11

_

ГОЛОГРАММА

ЛАРК

Мои глаза все еще закрыты, а в голове крутится одна мысль, как песня на повторе: я много, о чем жалею. В основном из-за этого чертова кресла. Может быть, чуть-чуть из-за Лаклана. Но в основном из-за кресла.

Уже за полночь, и я только что отвлеклась от уборки, чтобы посидеть в круглом плетеном кресле у окна. Именно здесь я воображаю, что нахожусь на открытом воздухе, огни города расстилаются передо мной, как звездное покрывало, и вид кажется бесконечным. После нашей ссоры Лаклан отправился к своему боссу и вернулся, заучив наизусть все детали того, чего Лиандер хочет от моей семьи. Это довольно простой список. Минимум четыре задания по контракту в год. Гонорар в пятьсот тысяч долларов. И кексы, приготовленные самой Этель.

— Они правда такие вкусные? — спросил тогда Лаклан.

Я бросила на него подозрительный взгляд, когда он возник в поле моего зрения.

— Ты никогда не пробовал?

Когда он покачал головой, я слегка разочаровалась. Если бы ситуация была обратной, я бы уже перепробовала все ароматы, чтобы лучше узнать своего противника. Точно так же, как я погуглила всё о его студии, «Ателье Кейн». Я просмотрела все фотографии в портфолио Лаклана и прочитала все отзывы о его бизнесе. Просмотрела его посты в социальных сетях — в основном они посвящены различным проектам изделий из кожи, иногда проскакивали фотографии с аквалангом. Меня волнует, что он многого не знает обо мне только потому, что так будет намного сложнее убедить мою семью в том, что мы по-настоящему любим друг друга. Это на сто процентов единственная причина.

— Что ж, — сказала я, пожав плечами, — хотелось бы так думать. Но если ты когда-нибудь решишь попробовать кексик «Монтегю», зайди в фирменный магазин на улице Вейбоссет в Провиденсе. Там всегда вкуснее, чем те, которые готовят на опт.

Лаклан медлил, как будто хотел начать другой разговор, возможно, о лифте, или Клэр, или, может быть, о моем тайнике с трофеями, но я ничего не хотела с ним обсуждать. Поэтому надела наушники и попыталась сосредоточиться на листах с нотами, которые лежали перед моими согнутыми коленями. Я бренчала на гитаре, потом Лаклан, наконец, ушел.

Было, наверное, около пяти, когда я заснула в круглом кресле, и только в начале седьмого проснулась с гитарой, все еще лежащей на коленях.

И теперь я пытаюсь потянуться.

Я не чувствую своих ног. И свою задницу. И одну руку, которая целый час была зажата между ногой и корпусом гитары. Я снимаю наушники и издаю зевок, который переходит в измученный стон, протирая глаза.

Когда я открываю их, в поле зрения появляется чашка кофе, которую сжимает татуированная рука.

— Не хотел будить тебя звуком кофемашины, — говорит Лаклан, когда я смотрю на него одним глазом, другим все еще не желая просыпаться. — Это растворимое, но я подумал, что оно поможет тебе прийти в себя.

Принимая чашку, я изучающе смотрю на него. Сегодня он кажется серьезным. В его голосе нет ни единой дразнящей нотки. Он смотрит на меня так, словно я умираю, и не знает, что делать. Между его бровями пролегла глубокая складка, и даже после того, как я сделала глоток мерзкой коричневой жижи, которую отказываюсь называть «кофе», он все еще в чем-то сомневается. Какое-то беспокойство волнами накатывает на него, несмотря на попытки скрыть это. Он даже выхватывает гитару из моих рук, когда я пытаюсь положить ее на пол.

— Ты не ложилась спать прошлой ночью? — спрашивает Лаклан, его взгляд скользит по моему лицу.

— Нет. Вроде, нет.

— Позавчера вечером ты тоже не спала.

— С нашей первой встречи твои наблюдательные способности, наконец, улучшились.

Лаклан вздыхает.

— Я уже говорил тебе. Я был без очков.

Я щелкаю пальцами и одариваю его коварной улыбкой.

— А я была накрашена. В десять слоев, — говорю я, ставя кружку на приставной столик и поднимаясь с кресла.

Лаклан закатывает глаза почти так же, как Слоан, и у меня в груди разливается тепло. Раздражать его намного приятнее, чем та отвратительная жижа, которую я беру с собой на кухню.

— Спасибо, что попытался, — говорю я, выливая кофе в раковину, — но это просто дьявол в жидкой форме, и теперь нужно изгнать дьявола из раковины. In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti¹³.

— Ты знаешь латынь?

Я фыркаю и ополаскиваю кружку.

— Я знаю Константина, Джона Константина, — как и ожидалось, когда я оглядываюсь на него через плечо, Лаклан ничего не понимает. — Ты на самом деле не смотрел «Константин»? Я думала, ты шутил, когда спрашивал на днях, но, честно говоря, меня нисколько не удивляет, что ты понятия не имеешь, о чем я говорю. В печи — для тебя самое место.

— Я думал, ты скажешь, что выучила это в школе-интернате, где познакомилась со Слоан. Эшборн, верно?

— Да, — на моих губах появляется слабая улыбка. Я удивлена, что он не подразнил меня в ответ. — Эшборн.

— Но ты не закончила учебу, — говорит Лаклан, усаживаясь и проводя рукой по поверхности моего нового кофейного столика. Я бросаю на него подозрительный взгляд, начиная молоть свежую порцию зерен эспрессо. — Слоан рассказала мне об этом недавно.

— Да. Мы закончили учебу дома у тети, с частными преподавателями.

— Почему?

Я издаю смешок.

— Не твое дело.

— Разве мне не следует об этом знать? Мы едем к твоим родителям через сколько, шесть часов? И мы почти ничего не знаем друг о друге. Надо быть убедительными. Я не хочу умереть в печи периодического действия.

— Поверь, тема моей учебы в Эшборне не будет обсуждаться за обеденным столом, — кофеварка для приготовления эспрессо жужжит и шипит, пока я готовлю два американо. Возвращаюсь с чашками в гостиную и сажусь напротив Лаклана, рассеянно вспоминая, что, наверное, выгляжу как оживший труп. Я пожимаю плечами и протягиваю ему кружку, которая скользит по блестящей застывшей смоле. — Ты должен знать, например, мой любимый фильм. Константин. Боюсь ли я сцены. Кстати, не боюсь. Или куда бы я хотела поехать в медовый месяц. Если бы он был, то в Индонезию. Мне нравятся орангутанги.

Лаклан слегка фыркает, издавая звук удивления.

— Я тоже хотел бы туда поехать, понырять.

Я киваю и делаю глоток кофе. Даже не отрывая взгляда от своей кружки, я чувствую, что он смотрит на меня так, будто я какая-то сломанная, и он не знает, как починить. На меня давно так никто не смотрел, что я уже и забыла, какие чувства это вызывало у меня раньше. Поврежденная. Непоправимая. Слабая. Но по какой-то причине я не хочу прилагать усилий, чтобы доказать обратное. Наверное, в этом и заключается ирония судьбы — быть замужем за человеком, которого у меня нет абсолютно никакого желания делать счастливым. В кои-то веки мне не нужно так сильно стараться, чтобы показать одно, хотя я чувствую другое. И это осознание с тревогой поселяется в моих мыслях. С Лакланом я могу выключить голограмму и просто существовать.

…Что ж.

Это прозрение пиздец как пугает меня.

Я делаю большой глоток кофе, но он все еще слишком горячий, и отставляю чашку в сторону.

— Я лучше пойду прогуляюсь с Бентли, пока он не начал скулить, — говорю я, вставая. Но Лаклан хватает меня за запястье, когда я прохожу мимо, и долго удерживает, а потом отпускает.

— Я уже погулял, пока ты спала.

— Он позволил тебе надеть на него поводок?

Лаклан пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.

— Я подкупил его курицей.

Я смотрю на Бентли, который опустил голову на сложенные лапы и виновато наблюдает за нашей перепалкой.

— Предатель.

— Если тебя это как-то утешит, он старался держаться от меня как можно дальше.

— Это и правда утешает.

Я все еще стою, не сводя глаз с собаки, не зная, куда мне смотреть и что делать дальше, когда Лаклан касается моей руки костяшками пальцев.

— Эй, — говорит он. Мое внимание возвращается к нему, но я ничего не говорю в ответ. — Просто… присядь.

Я приподнимаю бровь и прикусываю губу, стараясь не улыбнуться.

— Ты что, командуешь в моем собственном доме?

Лаклан краснеет.

— Нет… но… пожалуйста? — просит он, теребя очки. — Я приготовлю завтрак. Мы можем еще немного поговорить перед уходом.

— О чем? — спрашиваю я, не садясь.

— Не знаю. Например, об Индонезии?

Наши взгляды снова встречаются, и я пробую по-настоящему рассмотреть Лаклана. Темно-синие глаза цвета холодного и бушующего моря. Темные волосы зачесаны назад. Татуировки на шее, которые уходят дальше под воротник серого джемпера Хенли, — текст на ирландском и замысловатый трикветр¹⁴ с одной стороны, плачущий ангел — с другой. Не понимаю, что они означают и какую историю подразумевают, но я многое знаю о боли и горе. Иногда хочется вырезать то, что ты потерял, прямо на своей коже, чтобы помнить о том, что осталось позади.

Я снова сажусь напротив Лаклана, и у него с облегчением опускаются плечи.

— Я бы хотела стать там волонтером. Но провести несколько недель с орангутангами в джунглях Борнео — так себе идея для медового месяца, — говорю я, пожимая плечами. — Не какой-то там романтичный пляжный отдых.

— Я не люблю бездельничать и просто загорать. Люблю воду, а не пляж. Через день-другой становится скучно. Твоя идея очень даже интересная.

Я смотрю на Лаклана, и слабая улыбка на его лице, возможно, самая искренняя из всех, что я когда-либо видела. И я все еще помню, что он мудак. Этого не забуду. Хотя он не извинился передо мной за то, что вел себя как придурок, или за то, что запихнул меня в багажник. Это тоже не забудется. Но его, в общем-то, приятно слушать. Он улыбается, встает и готовит завтрак, который на самом деле очень вкусный, и, как бонус, не отравленный. Возможно, где-то в глубине его души похоронен достойный парень. Глубоко, глубоко, глубоко внутри. Не хочу это выяснять, но, думаю, если еще чуть-чуть узнаю что-то о нем, ничего страшного не случится.

Вопрос в том, будет ли этого достаточно, чтобы убедить мою семью?