10. Уайатт

10. Уайатт

Кухонный стол был завален увядающими растениями. Помидоры и кинза, каладиумы, мимозы и фиолетовые петунии с дырявыми лепестками. Уайатт сходила в теплицу и собрала одно растение за другим, выбирая те, у которых были увядшие листья и тяжелые головки. Тусклые, бесцветные и высохшие.

— Природа всегда использовалась как защита от тьмы, — сказал ей Питер, и именно это она намеревалась сделать.

Пускать кровь, как это делали Уэстлоки, жившие до нее. Чтобы защитить дом от чар и не подпускать к нему тьму леса. Главным образом, она хотела избежать повторения того, что случилось со старой миссис Джермейн.

Джеймс скоро приедет, и они вместе разберутся с остальным.

Он больше не звонил. Ни предупреждений, ни советов. Три дня тянулись медленно. Три дня приводили ее в бешенство. Три мучительные ночи. За это время она безрезультатно содрала все десять пальцев. Она смешивала кровь и кости до тех пор, пока черное не поглощало красное.

Она изо всех сил старалась не думать о том, что в нем было. Делала все возможное, чтобы не обращать внимания на невероятные последствия, связанные с мальчиком, который жил и умирал сотни раз на протяжении нескольких сотен лет. Будто Питер был бутоном, вырванным из почвы за мгновение до того, как расцвел. Добывали его прах, а затем сажали заново, подобно тому, как фермеры собирали урожай, а затем закапывали семена.

Ей становилось дурно от одной мысли об этом. Все летние месяцы она чувствовала запах крови на его коже, но никогда не копала глубже. Все эти ночи в полнолуние, гадая, куда он исчез, она никогда не задавала вопросов. Каким бы глубоким ни было его предательство, ее собственное ощущалось еще глубже.

Она сосредоточилась на своей мешанине, в точности следуя письменному указанию отца. И все же ничего не произошло. Питер сказал ей, что это просто, но в то же время нелегко. И он был прав. Как бы она ни старалась, растения продолжали медленно увядать, пока в кухне не запахло сладким и влажным, а у нее не разболелась голова. Крокусы стояли на краю грядки, и белая плесень покрывала почву, как снег. Будто она ускоряла разрушение, просто находясь рядом с цветком. Будто ее кровь была отравлена.

Теперь она лежала лицом вниз среди разбросанных глиняных горшков, из старых наушников ее матери доносилась музыка, шнурок от ботинка Питера был закреплен у нее на шее. Продевая маленькую синюю пуговицу за шнурок, она позволила тихому шелесту дождя погрузить ее в транс. За последние несколько часов она не сделала ровным счетом ничего. У нее не текла кровь. Она не двигалась. У нее не было ни единой связной мысли. Она только смотрела, как серебристый дождь барабанил по стеклу, и слушала бесконечную музыку конца девяностых.

На другом конце кухни раздались три сердитых удара в дверь. Текущая песня затихла, и трек сменился чем-то новым. Мечтательные синтезаторные аккорды с шипением пронеслись в ее голове. Она закатила глаза.

Может быть, в этом и было все дело. Может, внутри нее было что-то не так. Что-то извращенное и странное. Может быть, все, что она умела делать, — это заставлять вещи гнить.

По кухне пронесся еще один шквал ударов. Уайатт щелкнула по петунии. Она смотрела, как ее лепестки осыпаются на пол, словно гнилое конфетти. Потом попыталась представить Питера бессмертным. У нее ничего не выходило. Бессмертные были героями сказок, каменными, суровыми и исполненными молитвы. Они были изображены на иконах в затхлом старом соборе или на мраморных бюстах в оживленном музее.

У Питера, которого она помнила, на щеке всегда была полоска грязи. Он кричал на птиц, сидевших на верхушках деревьев. Ползал за ней на четвереньках. Спал на животе, уткнувшись щекой в ее подушку. Его любимыми закусками были кексы «Хостесс». Сначала он снимал белую завитушку, и глазурь осыпалась у него под ногтем.

Он всегда был самым человечным человеком из всех, кого она знала.

Снаружи на птичьем дворе стало слишком тихо. Она замерла, затем сняла наушники, прислушиваясь к вновь наступившей тишине. В раковину капала, капала, капала вода. В желобах с шумом переливалась дождевая вода. В кладовой послышалось шуршание крадущихся мышей. А затем в дальнем конце дома раздался звон разбитого стекла. Характерный звук открывающегося замка. Входная дверь распахнулась с такой силой, что могла бы проломить гипсокартон.

Уайатт тут же вскочила и спрятала пуговицу под имитацией выреза старого платья ее матери. Она вышла из кухни в холл и резко остановилась, увидев Питера, стоящего под притолокой. Он стоял неподвижно, как стервятник, его волосы потемнели от дождевой воды, футболка была намотана на кулак. Матовое стекло входной двери мерцало у него под ногами, как звездная пыль.

— О, — сказала она так невинно, как только могла. — Тебя что, заперли снаружи?

Он обнажил зубы в оскале. Серебристые струйки побежали по его груди, когда он бесшумно подошел к ней. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть на его приближение. Вместо этого бросилась бежать, перепрыгивая через две ступеньки за раз, и сердце ее забилось где-то в горле. Это было похоже на момент из их детства — Питер и Джеймс играли в шахматы на затянутом паутиной чердаке амбара. Уайатт, уставшая до слез, провоцировала их, пока они не бросались в погоню.

К тому времени, как Питер догнал ее на лестничной площадке, из ее груди вырвался взрыв смеха. Он обвил рукой ее талию, и девушка искрометно закружилась. Она подавила смешок, когда Питер руками с силой уперся в стену по бокам ее головы. В результате этого они оказались нос к носу в коридоре.

— Думаешь, это смешно?

— Немного, — призналась она.

Уголок его рта дернулся.

— Что случилось с нашим соглашением о перемирии?

— Я приняла ответственное решение на благо команды. Ты — ужасный учитель. Ты нависал надо мной в течение трех дней. Я не могу сосредоточиться.

— Поэтому ты заперла меня на улице, как собаку?

— Нет причин так злиться, Питер, это просто немного воды.

— Да? — В его глазах промелькнуло что-то опасное. — Просто немного воды?

Прежде чем она успела возразить, он взвалил ее себе на плечо и направился обратно тем же путем, каким они пришли. Вниз по лестнице и под дождь, где воздух был холодным и бодрящим. Она сопротивлялась ему на каждом шагу, прижимаясь животом к его плечу, болтая ногами и размахивая руками. Дождь хлестал ее по спине, волосы хлестали по щекам.

— Отпусти меня, — рявкнула она, подчеркивая каждое слово ударом по его позвоночнику.

Сквозь шум дождя она услышала его вопрос:

— Отпустить тебя?

В этом вопросе было какое-то бессмысленное веселье. Ее кулаки застыли в воздухе.

— Нет, подожди, — возразила она, слишком поздно заметив деревянные перекладины причала и низко склонившиеся под дождем заросли камыша. — Питер, подожди…

Ее протесты были заглушены тошнотворным ощущением падения и резким шлепком о воду. С беззвучным криком она погрузилась в мутное стекло мельничного пруда. Холод окутал ее целиком, и затем она погрузилась под воду, вытаскивая ноги из безнадежного переплетения листьев кувшинок. Когда она вынырнула, мокрая и отплевывающаяся, то увидела, что Питер с трудом сдерживает улыбку. Она плыла по воде, белая сетчатая ткань ее платья развевалась вокруг нее кружевными волнами.

— Ты с ума сошел?

Его улыбка стала шире, уголки губ изогнулись — такая редкая улыбка Питера, от которой у нее в животе вспыхивали бенгальские огни. Приложив ладонь ко рту, он прокричал:

— В чем дело, Цветочек? Это всего лишь вода.

— Невероятно, — пробормотала она, плывя к нему небрежным брассом. — Какое ребячество. — И все же в животе у нее что-то бурлило, и это никак не проходило. Забавный трепет бабочки, который она помнила слишком хорошо. Цветочек, так он называл ее. Так он называл ее раньше, когда она еще думала, что у них впереди вечность. На берегу Питер все еще улыбался от уха до уха. Она пробиралась сквозь густые заросли кабомбы, на ходу показывая ему палец. Пряди мокрого роголистника прилипли к ее рукам.

И затем, как только ее пальцы уперлись в илистый выступ, она почувствовала это. Пальцы сомкнулись на ее лодыжке. Она встретилась взглядом с широко раскрытыми глазами Питера за мгновение до того, как погрузилась под воду. Вокруг нее появились пузырьки, и она погрузилась в темный сумрак. Запутавшись в водорослях, она пыталась вырваться. Ее пятка наткнулась на что-то твердое, как кость, и погрузилась в грязь.

Она брыкалась снова и снова, и под ее грудью вспыхивал фейерверк безвоздушных искр. Белые пятна плясали у нее перед глазами, превращая темноту в звездное небо, пока она медленно успокаивалась. Ее руки были раскинуты в стороны пустым распятием.

Когда все потемнело, это было похоже на милость свыше.

Она очнулась от того, что дождь хлестал сбоку, ребра чуть ли не хрустели под неистовыми ударами ладоней Питера о ее грудину. Перевернувшись на бок, она выплюнула мутную воду, чувствуя, как горит горло. Когда она наконец выкатилась на илистый берег, Питер рухнул рядом с ней. Они молча лежали в камышах, оба тяжело дыша.

Она не знала, как долго они оставались там, не произнося ни слова, прежде чем дождь начал стихать. Заставив себя выпрямиться, она приступила к утомительному занятию — счищению водорослей с кожи. Питер последовал ее примеру, приподнявшись на согнутых локтях.

— Что, черт возьми, это было? Ты не умеешь плавать?

— Ты что, думаешь, я нарочно тонула? — она отжала волосы, подавляя желание снова повалить его в грязь. — Рядом со мной в воде что-то было.

Он выпрямился, его глаза были широко раскрыты, а на ресницах блестели капли дождя.

— Что значит «в воде что-то было»?

— Я не знаю, — сказала она, выпутывая листок из своих мокрых, спутанных волос. — Не то чтобы я могла что-то разглядеть там, внизу. Вероятно, это были водоросли, но они так плотно обвились вокруг моей лодыжки, что, клянусь, мне показалось, будто это человеческая рука.