Родители Евы подходят к нам, но мое внимание по-прежнему приковано к Сорену. Я ненавижу то, что он идеален. Этот человек умеет добиваться своего.

— Я сейчас вернусь, — говорит Ева, когда родители уводят ее. Она выглядит обеспокоенной тем, что оставила меня одну, но отмахиваюсь от нее. Я знаю правила подобных вечеринок.

Я оглядываюсь на танцпол, где Сорен и Карисса заканчивают свой танец под аплодисменты зала. Только после этого остальные пробираются туда и начинают танцевать. Ни один человек не хотел помешать их танцу.

Делаю еще глоток, но бокал пуст. Мои губы кривятся от разочарования, а в голове слегка гудит. Я не привыкла пить, и единственная причина, по которой я согласилась, — это групповые тосты.

Я подхожу к краю шатра и ставлю свой бокал на стойку бара.

— Джин, — глубокий голос Сорена заставляет меня обернуться, — наши родители сообщили мне, что мы должны потанцевать.

Жар поднимается по моей шее и приливает к щекам.

— Уверена, Карисса не хочет, чтобы я разлучала тебя с ней.

Мне неловко, пока он изучает меня какое-то время, прежде чем ответить: — Если ты хочешь вернуться к своей маме и моим родителям, объяснив, что отказалась от моего предложения, то, конечно, я найду другого партнера по танцам, — его слова звучат жестко и безразлично, словно я и так отняла у него слишком много времени. Он не хочет со мной танцевать, а я не хочу позориться из-за своих двух левых ног.

— Ты же знаешь, я не умею танцевать, — подчеркиваю я. И тут же вспоминаю о том, как мама в последний раз заставляла нас танцевать. Это было ужасно.

Он смотрит на часы, затем снова на меня, черты его лица суровы. Оглянувшись через плечо, вижу, что моя мама наблюдает за нашей перепалкой. Я обреченно фыркаю, натягивая фальшивую улыбку.

— Неважно. Давай покончим с этим.

Он протягивает руку, но я не беру ее. Мне не нужно прикасаться к нему дольше, чем это необходимо.

— Может быть, если бы ты вытащила палку из своей задницы, тебе бы понравилось, — отвечает он, хватая меня за руку, и тащит на танцпол.

— Это блудный сын, которому успех преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Извини, но я не одна из твоих приспешников, которые ходят за тобой по пятам.

Его грудь вибрирует от тихого хихиканья, когда он смеется. Я топаю на танцпол, ненавидя, что он смеется надо мной. Я уже представляю, как весь зал смотрит на мои две левые ноги.

Сорен притягивает меня к себе, кладя руку на поясницу. Несмотря на то, что мы часто ссоримся, это просто нереально, насколько идеально я подхожу ему. От него пахнет деревом с нотками корицы. Он напоминает мне осень. Его большая рука лежит на моей пояснице, и он притягивает меня ближе, чем необходимо. Вероятно, он надеется, что так я не смогу наступить ему на ноги. Наши тела соприкасаются, его тело согревает мое от внезапного порыва ветра, который кружится вокруг нас. Должно быть, кто-то открыл дверь шатра.

Мои ноги касаются его ног, когда он разворачивает меня, и я чувствую, что бегу, чтобы поспеть за каждым его шагом. Несомненно, все видят, что я понятия не имею, как танцевать.

— У тебя стало получаться лучше, — комментирует он. Он что, издевается надо мной? Я наклоняю голову, изучая его. Его лицо ничего не выражает, и мое сердце учащенно бьется, желая поверить ему.

— Пожалуйста. Я чувствую себя уродливым ребенком, к которому родители привязали сосиску, чтобы заставить собаку поиграть с ним, — дуюсь я, сосредоточившись на его шагах.

Его смех становится громче, привлекая к нам внимание. Кто-нибудь, выкопайте яму и столкните меня туда.

Его ноги остаются в том же положении, и я наступаю на них. Я прекращаю считать и поднимаю голову, чтобы понять причину внезапной остановки.

— Это случалось с тобой? — спрашивает он.

Он крепче прижимает меня, его лицо каменеет. Отлично. Теперь он злится на мою неудачную шутку. Или, господи, он действительно считает меня такой уродливой. Даже не знаю, что хуже.

«Мальчики считают умных девушек некрасивыми, Джиневра. Прекрати читать и накрасься» — голос матери громко звучит в голове из-за нахлынувших воспоминаний.

— О, заткнись и продолжай танцевать, чтобы мы могли быстрее покончить с этим, — я подталкиваю его мускулистое тело, чтобы он продолжал двигаться. Будет гораздо хуже, если он уйдет с танцпола, оставив меня здесь одну. Представляю, что скажет мама, когда мы вернемся домой.

Нерешительно он двигается, и мы снова танцуем, но уже более напряженно, чем в начале. Я смотрю куда угодно, только не на его лицо, не желая видеть его выражение и то, как разозлила его. Вот почему я избегаю Сорена. Ни одно из наших взаимодействий не приносит ничего хорошего. Мы как масло и вода, так и не понявшие, как смешиваться и быть дружелюбными. Все всегда заканчивается одинаково.

Песня заканчивается, я отпускаю его, словно его кожа обжигает меня, и ухожу с танцпола. Я должна уйти первой, чтобы не упасть в грязь лицом. Я бы не выдержала, если бы он оставил меня одну.

— Что натворил мой брат-идиот? — я подпрыгиваю от внезапно раздавшегося голоса Евы, прижимая руку к сердцу.

— Ничего, он был хорошим мальчиком и танцевал со мной, как требовала мама. Фу! — я ерзаю в своем платье, натягивая его ниже и поправляя вырез.

— Ты хочешь, чтобы я пошла и надрала ему задницу? — спрашивает она, упирая руки в бока.

Я слежу за Сореном, когда он выходит из шатра. Его сердитое лицо заставляет меня чувствовать себя виноватой.

— Нет, это я должна извиниться, — проклятье, — подожди, я сейчас вернусь.

Я неохотно иду туда, откуда только что вышел Сорен. Ночь черна, лишь несколько фонарей освещают их огромный задний двор. Куда он, черт возьми, подевался? Когда мы были младше, он иногда пробирался сюда со своими братьями, чтобы покурить. Мы с Евой шпионили за ними, подслушивая их разговоры.

Я иду к их маленькому убежищу, гадая, не начал ли он снова курить. Было бы неплохо, если бы у него был хоть какой-то недостаток.

Подойдя ближе, я обнаруживаю Сорена со спущенными штанами, он трахает Кариссу у дерева. Темно, но их очертания отчетливы, пока он продолжает входить в нее. Я стою там и потрясенно наблюдаю, борясь с внезапно вспыхнувшей ревностью. Я бы хотела, чтобы он так же сильно желал меня, чтобы не мог дождаться, пока мы останемся наедине. Мои соски напрягаются под лифчиком, и я чувствую, что становлюсь влажной. Откуда, черт возьми, это берется?

Продолжаются ритмичные толчки. Она стонет от удовольствия, и наклоняет голову, чтобы поцеловать ее в шею. Я по-прежнему не вижу его лица, но рот Кариссы открыт в большой букве «О».

Тихий звук травы, хрустящей под чьими-то шагами, заставляет меня обернуться. Сорен стоит со сжатыми кулаками и ничего не говорит. Подождите, если Сорен здесь, то кто же тогда с Кариссой?

Я задыхаюсь, издавая громкий звук, и прикрывая рот руками. Застываю на месте, зная, что мне нужно уйти, но ноги меня не слушаются.

— В мой чертов день рождения! — яростно рычит Сорен. Его голос жесткий, с пугающими нотками, которых я никогда раньше не слышала. Мне казалось, что я уже видела его в гневе раньше, но таким он не был никогда. Я стою, окаменев, не в силах пошевелиться.

Карисса открывает глаза.

— Черт! — задыхается она и отталкивает парня.

Мое сердце болит за Сорена. Никто не заслуживает подобного.

— Ебаный парковщик! — рычит Сорен, оскалив зубы.

Она вытирает размазанную помаду своими пальцами с идеальным маникюром, в то время как другой рукой поправляет платье.

— Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, — на ее губах играет искренняя, мягкая улыбка, и если бы я не видела все своими глазами, то никогда бы не догадалась, что она извиняется за то, что трахалась с кем-то, кто не является ее будущим мужем.

— Ты пришла сюда и проявила неуважение ко мне — неуважение к моей семье — в мой день рождения. И это после всей щедрости, которую мы проявили к твоей семье.

— Я? — она указывает на меня, и мои глаза расширяются. Сорен переводит взгляд на меня, а затем снова на Кариссу. — Ты здесь с ней. Я только и слышу Джин то, Джин это, — она топает ногой. — Я буду твоей женой, а не она.

Мой взгляд мечется между ними, и я не понимаю, что, черт возьми, происходит.

Парковщик пытается заговорить, но Сорен поднимает на него руку: — Уходи. Сейчас же, — требует он.

— Прости меня, Сорен, — Карисса подходит к нему и пытается поцеловать его в щеку, но он отступает.

— Пожалуйста, мне не нужны жалкие объедки.

— Все могло быть иначе, если бы ты позволил себе влюбиться в меня, а не возводил непреодолимые стены, — она проводит пальцами по его груди, — никому в этом мире не нужен кто-то холодный как камень, но я здесь.

Я наблюдаю, как челюсть Сорена двигается. Он выхватывает пистолет, но направляет его на землю.

— Знаешь, у твоего отца есть бизнес только потому, что мы ему это позволяем.

— Что ты собираешься сделать, пристрелить меня, Сорен?

— Нет. Я не причиняю вреда женщинам, — он убирает пистолет обратно в кобуру, — но если ты не уедешь из города в ближайшие двенадцать часов, я скажу твоему отцу, что ты больше не девственница.

Ее глаза расширяются от угрозы.

— Он убьет меня, — она звучит испуганно, — и ты знаешь это.

Я подхожу ближе, не веря своим глазам, но наступаю на ветку, и она трещит у меня под ногами. Они оба переводят на меня свирепые взгляды и замирают.

Сорен ругается себе под нос, а потом смотрит на меня как на букашку, которую он хочет раздавить. Он снова поворачивается к Кариссе.

— Что выберешь? — требует он, и она подпрыгивает от громкости его голоса.

— Он убьет меня! — она снова подчеркивает это, падая на колени, — я могу все исправить, — умоляет она. Конечно, ее отец не станет ее убивать.

— Больше нечего исправлять, Карисса.

Слезы текут по ее лицу, и она хватается за его ноги. Мне нужно уйти. Я не могу продолжать наблюдать за этой сценой, но почему я не могу отвести взгляд?