— Подожди. Остановись.

В ее приказе звучит отчаяние, которого я не понимаю. А мне нужно понять.

— Почему?

— Пожалуйста, Том. — Ее голос теперь спокойнее, но такой же твердый. — Давай сосредоточимся на будущем. Чтобы мы оба могли просто... двигаться дальше.

— Я думал, мы должны смириться с нашими чувствами? — Я говорю с улыбкой, пытаясь заставить ее улыбнуться в ответ.

Кэтрин не улыбается.

— Послушай. Я не для того рвала задницу, чтобы доставить тебя домой к сочельнику, чтобы ты мог погрязнуть в воспоминаниях. Хорошо?

Я ничего не говорю.

— Горби? Разве ты не согласен? Что Тому нужно сосредоточиться на том, чтобы жить дальше? — Это скорее приказ, чем вопрос, и наступает напряженная тишина, прерываемая только тем, что Горби делает последний большой глоток своей содовой.

В кабине тишина, только наш водитель блаженно смакует напиток, прежде чем заговорить.

— Ну, понимаете, мне неприятно не соглашаться с такой милой леди, но...

Кэтрин снова наклоняется вперед и бросает на водителя убийственный взгляд.

— Горби!

Я улыбаюсь, потому что это тот же тон, который она использует с упрямыми свидетелями, непокорными клиентами и адвокатами. Это работает в зале суда, работает и здесь, потому что Горби прочищает горло и кивает.

— Итак, Том, — говорит Горби. — Противостояние призракам — это хорошо, но мы не можем жить прошлым. Видишь разницу?

— Я не...

— Ты подготовил свое предложение? — продолжает Горби. — Давай потренируемся в этой области.

— О, да, давайте, — радостно восклицает Кэтрин, резко меняя амплуа, теперь, когда я оказался в центре внимания, и она может полностью увернуться от эмоциональных вопросов.

— У меня все в порядке, — говорю я немного отчаянно. — Я уже много раз прокручивал это предложение в голове.

Горби горестно качает головой.

— Не сработает. Когда произносишь вслух, получается по-другому.

— Правда? — огрызаюсь я, немного устав от Горби и его непрошеных советов, которые задевают те места, где я не хочу капаться. — Кто сказал? Опять доктор Фил?

— Не будь ворчуном, Том, — говорит Кэтрин. — И он прав. Ты же знаешь, я всегда репетирую свои заключительные речи вслух.

— Это другое. — Я смотрю на часы. Осталось три часа. И никакого пути к отступлению.

— Не совсем, — настаивает она. — Разве Лоло не заслуживает большего, чем какая-то никудышная, спонтанная болтовня?

Она не добавляет «как было со мной», но мне интересно, думает ли она об этом. Отчаянно надеюсь, что это не так. Надеюсь, что она понимает...

— Давай же, Том, — говорит Горби. — Представь, что нас здесь нет, и ты опускаешься на одно колено перед Лулу.

Ни Кэтрин, ни я его не поправляем.

Я закрываю глаза.

— Если я буду заниматься этой ерундой с репетицией предложения, я хочу получить кое-что взамен. Час молчания.

Горби отхлебывает свой напиток.

— Хм. Думаю, это возможно. Кэтрин?

— Конечно, я могу с этим справиться. — Она делает жестикулирующее движение рукой. — Приступай, Том. Делай предложение.

Не могу поверить, что думаю об этом, но перспектива молчания в конце слишком заманчива.

Я прочищаю горло.

— Ладно, Лоло. Мы встречаемся уже почти год. У нас были хорошие времена. Мы хорошо подходим друг другу...

Кэтрин притворяется, что засыпает.

— Боже правый, Том. Хочешь, чтобы она сказала «нет»?

Прежде чем успеваю ответить, в разговор вступает Горби. Кто бы сомневался?

— Это должно быть романтично, Том.

Я прижимаю большие пальцы к глазницам.

— Серьезно, Горби?

— Вот. — Он крутит ручку радиоприемника, пока не находит песню, которая ему нравится. — Это поможет. Настроит тебя на амурный лад.

Кэтрин кивает.

— Амурный лад, — повторяет она.

Баллада Глории Эстефан «Рождество твоими глазами» заполняет крошечную кабину. Я почти желаю, чтобы произошла еще одна автомобильная авария.

— Ну же, Том. Не стесняйся.

Я делаю глубокий вдох. Чем быстрее закончу с этим, тем быстрее получу свой час тишины.

— Ладно, Лоло. У моей семьи есть очень важная традиция в канун Рождества...

Кэтрин быстро опускает взгляд на свои руки, и я смотрю на нее.

— Эй, если это...

— Нет, нет. — Она поднимает глаза и снова улыбается. — Я в полном порядке. Чего не скажешь об этом предложении. Хочешь, чтобы я погуглила идеи предложений? Просто как запасной сценарий?

— Хорошая идея. Никогда не будь слишком гордым, чтобы просить о помощи, Том, — говорит Горби. — Кстати, о...

Он протягивает мне пакет «Доритос» с сыром, который я со вздохом открываю и отдаю ему обратно.

— Знаешь, — говорит Горби, хрустя чипсами. — Думаю, проблема в том, что ты просто разговариваешь с воздухом. А не с реальным человеком. Почему бы тебе не потренироваться на Кэтрин?

— Мы уже делали это однажды. И все закончилось не очень хорошо, — бормочу я.

— Нет, нет, он прав! — взволнованно говорит Кэтрин, дергая меня за мочку уха, пока я не поворачиваюсь к ней лицом.

Она распушивает волосы и хлопает ресницами.

— Вот. Представь, что я Лоло. Нет, нет, подожди... Могу поспорить, что мои сиськи больше, чем у нее.

Кэтрин пытается сплющить грудь ладонями.

— Хорошо, теперь вперед.

Глория допевает последние ноты своей песни, и радиостанция переключается на другую праздничную песню, и не на что-то безопасное и занудное вроде «Бабушку сбил северный олень», а на призрачные начальные ноты песни Дэна Фогельберга «Старое доброе время».

Проклятье. Горько-сладкая ностальгия этой песни всегда проникает в меня, и она делает именно то, что задумал Горби, перенося меня в другое русло, где есть только я и женщина, с которой я хочу провести остаток своей жизни.

Делаю глубокий вдох, и, хотя я не лгал, когда говорил, что десятки раз прокручивал в голове свое предложение Лоло, когда открываю рот, выходит нечто совершенно другое.

— Я не хотел влюбляться в тебя, — медленно говорю я, не сводя глаз с задних фар грузовика перед нами, которые выглядят размытыми сквозь мокрый снег, покрывающий лобовое стекло. — И точно не собирался продолжать любить тебя, — продолжаю я. — Но в последнее время понял... что лучшие вещи в жизни — не те, что ты планируешь. Все лучшее в жизни дается нелегко.

Я делаю глубокий вдох, а затем продолжаю.

— Самое лучшее — это то, за что ты держишься изо всех сил, и если настолько глуп, что отпускаешь это, то сражаешься, чтобы вернуть.

Я сглатываю, по-прежнему глядя прямо перед собой.

— У меня нет абсолютно никаких сомнений в том, что я буду совершать ошибки и что я тебя не заслуживаю. Но я также обещаю, что никогда не перестану пытаться заставить тебя улыбаться, сделать тебя счастливой. Обещаю, что никогда не сдамся. Если ты только дашь мне шанс.

Когда заканчиваю, то намеренно не смотрю на Кэтрин. Горби протягивает мускулистую руку и предлагает салфетку Кэтрин.

— Вот держи, милая.

— Спасибо, — говорит Кэтрин немного хрипловатым голосом, и я удивляюсь, когда она берет её и вытирает глаза.

— Так плохо, да? — поддразниваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно, и смотрю на нее.

— Ужасно. — Она громко сморкается. — Ужасно. Просто... полное дерьмо. Ей это не понравится.

Ей. Лоло. Точно.

Горби тоже сморкается, еще громче, чем Кэтрин.

— Очень хорошо, Том. Только одна маленькая поправка. Ты сказал «то сражаешься, чтобы вернуть». Раз уж ты тащишь задницу через всю страну, тебе следовало бы сказать: «то сражаешься, чтобы вернуться».

Я долго молчу, потом киваю.

— Точно. Конечно. Спасибо, Горби. Хорошая идея.

Верные своему обещанию, Кэтрин и Горби награждают мое фальшивое предложение тишиной, и следующая минута заполнена только песней Фогельберга о потерянной любви и снеге, превращающемся в дождь.

Кэтрин тянется ко мне и сжимает мою руку.

— Эй. Она скажет «да». Она будет идиоткой, если не согласится. И как только я верну свой телефон, Гарри позвонит. И мы оба вернемся на круги своя, все пойдет по плану. Да?

Я сжимаю ее руку в ответ.

— Да. — Я позабочусь об этом.

А потом я начинаю вынашивать новый план.