Я смеюсь, поворачиваясь к коридору, но меня останавливает Нико, прыгающий передо мной.

Посуда гремит, когда я останавливаюсь.

— Привет.

Он покачивается на своих кроссовках, отчего их подошва светится.

— Ты не обязана играть с нами, если тебе от этого грустно.

— С чего бы… — меня осеняет осознание, и мои колени подгибаются. — Играя с тобой, я не буду грустить.

Его брови за стеклами очков приподнимаются.

— Не будешь?

Я опускаюсь на колени, чтобы наши глаза были на одном уровне.

— Нет. Раньше мне было так грустно, что от этого становилось плохо, но сейчас мне гораздо лучше.

— Ты можешь научить моего папу чувствовать себя лучше?

У меня сводит желудок.

Свет в его глазах угасает, когда я качаю головой.

— Я бы хотела, но не могу справиться с его грустью.

Он смотрит на свои кроссовки.

— О, хорошо.

Я ставлю посуду на место и обнимаю его.

— Но он обязательно поправится, потому что он один из самых сильных людей, которых я знаю.

— Как супергерой?

— Еще лучше. Он отец.

Нико крепко обнимает меня, прежде чем отпустить.

Я стою на трясущихся ногах и поправляю его очки.

— Мне лучше отнести эту посуду твоему дяде.

— Хорошо. Люблю тебя! — Нико вырывается и бежит обратно в гостиную.

Я на мгновение успокаиваюсь, прежде чем отправиться на кухню с оставшейся посудой.

— Дерьмо, — Джулиан быстро трясет своей рукой.

— Что случилось? — я бросаю тарелки на стойку и бегу к нему.

— Обжегся о плиту, когда брал кастрюлю.

— Прости! Я, наверное, забыла ее выключить, — я дотягиваюсь до ручки и поворачиваю ее до упора влево, прежде чем взять его за руку. — Насколько все плохо?

— Ничего страшного, — он пытается освободить руку.

Я усиливаю хватку.

— Перестань дергаться.

— Я в порядке.

Судя по тому, как он шипит, когда я провожу рукой по его ладони, я бы сказала обратное.

— У нас есть немного крема от ожогов после того, как Лили обожглась щипцами для завивки, — я тяну его к холодильнику.

— Не нужно, ожог небольшой, — он шевелит пальцами.

— Перестань упрямиться и позволь мне помочь тебе.

Его глубокий вздох смирения не должен вызывать умиления, но Джулиан умеет заставить самые обыденные звуки звучать интересно.

Я нахожу крем и открываю баночку.

Он тянется за ней.

— Я сам.

Я отстраняюсь.

— Серьезно, в чем твоя проблема? Я пытаюсь тебе помочь.

— Не стоит себя обременять, — шепчет он себе.

Я не ожидала, что мой комментарий вызовет такую реакцию, и мне стало не по себе.

— Это нормально – просить о помощи. На самом деле, я призываю тебя быть самой большой обузой, поскольку это творит чудеса для моего эго.

— Моему отцу не нужна была ничья помощь.

— Твой отец тоже был un cabeza dura⁸⁴, без обид.

Он смеется.

— Без обид.

— Ты можешь восхищаться своим отцом, не пытаясь подражать во всем, что касается его, понимаешь?

Он кивает.

— Да, я в курсе. Это плохая привычка, которую я перенял в детстве, и теперь это больше вопрос гордости, чем чего-либо еще.

— Что случилось, когда ты был ребенком?

Он бросает на дверь тоскливый взгляд.

— Ты можешь рассказать мне, — я прижимаю руку к его щетинистой щеке. Мое прикосновение длится всего секунду, но оно заставляет Джулиана открыться мне.

— Не секрет, что моя мама страдала от депрессии. Она началась как послеродовая после моего рождения, но затем стала более постоянной после выкидышей, мертворождения и финансовых трудностей, с которыми столкнулись мои родители.

У меня щиплет в носу. Я всегда восхищалась Жозефиной и ее борьбой с депрессией, но теперь, когда я прошла через это сама, я испытываю к ней совершенно новый уровень уважения. Постепенно я надеюсь стать такой же беззаботной и бесстрашной, как мама Джулиана.

Джулиан прислонился к моей руке, обнимающей его щеку.

— Поначалу я не хотел усугублять папины заботы, потому что он и так тяжело переживал мамины приступы. Но потом Рафа переехал в мою семью, и я стеснялся жаловаться, потому что его проблемы были гораздо серьезнее моих. Просить о помощи казалось эгоистичным, когда он и моя мама нуждались в ней гораздо больше.

Я не могу удержаться от слез.

Его взгляд ожесточается.

— Это не повод для грусти.

— Мне не грустно. Я… — черт возьми, тебе грустно. — Эмоциональная.

Лицо Джулиана ничего не выражает.

— Почему?

— Потому что ты ставил других людей на первое место, даже когда это означало, что ты будешь справляться со всем один.

Он пожимает плечами.

— По крайней мере, я оправдываю свое звание «Второй лучший».

Мое сердце грозит разорваться.

— Наши соревнования только усугубили твою неуверенность в себе, не так ли?

— Нет. Они подталкивали меня к тому, чтобы стать лучше.

— Ты всегда был лучшим, Джулиан, с трофеями и наградами или без них.

Он краснеет.

— Выражение чувств никогда не было нашей сильной стороной, но я говорю серьезно. Ты лучший сын, брат, крестный отец и бизнесмен из всех, кого я знаю.

— Я лучший крестный родитель, но мы можем договориться не соглашаться с этим.

Я смеюсь, и его темный пристальный взгляд обводит линию моего лица.

— Прося о помощи, ты не становишься обузой и не становишься хуже, — я провожу кремом от ожогов по его покрасневшей коже. — Так что перестань говорить себе это.

Его тело пульсирует от напряжения, пока я не заканчиваю мазать его ожог.

— Вот, — я сжимаю его запястье, прежде чем сделать шаг назад.

Он прижимается к моей груди и удерживает меня на месте.

— Спасибо.

— Отблагодари меня, разбудив своего внутреннего Пикассо во время игры в «Pictionary».

Он смеется.

— Договорились.

Оказывается, проигрывать с Джулианом гораздо лучше, чем побеждать его.

И мне не терпится повторить это на следующей неделе.