев.

Мое сердце застряло в горле. Я пыталась, но не могла говорить. Не могла создать единственную защиту, которая у меня когда-либо была — мои слова.

— Да. Я так и думал. — Он нагнулся, обхватил руками оставшиеся картонные коробки и оставил меня одну в подвале.

Через минуту я услышала, как захлопнулась входная дверь.

Я села на ступеньки, положив локти на колени и опустив голову на руки. На этой неделе у меня ничего не получалось. Ничего не шло на лад.

Сначала это был водонагреватель и всевозможные проблемы с ним. Дом нуждался в серьезной переделке, и я не могла финансировать это самостоятельно, не имея постоянной работы. Хотя у меня было несколько предложений, большинство из них относились к разряду политических комментаторов, но создание персоны «говорящей головы» из моего скандала в эфире было не для меня. Я даже не очень хорошо разбиралась в механике телевидения — отсюда и лажа с прямым эфиром — и от одной мысли об этом мне становилось холодно. Оказаться в одной клетке с кривляющимися политиками и выкраивать пять беспрерывных секунд эфирного времени было для меня последним средством.

Я пришла в политику не потому, что хотела, чтобы из-за каждого маленького политического маневра казалось, что небо рушится. Я пришла сюда не ради борьбы за власть, не ради патриотизма, не ради проверки на чистоту.

Очень, очень давно я была идеалистом. Верила. Я думала, что перемены возможны, и что люди занимаются этой работой ради высшего блага.

Несколько недель назад я была мастером предвыборной стратегии. Оружием политического разрушения. У меня были личные номера телефонов всех, кто был хоть кем-то, и я не боялась оказывать услуги. Все это было в моих горячих ручках.

Теперь же... теперь я была персоной нон грата в большом смысле этого слова. Я была именно тем, в чем меня обвинял Линден. Все подстроено, звуковой фон, фотосессия. Постоянный политический маневр. У меня был старый обветшалый дом, который я не могла позволить себе отремонтировать. Во всяком случае, не самое важное. Если бы дело было только в том, чтобы вырвать мохнатые ковры и вынести дурацкие шкафы, я бы справилась с этой задачей. Но я не могла переделать проводку в доме или заменить сантехнику конца прошлого века.

Здесь был бардак, но я не могла вернуться домой. Нет, родительский дом был совсем не похож на Хогвартс — тем, кто просил, помощь не оказывалась.

Даже если бы я вернулась в Джорджию, спалив гордость и принципы, это ничего бы не изменило. Я получу то же самое старое дерьмо, что и всегда, те же токсичные разговоры о том, где мое место, что для меня хорошо, чего я заслуживаю, и ту же ловушку стыда и бессилия.

То место похоже на падение в колодец. Я видела свет, но это не имело значения, потому что я уже орала до хрипоты и стерла пальцы до костей, пытаясь выбраться.

Дом не помог бы. Даже если бы мне позволили остаться там без арендной платы (сомнительно), меня бы бесконечно распинали за все, что я сделала с тех пор, как уехала оттуда почти двадцать лет назад.

Получение высшего образования? Элитарность.

Работа на прогрессивного кандидата? Дьяволопоклонник, убивающий младенцев.

Переехать в округ Колумбия, разделить постель с мужчиной до брака? Блудница.

Я откажусь произносить слово, которое бы использовали, узнав, что я также делила постель не с одним мужчиной.

Черт, я прослезилась, когда обнаружила очередную жестяную баночку Country Crock, наполненную просроченными купонами, пуговицами или спичками из ресторанов, которые посещала Мидж в те времена, когда спички еще были пригодны для продажи. Я пролила пару слезинок, когда сорвала малиновый ковер в ее спальне, который она безмерно любила и ценила, и еще раз, когда обнаружила в сушилке кучу ее темно-синих нейлоновых носков, остывших и все это время ожидавших своей пары. Я смеялась и плакала над коробками с хлопьями All-Bran в шкафах и обнаруженной под кухонной раковиной кофейной банкой с гаечными ключами. И я не думала, что смогу остаться в своей шкуре после того, как обнаружила пластиковый пакет, наполненный всеми открытками ко Дню матери, которые я посылала Мидж на протяжении многих лет — от самодельных, нарисованных мелком, до магазинных «Для особенной тети», когда я выросла. Там же были открытки на Рождество и день рождения, а также фотографии, которые, должно быть, мама присылала с выпускных и других торжеств.