— Один.

Это слово крадет воздух между нами. На секунду в глазах Рэна вспыхивает гордый огонь, занавес отдергивается, открывая ошеломляющую стену эмоций, которые, постоянно кипящие, бурлящие, всегда горящие, обычно скрыты от чужих глаз. Сейчас он открывает ее мне, чтобы подчеркнуть важность своих слов:

— Все верно, черт возьми. Только ты.

Интенсивность нашего зрительного контакта заставила бы постороннего человека покраснеть и отвести взгляд. Спустя долгое время Рэн делает вдох, его грудь резко вздымается; тяжесть нашего временно прерванного разговора возвращает напряжение в комнату.

— Он хотел завоевать меня. Чтобы я жаждал его так же сильно, как он меня, — продолжает он. — По его мнению, он не достиг бы этого, пока я не подчинился бы ему сексуально. — Рэн пожимает плечами. — Я никогда этого не делал.

— И... ты думаешь, именно поэтому он до сих пор так зациклен на тебе? Потому что все еще хочет... — Я не могу этого сказать. Не могу выразить это словами. — Думаешь, он все еще хочет завоевать тебя?

— Фитц — сумасшедший. Он думает, что мир должен ему все, что тот захочет. Я не давал ему того, что он хотел. А только дразнил его этим. Заставил его хотеть этого еще больше. Я относился ко всему этому, как к игре. А когда мне стало скучно, ему не понравилось, что я перестал играть. Мне следовало быть повнимательнее. Если бы я это сделал, то, возможно, смог бы предвидеть все это. — Он вздыхает, проводит пальцем по моему предплечью, выглядя задумчивым. — Мара была чертовски надоедливой. И не знала когда нужно остановиться, но я никогда бы не желал ей смерти. Если бы я был немного внимательнее к тому, что происходит, возможно, она не гнила бы на том гребаном каменном постаменте больше года, прежде чем мы нашли ее тело.

Он не может возложить это на свои плечи. Не может. Репутация Рэна как холодного и злобного человека не была незаслуженной. Истории, которые я слышала о нем, когда впервые попала в Вульф-Холл, были откровенно ужасающими. Но никто не понимает этой его стороны. Никто не видел ее. Никто не знает, что под гладкой, как гранит, непроницаемой внешностью Рэна, которую он являет миру, скрываются угрызения совести, даже если они беспричинны.

— Ты ни в чем не виноват, — говорю я ему. — Ты абсолютно прав. Фитц сумасшедший. Его невозможно было переубедить. В конце концов, он бы кому-нибудь здесь навредил. Судя по его прошлому... все те девушки, которых он убил в Техасе... — Я отшатываюсь от этой мысли. — В этом нет никаких сомнений. В конце концов, он бы убил кого-нибудь в Вульф-Холле. Это зависимость для таких, как он.

Рэн пылает тихой яростью.

— Если бы мог вернуться назад, я бы все изменил. Я бы выбил из него все дерьмо в той беседке. Вынудил бы его уйти из академии. Его могли бы уволить влегкую из-за того предложения мне. Но мне было чертовски скучно, и я решил, что будет интересно посмотреть, что из этого выйдет. И посмотри, к чему это меня привело. Всех нас. Дэш и Пакс вполне способны позаботиться о себе сами. Но ты оказалась в пещере в ту ночь, когда мы устроили вечеринку. Тебя могли убить.

— Но не убили. Все просто. Они найдут Фитца и посадят обратно в тюрьму. Вся эта его дурацкая апелляция сойдет на нет, и он больше никогда не увидит свет. Все сложится как нельзя лучше. Мы с тобой вернемся в Кембридж. Закончим колледж, а потом будем наслаждаться построением совместной жизни. Очень скоро все это станет лишь плохим воспоминанием.

Рэн играет с моими пальцами, склонив голову.

— Да, — твердо говорит он. — Ты права. — Но Рэн не верит в это. Я бы и за километр почувствовала его сокрушительное сомнение.