— Что происходит? Это как-то связано с субботой? Потому что, если да, то мне чертовски жаль, Чарли. Я не должен был ничего говорить. Знаю, что вел себя как придурок, и не хочу быть таким по отношению к тебе, никогда. Ты не сделала ничего плохого. Это моя вина.

Извинения выплеснулись из меня одним быстрым потоком, и я не уверен, что они имеют смысл.

Она поднимает голову, ее глаза налиты кровью.

— Вы просто извинились? Не будем спорить о том, кто прав, а кто виноват?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Ты не сделала ничего плохого, просто была самой собой. Это я вел себя как придурок, и мне жаль. Пожалуйста, не расстраивайся...

Она качает головой, и на глаза снова наворачиваются слезы.

— Это не из-за субботы... Но спасибо за извинения и за... и за то, — она всхлипывает, — что находите меня привлекательной. Но все... намного серьезнее. — И прежде чем я успеваю остановить ее, она бросается в мои объятия и опрокидывает меня на пол, пока я не оказываюсь на спине, а она крепко прижимается ко мне.

Ее грудь прижимается к моей, и сквозь тонкую ткань нашей одежды я чувствую, как ее соски прижимаются к моей коже, заставляя меня прекрасно осознавать, что она лежит на мне, в то время как я одет в деловой костюм, что резко контрастирует с ее домашней одеждой.

Это отличная идея.

Это отличная идея.

Когда твердые соски прижимаются ко мне, мой член думает, что это отличная идея.

Я лежу, напряженный, застывший как доска, а она рыдает, уткнувшись в мою рубашку. Не зная, что делать, неловко и машинально похлопываю ее по плечу, как бы говоря: ну-ну.

Но она не двигается — видимо, мои поглаживания были слишком успокаивающими — и вместо этого она утыкается головой мне в плечо и сжимает мою рубашку. Она вертится, и чем больше она двигается по моей промежности, тем больше я возбуждаюсь.

Словно гребаный подросток.

Смирно, Уэстин.

Ухватившись за ее бока, прижимаю к себе, чтобы не было трения, и делая глубокий вдох, говорю:

— Чарли, поговори со мной. Что происходит?

— Мне — икание — очень жаль. — Она поднимается и смотрит на меня. Глаза опухшие, под носом блестят сопли, а щеки испачканы слезами. От одного взгляда на нее у меня замирает сердце, и чувствую, что хочу решить любую ее проблему, словно собственную и убедиться, что ничто больше не причинит ей боль. — Это была — снова икает — тяжелая неделя.

Мы садимся, и она соскальзывает с моих колен, но остается достаточно близко, чтобы наши плечи соприкасались.

Она сгорбилась и совсем не похожа на ту спонтанную, общительную девушку, которую я знаю. Она замкнутая, грустная, и в ее глазах нет обычной искры, которая зажигает меня изнутри. Протянув руку, приподнимаю ее подбородок и тихо говорю:

— Расскажи, что происходит, и, возможно, я смогу помочь.

Она качает головой.

— Вы ничем не можете помочь. Но я ценю Вашу заботу.

Ее отказ удивляет, ведь она была открытой книгой с тех пор, как я с ней познакомился. Докопаться до сути будет сложнее, чем я думал. Обвожу взглядом комнату и спрашиваю:

— Это связано с тем, что ты спишь на этом жалком надувном матрасе, а твоя бабушка здесь?

Она кивает. Ладно, уже кое-что.

— Твою бабушку выгнали из дома престарелых?

Она качает головой.

— Лучше бы это.

— Ладно... твоя бабушка останется здесь с тобой?

Она кивает, а потом закусывает губу, глядя мне в глаза.

— Рэт, она больна.

И в этот момент мое сердце бешено колотится о грудную клетку и замирает, дыхание застревает в легких, комок в горле, и меня накрывает волна беспокойства. Черт возьми, она больна? Неудивительно, что Чарли сейчас сама не своя.

Она больна, а Чарли страдает, и все, о чем я могу думать, — это утешить ее, сделать так, чтобы ей стало лучше, вытереть ее слезы и стереть всю боль из ее глаз.

Ненавижу видеть ее такой. Ненавижу видеть, что она сражена горем и ей больно.

Это ошеломляет — эта всепоглощающая потребность защитить ее, — и, прежде чем успеваю остановиться, делаю то, чего меньше всего ожидал сегодня... да и вообще когда-либо. Протягиваю руку и сажаю ее к себе на колени. Она не сопротивляется и не пытается освободиться, поэтому я делаю еще один шаг вперед, крепко обнимаю ее и позволяю выплакаться у меня на плече.

Не уверен, сколько времени мы просидели так, прижавшись друг к другу, но уверен, что происходящее невероятно неправильно и переходит все границы, которые я когда-либо устанавливал как начальник. И хотя сложившаяся ситуация кажется неправильной, я чувствую, что именно здесь Чарли суждено было находиться всю оставшуюся жизнь, под защитой моих рук. В глубине души я знаю, что нам обоим это нужно. Ей нужен комфорт и возможность выплеснуть все наружу, в то время как мне нужно чувствовать себя полезным, защитником и тем, на кого она может положиться.

Наконец Чарли поднимается с моего плеча и вытирает глаза, но не слезает с моих коленей. Слава Богу, потому что я хочу, чтобы она осталась. Я хочу, чтобы у нас было побольше таких моментов, когда мы забываем о своих ролях и просто живем.

— Простите, что не рассказала, что происходит, и заставила переживать из-за того, что случилось в субботу. Как видите, я была в полном расстройстве.

Я заправляю выбившуюся прядь ей за ухо, шелковистая прядь скользит по кончику моего пальца, искушая меня взять другую прядь, чтобы я мог воссоздать это ощущение снова.

Прикосновения слишком интимны для отношений босса и помощника, я знаю это, но, когда она сидит у меня на коленях, ее глаза смотрят на меня, ища утешения, я не могу удержаться от прикосновения к ней. Не могу сдерживаться, особенно после всей этой сдерживаемой энергии, которую я испытывал, когда дело касалось Чарли Кокс.

— Не извиняйся. — Суровая внешность, которую я обычно демонстрирую в ее присутствии, испарилась, и я чувствую, как смягчаюсь, слабею, пытаясь дать ей понять, что я здесь ради нее. — Не могу представить, через что тебе приходится проходить. Ты знаешь, что случилось?

Она качает головой.

— Это самое ужасное, потому что она никому не скажет. Все о чем она попросила, это может ли она остаться здесь, чтобы быть поближе к своему врачу. Я согласилась, не задумываясь, но теперь, проанализировав ситуацию, думаю, мне следовало сначала спросить Вас.

— Почему ты меня спрашиваешь?

— Потому что это Ваша квартира, Рэт. Уверена, Вы не планировали, что здесь появится пожилой жилец. Есть обязательства и...

Я прижимаю пальцы к ее губам, чтобы она прекратила нести эту нелепость.

— Мне плевать, кто здесь живет. Мне важно, чтобы твоя бабушка поправилась, ты не спала на практически сдутом матрасе и на твоем лице снова появилась улыбка.

Она смотрит на свою «кровать».

— Надувной матрас не так уж плох.

— Надувной матрас неприемлем, — говорю я строгим голосом. — Я попрошу кого-нибудь доставить кровать сегодня.

— Нет, — быстро говорит она. — Нет, пожалуйста, не надо. Я сказала бабушке, что моя комната такая же, как у нее, и она будет в ужасе, если узнает, где я спала последние несколько дней.

— Чарли, я в ужасе от того, как ты спала последние несколько дней. Ты через многое прошла, и тебе не следует спать на этом чертовом полу.

— Это наименьшее из моих забот.

— Тебе нужна кровать. Это не подлежит обсуждению.

Она смиренно вздыхает.

— Тогда по крайней мере, сделайте это, когда бабушка будет на приеме у врача. Тогда она не узнает, что происходит.

— Хорошо.

Я сдаюсь и кладу руку ей на ногу. Несколько мгновений мы оба смотрим на это соприкосновение, а затем наши взгляды встречаются. Прямо здесь, в этот момент, что-то происходит между нами. Не могу точно описать, какие чувства это вызывает, но этот момент, этот день меняют все дальнейшее. Мы переступили черту. Я переступил черту и, несмотря на твердое обещание самому себе никогда больше не влюбляться в помощницу, я знаю, что нарушил его. Знаю, что во мне расцветает нечто большее, чем дружеские чувства к Чарли Кокс.

Но еще страшнее то, что я смотрю на Чарли, наши взгляды не отрываются друг от друга, и кажется, что есть небольшая вероятность того, что она испытывает те же чувства. Но прежде чем я успеваю убедиться в этом, она отводит взгляд, разрывая нашу связь.

Отчаянно желая, чтобы она вернулась в офис, но зная, что ей может понадобиться больше времени, я говорю:

— Возьми и завтра выходной. Столько времени, сколько нужно. Я смогу продержаться до твоего возвращения.

Она едва заметно улыбается и говорит:

— Спасибо, Рэт. Я очень ценю это.

Она не знает, что в этот момент я готов на все ради нее.

 

* * *

 

В пятницу она не пришла, и мне было одиноко, и я прекрасно понимал, как сильно от нее завишу. Я знал, что она не придет, но все равно мысль о том, что еще один рабочий день пройдет без ее улыбающегося лица, появляющегося в моем кабинете, мешала мне сосредоточиться.

И эта мысль приводит меня в ужас. Когда я стал настолько зависим от этой девушки? В какой момент я превратился из независимого генерального директора в зависимого от нее человека?

Мне не хватает ее танцев.

Мне не хватает ее насмешек.

Я скучаю по поздним послеобеденным беседам, в которых она задает странные вопросы, чтобы дать моему разуму передышку.

Блядь... я скучаю по ней.

Теперь, когда наступила суббота, я испытываю искушение спросить, как у нее дела, узнать, не нужно ли ей что-нибудь, зайти к ней в квартиру и проведать ее.

Нет, это было бы нелепо.

И я точно не собираюсь приходить с цветами.

Я также не собираюсь стучаться к ней в дверь с пакетами китайской еды... потому что не уверен, что ей нравится.

И я точно не собираюсь держать под мышкой кондитерскую коробку, полную лимонного мармелада и сырных денишей.

Неа.

Этого не случится.

Кого я, блядь, обманываю?

Именно это я и делаю. Стою перед ее дверью с полными руками, не зная, как постучать, и чувствую нервную дрожью в животе от того, что снова увижу ее.

Прижав костяшки пальцев к двери и жонглируя всем, что у меня в руках, стучу по дереву достаточно громко, чтобы привлечь внимание, а затем отступаю назад.