ГЛАВА 1

Эмбри

Прошлое

Я встретил короля, когда мне был двадцать один год.

Но это я забежал вперед.

Сначала обо мне: я — Эмбри Мур, сын ужасного вице-губернатора Вивьен Мур. Для внешнего мира я, скорее всего, похож на принца. Я вырос, имея лошадей, яхты и собственное гребаное озеро, ходил в самые престижные учебные заведения, рано окончил колледж и удрал, чтобы поиграть в войну, потому что это казалось веселым занятием.

Так и было до того, как на самом деле началась война. Когда люди думали, что карпатские сепаратисты будут оставаться там, где всегда и были, и война казалась самым лучшим приключением: провести некоторое время в горах, немного поиграть в солдата, и добавить строчку в резюме для моего неизбежного будущего в политике.

Принцы все время это делают.

Легко.

И было легко... пока не настал второй месяц моего пребывания на базе.

Помнится, я хотел курить. Вот почему я пропустил начало боя. Наступил вечер, розовые сумерки замаскировали приземистое уродство базы, и, когда я схватил со своей кровати серебряный портсигар и ринулся во двор, помню, подумал, что мир не может стать еще красивее, чем был в тот момент. Мазки оранжевого, красного и фиолетового цветов на западе, темные отроги гор — на востоке, свежий чистый воздух и обещание мерцания звезд над головой. Что может быть прекраснее этого? Что еще смогло бы заблокировать мои мысли, перехватить мое дыхание, остановить все, за исключением благоговения и невероятной благодарности?

Это показывает, что тогда я думал совсем по-другому, задавая вопрос «Что?» вместо того, чтобы спросить «Кто?».

Я повернул за угол во двор, уже вытаскивая сигарету, чтобы ее зажечь, когда мимо меня промчалось размытое пятно серо-коричневого-зеленого цвета, столкнувшись с другим пятном серо-коричнево-зеленого цвета. Я отскочил назад, сигарету выбило из моей руки, и затоптали чьи-то ноги, и меня едва не засосало в торнадо из кулаков и сапог, которые собирались в толпу со всех сторон.

— Это была моя последняя сигарета, мудак, — сказал я, не обращаясь ни к кому в частности.

Большой парень, которого называли Даг — большой пистолет (к этому времени все забыли его настоящее имя), смотрел на драку, скрестив руки и с явным выражением отвращения на лице.

— Идиоты.

Я согласно крякнул. Недавно, в рамках какой-то новой инициативы в области здравоохранения, на склад прекратили доставлять сигареты и мне сегодня вечером действительно, действительно не хотелось идти пешком в маленькую украинскую деревню, чтобы купить себе пачку сигарет. Но теперь выходило так, что придется это сделать.

— Ты собираешься вмешаться? — спросил меня Даг, наклонив голову в сторону потасовки.

— После того, как из-за них я выронил сигарету? Они заслуживают несколько синяков, — сказал я в шутку, но Даг не улыбнулся, и я добавил: — Все равно они — не мои ребята.

В конце концов, это была чертовски большая база, и я не собирался тратить свою энергию на этих двух идиотов, боровшихся бог знает за что.

— Но ты единственный офицер, находящийся поблизости, — заметил Даг.

— Типа тебя это как-то заботит.

На всякий случай я оглядел двор, и, конечно же, у меня было самое высокое звание из всех собравшихся.

С длинным многострадальным вздохом, адресованным Дагу, и, пробормотав несколько слов о том, что я не долбаная няня, я пошел вперед, чтобы разнять парней и дать им понять, что один из них должен мне новую сигарету.

Но кто-то меня обскакал.

Широкоплечий мужчина вошел в центр драки, так же спокойно, как шел бы по пляжу, схватил одного солдата за рубашку на спине и дернул его назад. Резким движением сдержал другого бойца, и сделал это настолько быстро, что мой мозг смог лишь заметить, как что-то мелькнуло. Сверкающие глаза, полные губы. Темные волосы. Такая оливковая кожа, с которой обычно рождаются, которая и зимой остается теплой и бронзовой. Возможно, он — итальянец или же грек.

— Святое дерьмо, — сказал Даг. Он явно был под впечатлением. А, может, и нет. Иногда было трудно что-то сказать, когда дело касалось Дага.

Персиваль Ву, один из наших переводчиков для местных жителей, подошел к нам сзади со стороны казарм.

— Это Колчестер, — сказал он нам с Дагом низким голосом. — Он только вчера сюда приехал.

В тот момент мне было все равно, кем он бы. Я просто был рад тому, что мне не пришлось разбираться с дракой. Честно говоря, я всего несколько месяцев назад покинул офицерско-кадетскую школу, и мне все еще было странно руководить другими людьми.

Я вырос в кругу власти, в кругу людей, которые с легкостью управляли другими, но я сам большую часть своей жизни уклонялся от любой ответственности. Люди, наделенные властью, были чем-то очаровательным и интригующим, а другие люди оценивались лишь по тому, насколько весело с ними мне будет. У меня не было никакой практики, когда дело доходило до заботы о других... Я сам едва мог удержаться от неприятностей.

На самом деле я редко об этом беспокоился. С чего бы мне это делать, когда неприятности обычно приносили много забавного для всех их участников?

Я знаю, что из-за всего этого я казался эгоистичным, и именно таким я и был. Я был плохим эгоистичным ребенком, который превратился в плохого эгоистичного человека... но не путайте эгоизм с забывчивостью. Я знал, насколько плохим я был. Знал, каким грешником был, хотя и говорил себе, что не верю в грехи. Поздно ночью, после того, как я выпивал, трахался или с кем-нибудь дрался (в зависимости от обстоятельств), я лежал в постели и наблюдал за тем, как звезды падали с неба, и знал (просто знал), что я был каким-то противоестественным. Знал, что некоторые люди рождались неправильными, рождались полностью извращенными и пустыми внутри. Знал, что я родился без того, что делало людей храбрыми, чистыми или хорошими. Знал, что я родился без совести или, может быть, без сердца, или без души. Я думал обо всем этом, потом вертелся в постели, закручивая свое тело в простыни, и утыкался лицом в подушку. И когда воздух прекращал поступать в мое тело, я думал о каждом ужасном поступке, который совершил, ненавидел себя за то, каким эгоистичным иногда был, каким легкомысленным. Я точно знал, что не стоит поддаваться гневу, похоти или стремлению уйти от действительности, не стоит доводить их до неизбежно кровоточащего, липкого, опьяняющего конца, но каждый раз, не смотря ни на что, это делал.

Каждый. Раз.

Но сейчас были только сумерки, и ночь еще не наступила, и еще не пришло время отвращения к самому себе. В тот момент я лишь чувствовал облегчение и нечто вроде смутной благодарности, и желание пойти и найти себе сигарету.

— Похоже, шоу закончилось, — сказал я Дагу и повернулся, чтобы направиться в деревню. А затем за спиной почувствовал чье-то присутствие. Присутствие человека, который точно не был тощим Ву или неуклюжим каменнолицым Дагом, и я замер. Но не повернулся.

Вернее, повернулся, но не сразу.

— Не хотите ли мне объяснить, почему ваша сигарета важнее ваших людей, лейтенант?

Голос был таким, что заставляет вас замолчать. Глубокий, и воплощавший в себе интересное сочетание хрипоты и мелодичности, словно в песне, ноты которой были сожжены по краям.

Но не само звучание заставляло остановиться... а чистота. Сила. И не та сила, вроде незаслуженной развязности, которая слышалась в голосе мужчин моего возраста, которые притворялись сильными, — а настоящая сила.

Спокойная, ясная, подлинная.

Неоспоримая сила.

Это был голос человека, который абсолютно точно не лежал по ночам в постели и не желал себе никогда не родится.

Я повернулся к мужчине лицом, будучи уже выбитым из колеи звуком голоса, а потом почувствовал настоящий нокдаун, увидев вблизи его лицо. Темные густые брови над глазами такого сложного оттенка зеленого, что я не мог решить, какими они были в действительности — бледными или же темными. Опасный рот, высокие скулы и квадратный подбородок, затемненный щетиной. Учитывая его чертовски-гипер-уставную стрижку и блестящие сапоги, я догадался, что Колчестер был не тем человеком, который пропускает утреннее бритье. Он просто не мог ходить с гладким лицом более нескольких часов.

Но поражали не черты лица, а выражение и внимательный взгляд. Он выглядел как мой ровесник, и все же было что-то еще в его лице, из-за чего он казался старше своих лет. Сейчас, когда я вспоминал об этом, то понимал, дело не только в возрасте. Дело было во времени. Он был похож на мужчину другой эпохи, на мужчину, который должен был ездить верхом на лошади по густым лесам, спасая дам и убивая драконов.

Благородный.

Отважный.

Величественный, словно король.

Обо всем этом я подумал в считанные секунды. А в следующее мгновение у меня возникло внезапное, неудобное чувство, что он только что увидел все, что ему было нужно, чтобы знать все обо мне, что он увидел мой эгоизм, мою легкомысленную похоть и мою распутную лень. Что он видел, как я каждую ночь утыкался в подушку и жалел о том, что у меня не хватало смелости прекратить мое никчемное существование.

И я почувствовал внезапную краску стыда. За то, что был собой. За то, что был Эмбри Муром (младшим-чертовым-бесполезным-лейтенантом Эмбри Муром), и это меня разозлило. Кем возомнил себя этот довольный мудак, чтобы заставлять меня стыдиться самого себя? Только я сам имел право заставлять себя это чувствовать.

Я сделал шаг к нему, становясь в оборонительную позицию, из-за чего наши грудные клетки оказались на расстоянии руки. С некоторым удовлетворением я понял, что был выше него на три сантиметра или около того, хотя в нем, вероятно, было на добрых тринадцать килограмм чистых мышц больше, чем у меня. И с еще большим удовлетворением понял, что на его мундире золотистые погоны. Младший лейтенант, как я.