Всё ещё держась за голову, Гром отпихнул решётку и бросился вслед за Воеводой. Кромешная тьма внутреннего двора Юрьева теперь пронзалась светом прожекторов, которые стрельцы на стенах направили внутрь крепости после выстрелов. Панов с Громом обежали храм и застыли напротив ворот. Они ещё были закрыты. Чтобы их отворить, пришлось бы привести в действие блочный механизм в надвратной церкви, а там двое вооружённых стрельцов несли ночной дозор.

— Где они? — срываясь на визг, крикнул Воевода. Они с Громом метались между Михайло-Архангельским собором и корпусом стрельцов.

— Я знаю, — наконец Гром остановился и быстро пошёл к сараю, укрывающему «Тигры». Сквозь щели в досках пробивался свет, а тихий гул свидетельствовал, что одна из машин завелась. — Они угоняют наши тачки!

— Что?! — договорить Панов не успел. Из сарая с треском ломаемых досок, расшвыривая оные в стороны, вырвался металлический зверь, покрытый шипами из арматуры и заострённых железных уголков, приваренных к корпусу. Рыча мощным двигателем, он пару раз подскочил на рессорах и затормозил в метре от Воеводы с Громом. В отблеске прожектора, наведённого с башни, в водительском окне появилось лицо Игоря. Он презрительно глянул на врагов и переключил передачу. Глава города не выдержал и разрядил обойму пистолета в стекло автомобиля. С надвратной церкви затрещали автоматы. Но всё было тщетно. «Тигр» медленно тронулся на первой, затем переключился на вторую, а на третьей врезался в обитые бронзой деревянные ворота. Стальные листы погнулись, запирающие дубовые брусья треснули, а одна створка слетела с петель, почти рассыпавшись. Автомобиль повернул направо и скрылся за стеной, оставив город ночью без защиты.

— Бесполезно, — громко сказал Олег. — Броня пятого класса. Своей пукалкой ничего не добьёшься.

— Догнать! — заорал Воевода, но потом умолк, увидев выбирающуюся из катакомб и церкви толпу сонных и напуганных жителей, и после паузы тихо, чтобы слышал один Гром, добавил: — Олег, догони! Приволоки Потёмкина сюда.

— Его голову? — уточнил глава охраны.

— Живым, только живым. У меня сын умирает, и я чувствую, что он может помочь. А потом… после делай с ним всё, что захочешь!

— Я приволоку его, Юр, — зло сказал Гром, — что бы мне это ни стоило. Разгони пока толпу, а я соберу своих лучших бойцов, и через десять минут мы рванём во след. Хорошо, что заранее побеспокоились о запасах.

Но Олег никого не собирался приводить в город. Голова ещё гудела от ударов, но злился он уже не из-за этого… Смутные образы, после контузии плавающие в больной, наполовину опустевшей памяти, теперь наконец-то сложились в картинку, имеющую смысл. И преследовать военврача Громов собирался уже не только из-за приказа Воеводы… Ненависть к Потёмкину достигла апогея, а прочие… остальные послужат для удовлетворения садистских наклонностей его команды. Недаром бо́льшая часть личного состава, набранного Громом после событий двадцатилетней давности, выделялась жестокостью и цинизмом. Именно поэтому население и боялось шутить с Воеводой, опасалось высказываться и возмущаться. В далёкие времена Великого Трындеца обитателей Юрьева приходилось учить жить по-новому, подавлять волю, желания в зародыше. Предотвращать любые попытки людей мыслить самостоятельно. Естественно, не все могли жестоко расправиться с одним человеком, чтобы другой и третий не захотели оказаться на его месте. А те, кто могли, награждались различными благами от Воеводы: не несли тяжкой стрелецкой службы на стенах города, питались лучше, ну, и как элиту — их никогда не пускали на борьбу с природой и зверями. Естественный отбор, конечно, происходил и в этой закрытой группе. Более молодые и жестокие заменяли со временем стариков. Но из двадцати головорезов Гром на этот раз выбрал лишь семерых, самых отъявленных и безжалостных.

Пока Воевода со стрельцами организовывал ремонтную бригаду для восстановления ворот, успокаивал и разводил чуть ли не в буквальном смысле жителей по койкам, Гром с командой заняли второй автомобиль и выехали следом за Потёмкиным, благо тот никогда не скрывал, куда направляется.

Панов тем временем, вполне овладев ситуацией с помощью стрельцов, вернулся в стрелецкий корпус, чтобы побыть с сыном. Как бы ни отмахивался он от людей и их советов, но дураком всё-таки не был. И прекрасно осознавал, что времени у его отпрыска мало. Но не успел Юрий подойти к лазарету, как его дверь с треском вылетела, а следом пронеслось и шмякнулось о стену обмякшее тело одного из личных охранников, которых глава оставил возле сына.

***

— Вань, что с ним? — первый охранник, вошедший в лазарет, с опаской подходил к дёргающемуся в конвульсиях Митяю. Страшные изменения, коснувшиеся сына Воеводы, вызывали страх у повидавших многое мужчин. Чёрное пятно на груди с расходящейся от него сеткой прожилок разрастающейся по телу заразы, столь же страшная, изуродованная древком лука правая рука, которая, затягиваясь, приобрела жуткие, невообразимые очертания, словно опухоль сломала кости и перестроила ткани в нечто новое, нечеловеческое. Сейчас она напоминала клешню. Пальцы распухли, два из них срослись, искривились и вытянулись. И теперь жуткая «ладонь» мелко и часто подрагивала оттого, что человек пытался шевелить пальцами. Но больше всего охранников поразили глаза юноши.

— Не знаю, Ефрем. Впервые вижу такое, — Иван подошёл ближе и с отвращением поморщился, указав на лицо Митяя. — Ты посмотри на его глаза! Страх-то какой. Прям живёт в них что-то.

— Слушай, а ты прав, — Ефрем склонился над юношей, вглядываясь в глаза. Больной перестал дёргаться, что слегка успокоило охранников. Теперь Митяй, лишь изредка вздрагивая, казалось, спокойно лежал и смотрел в потолок. Чёрные, бездонные, без белков, отражающие свет лампочек, его глаза словно бы глазели на каждого, кто в них заглядывал. А ещё в них плескалось что-то. Неясные белёсые тени, образы скользили внутри под невидимой оболочкой.

Ефрем вздрогнул, когда Митяй вновь задёргался в болезненном спазме, пронзившем тело. Мужчина схватил юношу за плечи там, где чернота ещё не поразила здоровые ткани, и попытался удержать, прижать кричащего от боли юношу к койке.

— Ты что творишь? — завопил Иван, подходя ближе. — А вдруг он заразный?

— Ваня, твою мать! Ты помнишь слова главного?

— Да, — нерешительно проговорил тот, сбитый с толку.

— Тогда не стой! А держи его!

Иван неуверенно схватился за ноги Митяя, почувствовав, что сил не хватает смирить, навалился всем телом. Но под тяжестью двух мужчин отпрыска Воеводы всё же трясло не меньше.

Мир медленно освобождался от мрака. А был ли он? Или всё же лихорадка нарисовала причудливую картинку, соткав сон из болезненных переживаний? Всё вокруг постепенно менялось. Сначала темнота не хотела отодвигаться, но припадки боли острыми уколами принуждали внутренности регенерировать. Сквозь туман начали проступать отдельные контуры, тени, мир посерел, а зрение постепенно возвращалось. Всё было странным, не таким, как раньше. Обстановка вокруг знакома, но смутно. Как будто память об этом месте давно стёрлась, оставив лишь неясные воспоминания. Два необычных существа рядом, пытающихся почему-то удержать его. Он чувствовал их, видел… насквозь. Вот сеть сосудов, питающих тело, вот сердце — бьётся, живое, вот другая сеть — яркая, пульсирующая, сконцентрированная вверху огромным сгустком, собирающим и распространяющим информацию по остальному телу, а вот — что-то более твёрдое, материальное… Кости!

Очень хотелось пить, а в животе урчало от голода. В нос ударил запах странных существ: обострившееся обоняние сразу опознало жидкость и питательные вещества, струящиеся внутри людей. Митяй на бессознательном уровне ощутил голод, который ему подарил новый метаболизм. Клетки, тратя с повышенной скоростью энергию на воспроизводство, жаждали питания, посылали сигналы в перестроенные синапсы мозга, заставляя древние инстинкты пробуждаться, а тело — подчиняться.

Митяй, вернее, то, что теперь он представлял собой, заорал. По комнате раскатился жуткий, нечеловеческий вой, заставив руки охранников крепче прижать сына Воеводы. Каждый из них молился про себя, чтобы юноша остался человеком. Но…

Никто не заметил, как зашевелилась изувеченная рука. Она слегка поднялась и несколько раз сжала-разжала кисть, пробуя новые ощущения и силу. Затем резко метнулась к Ефрему. Два сросшихся пальца воткнулись в горло охранника, ещё одно движение — и вырвали кадык. Захлёбываясь кровью, Ефрем обмяк, но сильная рука удерживала его за шею. Потом Иван, пытавшийся хвататься за одежду, от резкого движения ноги Митяя отлетел к шкафу, рухнул на пол в беспамятстве вместе с битым стеклом и посудой.

Монстр некоторое время глотал хлынувшую из порванного горла кровь Ефрема. Тот хлопал глазами, задыхаясь и пытаясь осознать, что случилось, но в считаные секунды жизнь утекла сквозь повреждённую артерию. Кровь перестала хлестать, чудище удивлённо попыталось её выжать, наклоняя мёртвое тело, затем, с новой силой почувствовав голод, второй рукой стало раздирать на груди покойника одежду, кожу, мясо, пока не добралось до сердца. Митяй выдрал его, отбросил труп в сторону и, упиваясь новым, сводящим с ума вкусом, с наслаждением зачавкал.

Иван пришёл в себя, когда довольная тварь, доев трофей, облизывала губы. Пока ещё человеческие. Человеческие ли?

Митяй, сгорбившись, стоял над трупом Ефрема и почти не двигался. Тело привыкало к новому ощущению, организм чувствовал, как каждая клеточка наполняется жизненной энергией. И замедленные реакции в мозгу постепенно, не спеша, но уверенно, связывали воедино поступающую информацию, и новый Митяй осознавал, как ему становится хорошо от необычной пищи.