Изменить стиль страницы

По крайней мере, он повернулся ко мне спиной.

Со свинцом в животе и сердцем, сжимающимся в груди, я бросила полотенце на пол и вошла в красивое серебряное платье. Я почувствовала, как дрожит моя нижняя губа, и прикусила ее. Вместо этого я сосредоточилась на Элле.

Мы можем сделать это. Мы переживем это.

Словно зная, о чем я думаю, она кивнула. Обе дамы задрали мне изысканное платье, и одна из них начала застегивать платиновые пуговицы на моей спине. Никогда за миллион лет я не думала, что надену платье своей матери на распродажу. Как какая-то шлюха. Быть собственностью бандита.

— Шикарно, — слово, произнесенное старухой, было произнесено тихо, но прозвучало неправильно. Я не хотела выглядеть красивой. Не для этих жестоких людей. Не для этого жестокого подземного мира.

Она что-то сказала охраннику, но слова не были услышаны. Я просто сосредоточилась на Элле, продумывая различные сценарии нашего плана побега. Нам просто нужно было короткое окно, и мы могли пойти по секретному пути. Беги и никогда не оглядывайся назад.

Двое охранников вернулись с большим и тяжелым зеркалом в натуральную величину. Они поставили его передо мной, и внезапно отражение уставилось на меня. Отражение моей матери. Лиф серебряного платья облегал мою грудь, а замысловатое платье подчеркивало мою грудь и бледный тонкий вырез. Платье на мне переливалось, даже плохое освещение в этой комнате не могло лишить его блеска. Своими умелыми руками старуха собрала мои волосы в свободный пучок, вьющиеся пряди которого обрамляли мое лицо. Никакого макияжа для меня.

— Пожалуйста, принесите тиару от господина Романо, — последние четыре года он хранился в нашем сейфе. Они действительно все продумали. Какой жестокий, извращенный ум у моей семьи!

Короткая минута, и платиновая тиара моей матери, сверкая бриллиантами, покоилась на моей голове, словно тяжелая корона. Я бы отдала это этим людям. Им удалось превратить меня в невинную, хрупкую на вид соблазнительницу.

Чтобы римская красавица стоила самой высокой цены, с горечью подумала я.

Но я не была ни невинной, ни хрупкой. Уже нет!