Наклоняюсь над девушкой, и ее слезы смешиваются с макияжем, когда она смотрит на меня. В ее глазах светится мольба, на которую я отказываюсь отвечать. Если мои родители держат ее на этом столе, значит, на это есть причина.

Они никогда бы не причинили вреда невинному человеку.

Кончик лезвия касается ее лба, и кожа подергивается, напрягаясь. Я не обращаю на это внимания. Игнорирую все вокруг и разрезаю ее кожу. Первая капля крови, просачивающаяся сквозь порез, вызывает возбуждение. От резкого запаха металла в маленьком сарае у меня кружится голова.

Вырезаю слева и справа — простой, но замысловатый контур. Это не занимает много времени, хотя мне кажется, что на это уходят часы, и когда я заканчиваю, кровь стекает по ее лбу и заливает глаза. Она у меня на пальцах, размазанная и поблекшая до темно-розового цвета.

Ворон.

Наша фамилия. Значение этого слова поймет только моя семья. Это мы. Это наша семья. Наша кровь.

Я возвращаю лезвие отцу, и он принимает его с гордостью в глазах. И отец, и моя мама смотрят на меня с довольными лицами.

— Отличная работа, Крошка Ворон, — говорит мой отец, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в макушку. Его длинные волосы щекочут мне щеку, и я смотрю на девушку, которая едва в сознании от боли. Я не знаю, что они планируют с ней делать. Да и не хочу знать, честно говоря.

— Я горжусь тобой, — говорит мама и расплывается в широкой улыбке.

Я улыбаюсь, и они отпускают меня обратно в комнату.

Впервые за не знаю сколько времени я чувствую, что родители принимают меня. Наконец-то мы втроем можем объединиться в чем-то, что имеет для них значение.

Они гордятся мной.

Гордость расцветает в моей груди и заставляет кожу покалывать. Я возвращаюсь в свою комнату с такой яркой улыбкой на лице, что даже несколько часов спустя у меня болят щеки.

Именно этот день стал настоящим началом. Теперь уже не мои родители были монстрами, а я сама. Я стала частью их ритуала, который невозможно было завершить без моего присутствия. Не имело значения, спала я или бодрствовала, устала или была настороже. Не могу сосчитать, на скольких телах я вырезала очертания ворона. До этого дня было много смертей, но тот день...

Тот день положил начало Убийцы Ворона, и мы все были причастны к этой смерти.

Рэйвен

Мои губы горят и покалывает все двадцать минут по пути домой. Я не могу сосчитать, сколько раз тянулась пальцами ко рту и проводила ими по нежной коже губ. Все мое тело горит, лихорадит от его прикосновений, даже после того, как они прошли.

Что бы ни произошло сегодня, это стало поворотным моментом для нас. Мы никогда не сможем вернуться к неизведанному прикосновению друг друга. Я знаю, каково это — чувствовать его. Знаю, как реагирует на это мое тело.

Знаю, каков он на вкус.

Твою мать, мой самый первый поцелуй.

Ну, кроме моего первого первого, о котором я отказываюсь даже думать.

Интересно, что Каэлиан думает по этому поводу? Ему не показалось, что у меня слишком маленькие губы? Слишком жесткие? У меня воняло изо рта?

Честно говоря, не знаю, почему меня это волнует. Я никогда не смогу быть с ним. Никогда не смогу быть с таким мужчиной, как он. Каэлиан напоминает мне о моем прошлом. Не могу сказать, хорошо это или плохо, хотя все, что я знаю, — это то, что такой человек, как он, абсолютно уничтожит такого человека, как я.

Но каждый раз, когда произношу эти слова, я чувствую их с уверенностью. Потом снова оказываюсь в его присутствии, и это становится чем-то большим. Он цепляется за меня своим пристальным взглядом, своими сильными пальцами. Я завороженно смотрю в его глаза цвета мокко, и все мысли о том, что правильно, а что нет, улетучиваются из моей головы

Я избавляюсь от своих хаотичных мыслей, снимая шарф, чувствуя, как моя кожа становится влажной, а мысли — нестройными. Тянусь рукой к шее, и морщусь, когда касаюсь ожога от распятия. Это была короткая встреча, но все равно ужасная. Мои тетя и дядя, им становится все хуже. С каждым днем я чувствую, что они все ближе и ближе.

Часть меня чувствует, что смерть — это ответ им до моего восемнадцатилетия. Может быть, они никогда не хотели, чтобы я покидала их дом. Возможно, они видят во мне убийцу. Я не удивлюсь. Потому что тоже чувствую это в себе.

Но мне кажется, что с каждым днем они становятся на шаг ближе к тому, чтобы получить от меня то, чего они хотят.

Возмездие.

— Куда ты идешь? — спрашивает тетя Глория, стоя у подножия лестницы.

Я хватаюсь за перила, так сильно желая просто уйти, чтобы она не заметила. Но так не бывает. Все, что она делает, — это ждет моего следующего шага.

Сорвать планы.

— Мне нужно закончить школьное задание. Я собиралась сходить в библиотеку.

Я должна была догадаться, что с этим возникнут проблемы. В тот момент, когда мы с Арией вернулись домой пораньше, я заметила, что она становится все более и более взволнованной.

Потом она начала убирать и без того сверкающую кухню, и я поняла, что меня ждет адская встреча.

— После того, как забрала свою дочь из школы посреди дня, я удивлена, что они не исключили твою лживую, эгоистичную душонку. Если ты думаешь, что можешь развратить мою дочь только ради того, чтобы ходить и получать хорошие оценки, тебе лучше подумать еще раз, — язвит тетя Глория, разворачиваясь и направляясь на кухню.

Я затаиваю дыхание, когда она берет нож, подходит к своей сковороде с банановым хлебом и отрезает себе кусочек.

— Могу пообещать, что ничего такого не пытаюсь сделать. Я просто знала, что остаток дня для любого из нас будет отвлекать внимание и нас, и других, когда мы будем покрыты чужим обедом. Я уверена, что учителя извинят нас и дадут нам время, чтобы наверстать упущенное.

Если бы только я могла отпустить холодное замечание в ее сторону, но если сделаю это, она никогда меня не отпустит.

— Думаю, будет неплохо, если ты останешься дома на вечер. Сосредоточься немного больше на общении с Богом. Господь знает, что тебе это нужно, — говорит тетя Глория с набитым хлебом ртом.

Страх скручивает мой желудок.

— Пожалуйста, я не могу.

Она стряхивает крошки с рубашки.

— А почему бы и нет?

Я впиваюсь ногтями в перила на лестнице.

— Мне нравится в школе, и я не хочу отставать в учебе. Пожалуйста. Я буду проводить здесь больше времени, сосредоточившись на Боге.

Тетя Глория кивает.

— Да, будешь. Если ты живешь в этом доме, значит, ты связана с Господом, а у меня такое чувство, что ты совсем не связана.

Я улыбаюсь ей, не понимая, какого ответа она ждет, но отказываясь его давать.

Спускаюсь по оставшимся ступенькам и огибаю стол в противоположном конце комнаты от тети Глории. Я всего в нескольких шагах от двери, когда меня снова окликают по имени. Застываю, оглядываясь через плечо, и вижу, что она стоит там, подняв руку и указательным пальцем подзывая меня к себе.

Дерьмо.

Я разворачиваюсь и иду к ней, чувствуя, как ледяной ужас пробирает меня до костей. Могу гарантировать, что моя красная кровь становится ледяной и синей.

Захожу за угол, где она все еще стоит с острым ножом на прилавке. Я проглатываю свой страх, бросая взгляд на лестничную площадку и гадая, остановилась бы она, если бы Ария была дома. Она ушла с моим дядей в магазин за продуктами. Мне следовало уйти тогда. Я редко остаюсь дома наедине с тетей Глорией, а если и остаюсь, то никогда не чувствую себя так, как сейчас.

Как будто я в опасности.

Как только я подхожу к ней, тетя Глория обнимает меня за спину и кладет руку мне на талию.

— У меня такое чувство, что ты чего-то недоговариваешь. Ты что-то скрываешь от меня, Рэйвен?

Я мотаю головой из стороны в сторону, беспокойство и ужас переполняют меня. Они следят за мной? Неужели она уже знает и проверяет меня? Я не знаю, как ответить на ее вопрос, не чувствуя, что отвечаю неправильно.

— Не хочешь рассказать мне, почему скрываешь еще один синяк на лице? Что, черт возьми, ты делаешь, чтобы тебя били? Ты ввязываешься в драки в школе?

Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, глядя на нее.

— Клянусь, что не участвую в драках в школе.

— Ты понимаешь, что Бог знает о каждой твоей лжи? Ты совершаешь грех за каждую свою ложь. Так что, Рэйвен, я бы была очень осторожна с ответами. Итак, скажи мне честно, ты скрываешь от меня что-то, о чем я должна знать?

Ее хватка становится болезненной, она так глубоко впивается в мою кожу, что мне кажется, будто ее пальцы вот-вот выскочат с другой стороны.

— Я ничего от тебя не скрываю.

Тетя Глория лезет свободной рукой в карман и вытаскивает, размахивая передо мной, мой крестик на золотой цепочке. Мои глаза расширяются. Я сняла его и не могла найти. Хотя искала и искала, но решила, что рано или поздно он найдется.

Я должна была догадаться, что происходит что-то более зловещее. Они играют в эти игры, выставляя меня злодейкой. Я не сделала ничего плохого, но вот они здесь, а я в хреновом ужасе от того, что потеряла ожерелье.

— Если ты ничего от меня не скрываешь, почему я уже несколько дней держу в руках твое ожерелье? Ожерелье, которое показывает твою преданность Богу, и ты его снимаешь. Единственная причина, которую я могу представить, — это то, что ты совершаешь мерзкие грехи вне этого дома. Что же это такое, ты употребляешь наркотики? Пьешь в несовершеннолетнем возрасте? Встречаешься с мальчиком?

Я хватаю ртом воздух, боль пронзает мои пальцы, кажется, что ее хватка разрывает меня на части. Как у дряхлой старухи может быть столько гребаной силы?

Тетя Глория тянет меня за собой к плите, включая огонь на полную мощность. Отступаю, но она прижимает меня к себе, и от страха я слабею.

— Скажи мне, Рэйвен. Какой из этих вариантов?

— Ни один. — Мой голос дрожит, и я чувствую, что готова упасть на колени.

Я лгу, но и говорю правду. Потому что не делаю того, в чем она меня обвиняет, но и не честна в своих действиях. Я совершаю грехи, я это понимаю. У меня дурная кровь, это я тоже понимаю. Но для нее даже мое дыхание — грех.