Глава 5
Глава 5
Пэйдин
Песок царапает стенки моей ротовой полости, скрежещет по деснам.
Я провожу языком по сухим зубам, ощущая тот самый налет песка, который был со мной последние три дня. Сплевывать уже не представляется возможным, ведь каждая капля слюны необходима мне в борьбе за выживание.
У меня болит горло. Ступни. Ноги. Голова. Все.
Песок перекатывается под ногами, пока я продолжаю идти вперед. С ноющей болью в шее я поднимаю голову к заходящему солнцу. Оно опускается к горизонту, не решаясь нырнуть за песчаные дюны и вырвать свои лучи из неба.
Я провожу ладонью по лбу, липкому и обожженному за несколько дней, проведенных в пустыне. Дрожь пробегает по позвоночнику, сковывая мое больное тело. Вздохнув, я убеждаю себя, что это быстро остывающая пустыня пробирает меня до костей, а не лихорадка, поселившаяся под моей липкой кожей.
Я иду уже несколько дней и почти все последующие ночи.
Пустыня — неумолимый зверь. Каждую ночь я обращаюсь к песку, умоляя его дать мне несколько часов отдыха. Несмотря на мое отчаяние, пустыня пока не дает мне больше часа или двух сна за раз. То песок в ушах, то скорпионы под ногами, но мне не удается более чем параноидально вздремнуть.
— Я единственная, кто составляет тебе компанию, так что самое меньшее, что ты могла бы сделать, — это позволить мне поспать хоть одну ночь, — говорю я сквозь потрескавшиеся губы, мой голос не более чем кваканье. Я осматриваю огромную пустыню, не видя ничего, кроме песка, и не слыша ничего, кроме шепота ветра. Я отламываю куски крошащегося хлеба и засовываю их в пересохший рот.
— Я схожу с ума. — Я вскидываю руки вверх и снова опускаю их вниз, чтобы ударить себя по бокам. — Я уже три дня разговариваю с песком, — ворчу я, ноги прочерчивают подо мной глубокие линии.
— Полагаю, несправедливо винить тебя во всем моем безумии. Я уже давно схожу с ума. — Я смеюсь, практически кашляя. — Я имею в виду, что просто ступить сюда — это уже безумие. Верно?
Я оглядываюсь по сторонам, зная, что дюны не удостоят меня ответом. Хотя хуже, чем если бы я заговорила с песком, было бы услышать, как песок заговорит в ответ. Вот тогда-то я и забеспокоюсь по-настоящему.
Запасы воды на исходе, и от одного осознания этого факта в горле становится еще суше. Фляги, лежащие в моем рюкзаке, опустеют не раньше чем через два дня. Самоконтроль становится гораздо менее привлекательным, когда приходится выживать на ограниченном количестве глотков.
Я в десятый раз за этот час осматриваю горизонт, надеясь увидеть город. Увидеть хоть что-нибудь.
Ничего.
Ни очертаний зданий, ни дыма из трубы. Я с трудом сглатываю, чувствуя себя такой маленькой в окружающем меня пространстве. Чувствуя себя песчинкой в море крутых дюн.
Незначительной.
Потерянной.
Одинокой.
Я смахиваю бисеринки пота, грозящие ужалить глаза, которые уже слепит заходящее солнце. Песчаные волны отливают золотистыми оттенками, отражая меняющееся небо над ними. Восхищение красотой коварной местности, по которой я топаю, — это горько-сладкий способ завершить ночь. Сумерки в пустыне — это потрясающее зрелище, и все же это последнее место, где я хотела бы оказаться.
Мой взгляд останавливается на чем-то сверкающем вдалеке, заманчиво поблескивающем на солнце. Я моргаю от ослепительного света, и мои глаза пересыхают. Бассейн с водой мерцает, заманчиво подмигивая мне. Я встряхиваю головой, отчего она начинает пульсировать еще сильнее.
Мираж.
Дразнящие, искушающие вещи. Обычно они появляются в виде прохладной воды и бассейнов, в которые так и хочется окунуться. Я вздыхаю, слегка наклоняясь, чтобы потереть ноющие ноги. Мозоли скрываются в пропотевших ботинках, ноги липкие от песка.
На что бы я только ни пошла ради глотка воды...
Остаток вечера я провожу, зарывшись в складки отцовской куртки, от понижения температуры у меня немеют пальцы. Пережив удивительно дружелюбную встречу с самой большой змеей, которую я когда-либо видела, я долго шла в ночи, разговаривая с песком и подпитывая свое безумие.
Мои веки опускаются, ощущая такую же тяжесть, как и все остальное тело. Мне удается держать глаза открытыми достаточно долго, чтобы найти ровный участок песка, к которому можно приткнуться. Снимая рюкзак со спины, я с трудом высвобождаю из него одеяло.
Я едва успеваю расстелить его на песке, как мое тело безропотно следует за ним. Я заваливаюсь на одеяло, натягивая куртку на больное тело. Взяв в руки кусок черствого хлеба, я не спеша откусываю его, а затем глотаю пересохшим ртом горячую воду.
— Знаешь, — шепчу я в темноту, — ты не совсем виновата в том, что я не могу спать по ночам. Кошмары, конечно, этому не способствуют.
Словно вызванные упоминанием о них, воспоминания об Адене посещают мои мысли. Ощущение ее крови, сочащейся между моими пальцами. Мои слезы, брызнувшие на ее гладкую щеку. Проклятая ветка, пронзающая ее спину…
Меня пробирает дрожь. Я тяжело сглатываю, чувствуя тошноту, но не в силах позволить себе выплеснуть то немногое, что занимает мой желудок. — Я могу винить тебя в том, что мне не спится, — мой голос не более чем придушенный шепот, — но не думаю, что хочу спать, если это означает, что я увижу ее в том виде. Опять. Я просто не могу... Не могу...
Я не осознаю, что плачу, пока слеза не скатывается по моему носу. Я смахиваю ее, а затем загибаю пальцы вокруг зеленого жилета, скрытого под курткой. Ногти прослеживают ровную строчку на карманах, ощущая складки ее кропотливой работы.
Если я хочу сдержать обещание, данное Адене, я должна выжить. Должна выжить, чтобы носить этот жилет ради нее.
И я полна решимости сделать именно это.
Я снова бормочу в ночь, мои глаза закрываются от мира, прежде чем я погружаюсь в сон.
— И я отомщу. За нее.