Он опустил взгляд на свои руки, теребя одеяло на коленях.

— Думаю, мне хотелось бы начать первым, и я не возражаю, если ты будешь задавать вопросы или делать комментарии по ходу дела.

— Хорошо, — ответил я, с готовностью соглашаясь с ним. — Есть ли что-нибудь еще, прежде чем мы начнем?

Я мысленно закатил глаза. Потому что говорил как настоящий психолог, но ничего не мог с собой поделать. Все мое обучение было направлено на то, чтобы заставлять других чувствовать себя достаточно комфортно и делиться со мной своими секретами. Просто надеялся, что Оливер не подумает, что я дистанцируюсь от него, как того ожидали от меня мои пациенты.

— Еще одна вещь, — сказал он, глядя на меня с такой надеждой, что я понял — я дам ему все, о чем бы он ни попросил. — Могу я сидеть у тебя на коленях?

Улыбаясь, потому что это была единственная просьба, в которой никогда бы не отказал, я раскрыл свои объятия и дернул подбородком.

— Забирайся, Солнышко.

Вместо того чтобы встать, Оливер сбросил обувь, закинул ноги на диван, встал на колени и, преодолев небольшое расстояние, упал в мои объятия. Кряхтя от его внезапного веса, я передвинул нас так, чтобы одна моя нога была на диване, а другая упиралась в пол, а Оливер находился между ними, прижавшись спиной к моей груди. Подняв плед, я аккуратно подоткнул его вокруг нас обоих.

— Как будешь готов, Солнышко.

Оливер кивнул и протянул руку, проводя пальцами по волоскам на моей руке.

— Мои родители не были хорошими людьми.

Я замер. Это было совсем не то, с чего, как я думал, он начнет.

— Они не били и не издевались надо мной, — быстро сказал он, будто зная ход моих мыслей. Я немного расслабился и позволил ему продолжать, но в глубине души понимал, что не смогу ответить ему тем же, когда придет время поделиться моей историей.

— С детства было ясно, что быть геем или отличаться от других каким-либо образом неприемлемо. Мы должны были выглядеть как можно более совершенными, счастливыми и нормальными. Когда заметил, что мальчики кажутся мне милыми, а девочки — неприглядными, я понял, что должен скрывать это от них. И провел так много времени, скрывая тот факт, что я гей, будучи их идеальным, золотым сыном, что у меня не было времени исследовать что-либо еще. Желания меркли по сравнению со страхом, что мои родители узнают. Но в выпускном классе решил рассказать об этом своему лучшему другу. Я рассказал ему об этом за завтраком, и к тому времени, как наступил обед, мой отец и все остальные в городе уже знали.

Оливер крепко сжал пальцами мое предплечье, когда вспомнил, должно быть, один из худших дней в его жизни.

— Когда вернулся домой, машина моего отца стояла на подъездной дорожке, и я был уверен, что случилось что-то ужасное. Моя бабушка становилась старше и уже попадала в больницу. Я бросился внутрь, а он стоял там. Отец был в такой ярости.

Оливер пожал плечами, будто мог рассеять обиду, но я знал, что это не так просто.

— Он кричал на меня какое-то время, но я не обращал на него внимания. Потому что за эти годы слышал достаточно, чтобы понять, о чем он говорит. Мне не нужны были подробности и не хотелось слышать все это в свой адрес. Он велел мне уходить и никогда не возвращаться. Я посмотрел на маму, но она даже не взглянула на меня. Затем ушел и позвонил тете Милли.

Впервые, с тех пор как он начал, голос Оливера ожил.

— Она приехала за мной. — В его голосе звучало благоговение и легкое удивление, будто этот факт все еще удивлял его. Я крепче сжал его, и он прижался ко мне в ответ.

— С тетей Милли и тетей Холли я, наконец, смог быть самим собой. Меня больше не терзал страх. Худшее уже случилось, и я выжил. Затем начал замечать то, что мне нравилось, и какие чувства они у меня вызывали. — Он запрокинул голову и улыбнулся мне. — Мне нравится просить разрешения.

— Я заметил.

Он хихикнул, прежде чем отвернуться и снова прижаться ко мне.

— Это заставляет меня чувствовать себя… в безопасности. Под присмотром. Защищенным. Я бы с легкостью мог встать и взять себе одно из тех брауни, которые, как я знаю, оставила для меня тетя Милли, но, попросив их, я уже не могу принимать решение. Я говорю тебе, чего хочу, но тебе решать, нужно ли мне это или заслуживаю ли я. — Он вздрогнул, и я понял, что одна эта мысль заводит его. — У меня была пара парней в колледже, но мне казалось, что чего-то не хватает. Все вокруг меня были без ума от секса, в то время как я просто… был совершенно другим. Я работал в книжном магазине тети Холли, когда наткнулся на книгу о age play. Я взял ее домой и прочитал каждое слово. Она так глубоко затронула меня, что я решил попробовать.

Я протянул руку и начал играть с его волосами.

— Это было очень смело с твоей стороны.

Он издал самоуничижительный смешок.

— Ты бы видел меня в магазине на следующий день. У меня чуть не случился приступ паники, когда я клал цветные карандаши и раскраску в корзину.

— Но ты же сделал это, — заметил я.

— Ага, — сказал он довольно гордо. — Я сделал, не так ли?

Он был таким милым.

— Ты сказал, что вчера вечером много читал о age play. Что ты об этом думаешь?

Видимо, настала моя очередь. Вопрос был только в том, как много рассказать? Говорить ли на первом свидании о своем жестоком отце и о том, что у меня были проблемы с дисциплиной, даже если мы делились историями?

— В своих прошлых отношениях я всегда был немного более доминирующим и контролирующим, но я бы не назвал ни одни из них ничем иным, кроме как ванильными. Буду честен, в прошлом я всегда сторонился отношений доминирования и подчинения, хотя они и интересовали меня из-за того, как я был воспитан. — Я хотел сказать больше, но физически не мог. Знал, что он решит, что моя семья во многом похожа на его, такая же консервативная и традиционная, но я не мог его поправить. И не был готов показать ему эти раны.

Вместо этого я обратился к тому, что, как я знал, отвлечет его. Это было нечестно, но это было лучшее, что у меня было на данный момент.

— Age play, по своей сути, — это отношения, основанные на передаче власти. Это тонкое, деликатное подчинение. То, что ты Малыш, а я — Папочка, по сути, дает мне власть, но это сила заботы и покровительства. Для меня age play — это не подгузники, пустышки и время для игр. Речь идет о том, чтобы заботиться о тебе, присматривать за тобой, направлять тебя. Речь идет о том, чтобы дать тебе пространство, где ты сможешь расслабиться и быть свободным. Речь идет о твоей безопасности.

Я почувствовал, как его тело расслабилось в моих объятиях, когда он, наконец, понял, что я знаю, во что ввязываюсь с ним, что это нечто большее, чем просто атрибуты малышей, что это гораздо глубже.

— С учетом сказанного, я думаю, нам следует поговорить о стоп-словах. У тебя есть что-то конкретное на примете?

— Мне нравится цветовая система светофора.

Я кивнул, так как тоже читал об этом.

— Мне тоже она нравится. Нравится, что в ней есть промежуточное слово, которое замедляет нас, не доводя до того, когда что-то пойдет не так. К тому же я могу в любое время спросить, какой цвет, чтобы быстро оценить твое психическое состояние.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Должно быть, вчера вечером ты много читал.

Я посмотрел на него с серьезным выражением лица.

— Так и есть. Мне нужно многое знать, чтобы заботиться о тебе должным образом. — Я посмотрел на его губы и вспомнил кое-что, о чем думал прошлой ночью. — Нам также нужны невербальные стоп-слова, возможно, что-то похожее на цветовую систему.

— Что? Зачем? — Оливер попытался повернуться, чтобы сохранить со мной зрительный контакт, но я остановил его. Он мне нравился именно там, где был.

Подняв руку, я провел пальцами по его нижней губе.

— Когда я положу соску тебе в рот, то буду ожидать, что она там и останется.

— О. — На его лице промелькнуло изумление, и я понял, что он наслаждался нашим разговором. Ему это очень нравилось, если судить по тому, как тот ерзал и перемещался. Оливер был твердым и немного неудобным — хорошо — именно таким он мне и нравился.

Я наблюдал, как он поднял руку и щелкал пальцами перед каждым жестом, а затем проделал серию из трех движений. Понял, что щелчок должен был привлечь мое внимание к стоп-словам, если я не смотрел на его руки, но я понятия не имел, что это были за знаки.

— Что это было, Солнышко?

Снова подняв руку, он начал с первого, который представлял собой просто указательный палец.

— Это знак для буквы «З», что означает «зеленый». — Снова переместив руку, он сжал кулак, одновременно выставив большой палец и мизинец. — Это буква «Ж» — «желтый». А это буква «К» — «красный», — сказал он, держа руку вертикально и переплетая средний и указательные пальцы.

— Умно, мне нравится. Когда ты успел выучить язык жестов?

— Я знаю только алфавит. Мы с другом обычно обменивались жестами в классе, когда учителя рассаживали нас за то, что мы слишком много разговаривали.

Я усмехнулся и слегка сжал его в объятиях.

— Как и я сказал, умно.

Он покраснел от похвалы и снова прижался ко мне.

— Теперь, — сказал я с некоторым трепетом… не то чтобы мысль о том, что у Оливера есть подгузники, пугала меня, просто я не был уверен, нужно ли мне вообще думать о них. — Сколько тебе лет, когда ты Малыш? Я читал в интернете, что некоторые малыши еще совсем маленькие и предпочитают подгузники и ползунки, когда играют, а некоторым малышам постарше нравятся непромокаемые трусики или трусы для больших мальчиков.

Оливер извивался в моих объятиях, но я держал его крепко, давая ему почувствовать силу моей хватки. Я был по уши влюблен в него, и то, какое нижнее белье он предпочитал, не имело никакого значения.

Оливер вернул пальцы на мое предплечье, снова играя с волосками на моей руке, каким-то успокаивающим движением.

— Это зависит от обстоятельств. У меня есть трусы с динозаврами и тому подобным.

— Но не все время? — спокойно спросил я, чтобы тот понял, что я согласен с тем, что он предлагает.