Я не знал, что было хуже — запах хлорки или дыма, но и то, и другое уловил в равной степени, ког ...

Я не знал, что было хуже — запах хлорки или дыма, но и то, и другое уловил в равной степени, когда мы стояли в лесу и смотрели, как догорает костер в могиле, которую я вырыл для Татум.

Воспоминание о том, как я провел здесь несколько часов, копая эту яму, каким-то образом казалось мне нереальным. Да, я помнил, как мои мышцы напрягались, горели и дрожали от усталости, когда я снова и снова вонзал лопату в почву. Я помнил, как моя рубашка прилипала к телу, когда я был весь в поту, и как грязь забилась у меня под ногти. О том, как пахла влажная почва и как небо из темного становилось светлым, пока я работал. Боль от волдырей, которые образовывались, лопались и кровоточили на моих ладонях, пока я пытался заставить агонию в моем теле соответствовать боли в моем сердце. Все это было ясно как день. Но гнев, который я испытывал по отношению к Татум? Чувство предательства, обиды, ненависти? Если и было что-то, чему меня научило убийство этого мудака, так это то, что обвинение ее в смерти моей матери не поможет мне справиться с горем. Сэйнт сказал мне найти выход своей ярости, но если убийство этого подонка не заставило меня почувствовать себя лучше, то я знал, что причинение боли Татум тоже не поможет.

После того, как студенты оправились от волнения, вызванного проникновением этих ублюдочных воров, Монро отправил их всех обратно в общежития и велел изолироваться на сорок восемь часов. Теперь все подверглись воздействию посторонних, и Татум была не единственной, кто вступал в контакт с кем-то, кто, возможно, был заражен. Он поставил перед остальным персоналом задачу доставить в каждое общежитие достаточно еды на это время, а затем велел им также изолироваться. Дополнительным бонусом было то, что никто из них не вышел бы посмотреть, чем мы занимаемся.

Пока он это организовывал, мы втроем привели Татум обратно в Храм, и Сэйнт удивил всех нас, предоставив ей в пользование свою комнату, чтобы она могла изолироваться от нас. Мы все разделись, приняли душ и натирались дезинфицирующим средством для рук до тех пор, пока у нас не начало жечь глаза, а затем приступили к отбеливателю.

ОКР Сэйнта еще никогда не было так кстати. Он собрал все без исключения мелочи, оставленные злоумышленниками, и мы выбросили все это в мешки для мусора, прежде чем он перешел к учету всего, к чему они прикасались, только по памяти.

Мы потеряли двести семнадцать рулонов туалетной бумаги. Но он насчитал сто восемьдесят четыре среди того хлама, который мы подобрали у главных ворот. Двадцать шесть были испорчены за ненадобностью, что оставило семь неучтенными. И я, честно говоря, думал, что у Сэйнта сломается зуб от того, как сильно он скрежетал по этому поводу. Также пропала еда и наличные деньги, а также несколько других случайных вещей, которые злоумышленники явно сочли ценными. Мы забрали большую их часть до того, как они смогли сбежать, включая наш Xbox и несколько дорогих часов. К счастью, большая часть действительно ценных вещей все равно находилась в сейфе, так что в целом мы не сильно пострадали.

Татум сидела в комнате Сэйнта, свесив ноги между перилами балкона, и смотрела на нас сверху вниз, пока мы работали.

Я не собирался думать о том факте, что она могла быть заражена. Я не собирался ни на секунду задумываться об этом. Потому что я видел, на что способен вирус «Аид». Я знал это слишком хорошо. И я не собирался больше смотреть, как это случается с кем-то, кто мне дорог.

Сэйнт прибрался в своей комнате, пока Татум принимала душ в ванной, и даже снял постель и застелил ее свежей для нее. Кто-то другой мог бы ошибочно принять его скрупулезность за заботу, но я сомневался, что это имело большое значение, если имело вообще. Он просто не мог смириться с мыслью, что кто-то, кроме нас, находился в его личном пространстве, и ему нужно было вычистить все это место дочиста, прежде чем он удовлетворит свою потребность снова почувствовать, что все под контролем.

Киан включил телевизор, на котором крутили первую серию «Ходячих мертвецов», и повернул его так, чтобы Татум могла смотреть с кресла, которое она устроила для себя на верхней площадке лестницы, где свернулась калачиком, завернувшись в одеяло Сэйнта. Этот засранец ударил ее по голове достаточно сильно, чтобы вызвать сотрясение мозга, поэтому мы оставили ее со строгими инструкциями не ложиться спать, и Киан переписывался с ней с тех пор, как мы оставили ее там одну, чтобы убедиться, что она не задремала.

Монро появился около двух часов ночи, и мы вчетвером направились в катакомбы, завернули тело в брезент, вытерли кровь полотенцами, которые он украл из прачечной, а затем вынесли все через выход на пляж и через лес к этой могиле.

Сэйнт и Киан обменялись мрачными взглядами, когда я показал им это, что заставило меня подумать, что в какой-то момент мне надерут задницу, но более срочная задача по решению нашей проблемы на данный момент имела прецедент.

Сэйнт вернулся в катакомбы, чтобы снова все почистить отбеливателем. Он был таким помешанным на чистоте, что у него даже был фонарик с черным светом, которым он обычно пользовался, чтобы перепроверить, хорошо ли поработала его уборщица, но он оказался чертовски пригодным для обнаружения брызг крови.

Остальные облили тело жидкостью для зажигалок, и Монро был тем, кто чиркнул спичкой. А затем мы провели следующие несколько часов, следя за тем, чтобы держаться с подветренной стороны от прогорклого дыма, и продолжали поддерживать костер, пока не убедились, что сгорело как можно больше улик.

Итак, теперь, когда угли догорели и остались только обугленные останки костей, которые не сгорели дотла, мы вчетвером сидели вместе и ждали, когда огонь погаснет.

— Я никогда не понимал, как легко было кого-то убить, — пробормотал я, нарушая молчание, которое мы сохраняли большую часть ночи.

— Я был прекрасно осведомлен, — невозмутимо ответил Сэйнт.

— Никогда не думал, что сделаю это, — пробормотал Монро.

— Мы сделали это ради нее, — прорычал Киан. — В этом есть красота.

Мы все долго смотрели друг на друга. Она. Татум Риверс. Девушка, которая все изменила. Между нами четырьмя висело много невысказанных слов о ней. Потому что независимо от того, что произошло между всеми нами и девушкой, которую мы считали своей, это привело нас всех к тому, что мы были готовы убить ради нее. И в этом мире было не так уж много людей, о которых я мог бы заявить, что так забочусь.

Никто из нас больше ничего не сказал на эту тему, оставив ее на потом.

Если не считать того, что Сейнт отдавал приказы и задавал вопросы, вся ночь прошла довольно спокойно.

Но, насколько я мог судить, мы хранили молчание по разным причинам. Сейнт был на седьмом небе от счастья из-за ОКР. Никогда контроль и принудительная чистка не были так важны. Я практически видел, как он составляет невероятно длинный список вещей, необходимых для уничтожения всех улик, и огонек в его темных глазах говорил о том, что он наслаждается этим вызовом. Я не думал, что ему особенно понравилось убивать этого засранца, но и не думал, что на него это сильно повлияло. Дело было не в том, что он был, откровенно говоря, психопатом, хотя я предполагал, что многие люди могли бы со мной в этом не согласиться, но с Сэйнтом дело было скорее в том, что ему было трудно заботиться о людях. Он боролся с сочувствием до такой степени, что я был совершенно уверен, что у него его нет. Он вел себя так потому, что был склонен верить, что мир щедро одаривает людей, которые этого заслуживают, за то, что они недостаточно сильны, чтобы изменить свою судьбу. И он боролся с горем, потому что у него было не так много людей, о которых он заботился настолько, чтобы горевать о них. И он, конечно, не думал, что многие люди стоили того, чтобы горевать из-за них. Сэйнт заботился в первую очередь о себе, а потом обо мне и Киане. Вот и все. Хотя я должен был признать, что Татум, казалось, действовала ему на нервы. И то, как он мгновенно вмешался, чтобы пырнуть ножом этого парня в знак солидарности с ней, заставило меня задуматься, насколько сильно он начал заботиться о ней.

Киан был здесь в своей стихии. Он был воплощением насилия и был самым эмоциональным из всех нас по поводу всего этого. Не эмоциональный в том смысле, в каком можно было бы ожидать от кого-то сожаление, панику, вину. Нет, Киан был взвинчен. Он был как клубок энергии. Он провел большую часть ночи, расхаживая вокруг костра, собирая все необходимые дрова, чтобы раздуть пламя почти в одиночку, с этой сумасшедшей улыбкой, игравшей на его губах.

Он ждал своей следующей роли в этом деле с таким количеством энергии, сосредоточенной в его мышцах, что я ожидал, что он бросится вперед в любой момент. Монро достал из подсобного помещения кувалду, чтобы разобраться с последними костями, и Киан немедленно предъявил на нее права. Он воткнул её в землю рукояткой вверх и сидел на корточках, упершись в неё подбородком, во всех отношениях напоминая горного льва, приготовившегося к прыжку.

С другой стороны, я, казалось, был единственным из нас, кто был на грани паники из-за всего этого. Терзался ли я чувством вины и сожаления из-за убийства какого-то бездельника, подражающего насильнику, когда он пытался причинить вред нашей девочке? Нет. Но представлял ли я себе какую-то версию будущего, в котором приехала полиция, были обнаружены улики и каким-то образом мы оказались запертыми в колонии строгого режима до конца наших жалких жизней? Да. Такая мысль приходила в голову. Неоднократно.

Когда я притащил Татум сюда с мыслями о том, чтобы убить ее, я был не в себе от горя, сердечной боли и такой гребаной ярости, что это поглотило меня. Я сломался. Теперь я знал это. Это была кульминация всей беспомощной, бесполезной агонии, которую я сдерживал, пока она не переросла во что-то гораздо более сильное. Намного более опасное.