Он откинулся на спинку, и на его лице впервые появилось подобие улыбки.

— Да, тройное шоколадное мороженое было восхитительным.

Я рассмеялся, представив лицо Оливера, покрытое шоколадом.

— К нему можно добавить посыпку? — спросил я, зная, что это будет первым вопросом Оливера.

Он рассмеялся, как я и ожидал, и кивнул.

— Ага. — Он опустил взгляд и принялся ковырять свои ногти. — Дилан — мой парень.

Это было немного прямолинейно, немного вызывающе, но это было первое, что он действительно рассказал мне. Я сдержал свое воодушевление и кивнул.

— Как вы с ним познакомились?

Адам поднял руку к локтю и коснулся маленьких красных линий, которые были едва заметны на его руке. Мне стало интересно, был ли Дилан не только его парнем, но и тем, кто защищал его от тех, кто нанес ему эти царапины.

— Он новенький, переехал пару месяцев назад из Чикаго. Он сидит рядом со мной на английском. — Этот огонек вернулся.

— Кто еще знает, что Дилан — твой парень? — спросил я, надеясь, что он не закроется от меня.

Он опустил взгляд и пожал плечами.

— Я сказал миссис Уилсон, но она просто сказала, что у меня сейчас такой период, — ответил он, назвав своего школьного психолога и закатив глаза, — что для детей моего возраста нормально экспериментировать. — В его голосе звучала насмешка, но я видел в его глазах разочарование.

Я сдержал свое раздражение. Первый человек, которому он рассказал о своей ориентации, в значительной степени сказал ему, что его чувства необоснованные, что он не разбирается в своих эмоциях и мыслях. Адаму оставалось всего пара месяцев до восемнадцатилетия, он был почти взрослым, и обращаться с ним как с ребенком было неправильно.

— А ты что думаешь? — спросил я, подтверждая его самостоятельность. — Ты согласен с тем, что она сказала?

— Нет. Я — гей, — твердо заявил он. — Девушки никогда не интересовали меня. Если уж на то пошло, большинство парней мне тоже не нравятся. — Он с вызовом посмотрел на меня, словно я стану отрицать его слова.

— Но тебе нравится Дилан, — многозначительно сказал я. — Что в нем особенного?

Адам пожал плечами.

— Он как-то незаметно пробрался ко мне. Мы начинали просто как друзья, ну, знаете, болтали без умолку. — Он опустил глаза с легкой улыбкой. — Он очень уверен в себе. Дилан прямо сказал мне, что заинтересован во мне и будет ждать, пока я не сделаю первый шаг.

Его слова заставили меня задуматься, но я не был уверен.

— Я знаю, иногда ярлыки не важны, — сказал я, предваряя свое следующее заявление, — но как думаешь, ты можешь быть демисексуалом?

Он выглядел смущенным.

— Кто это?

— Некоторые люди не испытывают сексуального влечения к другим людям, не имея с ними прочной эмоциональной связи. Они могут испытывать мимолетное влечение к незнакомцам, но ничего стоящего. Обычно они испытывают сексуальные чувства к близким друзьям, и чем больше они узнают кого-то, тем ближе они к нему становятся. Друзья могут называть их ханжами, потому что у них нет того же сексуального влечения, что и у других.

Адам некоторое время смотрел в пол, обдумывая мои слова. Наконец он кивнул, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Возможно?

— И это нормально, — сказал я, бросив на него понимающий взгляд. — Иногда единственное, что мы можем сделать, — это признать, что мы не знаем. Все мы люди с разными желаниями. Нет двух одинаковых людей. — Я решил вернуться к Дилану и его ориентации. — Что ты думаешь о том, чтобы рассказать своим родителям о Дилане?

Адам широко раскрыл глаза и выдохнул.

— Мы с Диланом говорили об этом, но я просто не знаю, как они отреагируют. Они всегда пытаются свести меня с милыми девушками из их церкви. Дилан — атеист, который выглядит так, словно играет в гранж-группе 90-х. Мне просто не хочется подвергать его критике, а я знаю, что комментарии будут.

— Значит, ты не боишься насилия или того, что тебя выгонят? — Это был обычный страх, когда вы открываетесь семье.

Адам только вздохнул и покачал головой.

— Не совсем. По соседству поселилась пара геев, и моя мама приготовила им запеканку, а папа подарил набор инструментов, — сухо сказал он. — Будто быть геем означает, что у тебя не может быть инструментов. Я просто… — Он замолчал и бросил на меня разочарованный взгляд. — Почему так важно, чтобы они знали, что я гей? Гетеросексуалы не придают большого значения тому, что они гетеросексуалы, или тому, что им нужно открыто говорить об этом. Эй, мам, пап, я не знаю, как вам это сказать, но я натурал. Почему люди автоматически считают других натуралами, если не сказано иного? Почему я должен открываться?

Я кивнул, понимая, насколько несправедливы некоторые ожидания, возлагаемые на ЛГБТК+ в плане разъяснений и обучения других. Это было удивительно похоже на БДСМ-сообщество, а также у людей разных национальностей и культур. Добавьте это к тому факту, что ему пришлось бы признаться в этом не один раз, а несколько раз в жизни, и я мог понять его разочарование.

— Дилан понимает, что ты чувствуешь?

Адам пожал плечами.

— Не совсем. Он сказал, что у него толстая кожа и он более артистичный тип, поэтому люди все равно считают, что он гей. Не думаю, что ему когда-либо приходилось признаваться в этом. Иногда мне хочется быть похожим на него, знаете, более очевидным. Например, чтобы быть геем, ты должен соответствовать всем этим стереотипам. Я спортсмен. Ото всех есть много ожиданий относительно того, кто я такой и чего должен хотеть, как я должен одеваться и вести себя.

— Чего ты хочешь помимо всяких ожиданий? Не через год и не через десять лет, а сегодня, завтра, чего ты хочешь для себя?

У меня сердце разрывалось от того, каким расстроенным он выглядел.

— Я просто хочу иметь возможность пройти по коридору, держа Дилана за руку, и чтобы никто не пялился. Я хочу привести его домой, чтобы он познакомился с моими родителями, и чтобы это не имело большого значения. Я не хочу, чтобы все это имело большое значение.

Я кивнул и оставил это.

Он побеждено откинулся на спинку.

— Почему все это так важно? — Он откинул голову на спинку и посмотрел на меня. — Меня никто не запугивает и не оскорбляет. Я просто устал постоянно оправдываться, когда мне никто не верит. Я знаю, почему я здесь. Мама видит несколько синяков и царапин на моих руках и решает, что надо мной издеваются. Я говорю ей, что это не так, и она идет к школьному психологу. Миссис Уилсон хочет знать, кто причиняет мне боль, а когда я отвечаю, что никто, она думает, что я вру, обзванивает всех моих друзей и тоже допрашивает их. Я наконец-то счастлив, а мне этого никто не позволяет. Почему вы должны быть другим?

Я посмотрел на едва заметные красные линии, которые отмечали его руку. Потом потянулся, положил ладонь на его рукав и посмотрел на него, спрашивая разрешения. Когда он слабо кивнул, я подтянул его кофту на несколько сантиметров, чтобы увидеть царапины на его коже.

— Скажи мне, что кто-то не причиняет тебе боли, скажи, что ты не причиняешь боль себе, и я поверю тебе.

Он оттолкнул мою руку и одернул рукав. Поднявшись, схватил свои вещи и направился к двери. Я проклинал себя за то, что давил на него слишком сильно и слишком быстро.

Взявшись за ручку, он посмотрел на меня через плечо.

— Вы ведь не можете никому рассказать о том, что я рассказал, верно? Врачебная тайна и все такое.

Я кивнул, но ради честности я сказал правду.

— Я должен сообщать обо всем, что, по моему мнению, указывает на то, что ты собираешься причинить кому-то боль, в том числе и себе, и обо всех случаях продолжающегося насилия.

— Я не причиняю себе вреда и не планирую этого в будущем, и никто не причиняет мне вреда.

Я посмотрел ему в глаза и кивнул. Я ничего не сказал о различиях в терминах, которые мы использовали — «причинить боль» и «навредить», и я ничего не сказал о том, что могут означать эти различия.

— Я верю тебе.

Он выдохнул, словно мои слова сняли тяжесть с его плеч. Адам встретился со мной взглядом. Я почувствовал, что в ту секунду он решил довериться мне.

— Спасибо.

Я подъехал к дому Оливера немного позже, чем ожидал; прощальные слова Адама все еще звучали у меня в голове. Я открыл дверцу машины и выбросил из головы все мысли об Адаме. Внутри меня ждал мальчик с сияющей улыбкой и приветливыми объятиями.

Я подождал, пока Оливер откроет дверь и впустит меня — обычно он был слишком взволнован, чтобы позволить мне постучать — но он так и не появился. Постучав в дверь, я подождал еще немного, но безрезультатно. Его машина стояла на подъездной дорожке, и если бы он уехал куда-то с кем-то другим, то сообщил бы мне, так что я был уверен, что он все еще внутри. Потянувшись к ручке, я проверил ее и нахмурился, когда дверь распахнулась. Нам с Солнышком предстоит еще раз поговорить о личной безопасности.

Я закрыл за собой дверь, запер ее и поставил свой портфель на пол. Бросив ключи и бумажник в миску к ключам и бумажнику Оливера, оглядел кухню и гостиную, но его там не было. Я направился к его спальне и открыл дверь. Оливер лежал поперек кровати, все еще одетый в рабочую одежду, с закрытыми глазами и подгузником в руке.

Я посмотрел на его личико и заметил темные круги под глазами и напряженное выражение. У моего бедного мальчик был тяжелый день, и это было заметно. Я потянулся за подгузником и провел по нему пальцами. И понял, что он хотел надеть его, когда вернулся домой, но ждал меня.

Пришло время Папочке надеть подгузник на своего мальчика. Я выхватил подгузник у него из рук. Этого легкого движения было достаточно, чтобы разбудить его.

Подняв руку, Оливер потер глаза и приподнялся.

— Папочка?

— Это я, — тихо сказал я, потянувшись к краю его рубашки. Он закрыл глаза и поднял руки. — У тебя был тяжелый день, Солнышко?

Кивнув, он опустил руки, когда я стянул в него рубашку.

— Мокрый склад. Люди злятся из-за задержки заказов. Много звонков.

— Мой бедный малыш, — проворковал я, укладывая его обратно на кровать и потянувшись к пуговице на его штанах. Я стянул их вместе с трусами большого мальчика и бросил все в корзину. Достав из комода необходимое, я разложил все рядом с Оливером.