Глава 12

Синди

Следующие пару дней мучительно одиноки. Нико, похоже, был занят по работе, и я избегала моих названных родственников. Порезы на руках были не настолько глубокими, чтобы накладывать швы, но достаточно серьёзными, чтобы мне приходилось каждый день перевязывать их и держать в чистоте. Мои колени болят, а на заднице синяки.

Я сижу в своей комнате, слушая классическую музыку, которая напоминает мне о маме, когда она играла на пианино на балах, которые проходили у нас, и только для меня с папой. Она любила «Лунную сонату», и это одно из самых грустных музыкальных произведений, которые я когда-либо слышала, но я нахожу себя в состоянии слушать её, несмотря на то, что она дёргает за мои сердечные струны и доводит меня до слёз.

Формально, я могу быть взрослой, только и всего, и я потеряла мою маму до того, как заслужила значок взрослой жизни. Я скучаю по ней так сильно, что у меня болит в груди. Её теплота, её запах, её прекрасные голубые глаза наполнены такой любовью, но и наполнены озорством.

Моя мать была настоящей красавицей, редкой сияющей жемчужиной в океане обыденности. В отличие от меня, у неё были тёмные волосы, бледная кожа, и глубокие голубые глаза. Она была похожа на Белоснежку. Я унаследовала цвет лица от бабушки и дедушки по отцовской линии.

У меня есть прядь маминых волос, и время от времени я достаю её из зиплок мешочка и нюхаю, боясь, что однажды не смогу уловить этот крошечный намёк на её запах. Чудесным образом он всё ещё здесь, напоминает о моей любимой маме и обо всём, что она значила. Комфорт. Безопасность. Дом.

Слёзы снова грозят пролиться, когда я сижу на кровати, читаю и слушаю Бетховена. Этот человек был редким видом безумного гения, потому что написал одно из самых печальных музыкальных произведений, которые я когда-либо слышала – «Лунную сонату», и одно из самых радостных – «Оду к радости».

Я смотрю на часы и вижу, что уже поздно, и скоро в доме будет шумно. Со временем, когда у нас перестали появляться постояльцы, люди, похоже, стали просыпаться все позже и позже. Теперь чаще всего никто не выходит на кухню раньше половины десятого, а значит, я могу заняться уборкой позже. Сегодня я проспала до семи тридцати утра и уже полчаса слушаю музыку лёжа на кровати.

Если я хочу закончить до того, как кто-то появится, я должна шевелить задницей. Оказавшись на кухне, я быстро справляюсь с рутиной. Я делаю это не так тщательно, как обычно, но руки болят. Закончив с уборкой сажи и пепла, я как следует протираю пыль со стекла, затем аккуратно вытираю забинтованные руки и снимаю повязки у раковины.

Я достаю аптечку из-под кухонной раковины. Помыв руки тёплой водой и мылом, хорошо их вытираю. Используя немного антисептического крема, я снова очищаю раны и высушиваю их. Затем достаю ещё марлю и бинт.

— Какого хрена?

Я взвизгиваю и подпрыгиваю, оглядываясь, чтобы увидеть Нико у входа на кухню.

Он подходит ко мне и хватает меня за руку, поворачивая ладонью вверх, чтобы увидеть раны.

— Что, чёрт возьми, произошло?

— Упала, — говорю я, глядя вниз.

Он отпускает руку и поднимает мой подбородок.

— Не лги мне, Синдерс.

Господи, я ненавижу это прозвище.

— Я не лгу, да и что тебе до этого, — я огрызаюсь.

— Люди не лгут мне. Ты не захочешь начинать. Какого хрена произошло?

— Я упала, это правда, — это почти так.

— Где? Как ты изрезала свои руки в клочья?

— На днях я упала на разбившуюся статуэтку Иветты.

Его глаза сужаются.

— Упала? Моя задница, ты упала. Эта сука толкнула тебя, не так ли?

Я ничего не скажу. Говоря о камне и твёрдом месте¹³. Если я совру Нико, то он разозлится, а я этого не хочу. Если я расскажу правду, Иветта придёт за мной.

Дерьмо.

Тишина кажется самым мудрым вариантом сейчас, так что я держу свой рот закрытым.

— Я должна идти, — бормочу я. — Если ты хочешь быть полезным, вместо того, чтобы быть мачо, можешь помочь мне перевязать руки. Это тяжело сделать в одиночку, и у меня есть дела.

Это такая ложь, мне нечего делать.

— Я перевяжу твои руки и оставлю это пока, но не забуду.

Я вздыхаю с облегчением. Слава Богу, он не преследует это сейчас.

Он делает, что обещал, и перевязывает мои руки. Его тёмная голова склоняется, и он не торопится, действуя осторожно и бережно. Боже, если бы он был таким всё время, я бы влюбилась в него с первого взгляда. Его темные ресницы опускаются на высокие скулы, когда взгляд фокусируется на ранах. Его большие руки держат мои маленькие и бледные, как будто они сделаны из фарфора.

Как только он заканчивает, то поднимает мою правую руку к своему рту и целует внутреннюю часть моего запястья. Его губы задерживаются там, и он, должно быть, чувствует, как мой пульс ускоряется.

Затем, с ещё одним поцелуем в лоб, он уходит. Этот мужчина – загадка, завёрнутая в тайну.

День проходит мучительно медленно. Я гуляю, читаю, и пытаюсь сосредоточиться на том, как отвоевать этот дом у Иветты, Нико и его людей, но мой разум не может сосредоточиться и продолжает скакать по кругу. Я измотана и подавлена, поэтому в итоге ложусь спать пораньше и отказываюсь от еды вечером.

*****

Темно и тихо, но что-то разбудило меня. Моё сердце колотится, я задерживаю дыхание. Этот запах. Океанический, но и древесный в то же время, с сексуальными нотками чего-то вроде амбры и ванили.

Только один человек так пахнет.

Я не двигаюсь, но говорю:

— Какого чёрта ты делаешь?

— Слушаю, как ты спишь, — отвечает он.

Паника охватывает меня. Как долго он в моей комнате? Я сейчас очень уязвима. Чёрт, нужно было поставить замок на дверь. Кресло скрипит, когда он встаёт, и я понимаю, что должна встать с кровати, все мои чувства кричат мне, чтобы я двигалась, но я не могу. Как будто я сплю, и мои конечности застыли.

Кровать прогибается, и я издаю небольшой, задыхающийся вздох.

Затем покрывало откидывается, и прохладный воздух ударяет мне в затылок. На мне длинная футболка, но под ней ничего нет.

Его большое тело опускается на матрас позади меня. О, Боже.

Паника охватывает меня, когда большая рука обвивается вокруг меня. Он подтягивает меня к себе, и я готовлюсь к насилию.

Он одет. Я чувствую хлопок его спортивных штанов своими ногами.

— Расслабься, Синдерс. Я просто хочу спать. Ты помогаешь мне уснуть.

— Правда?

— Да.

— Как?

Он мрачно усмехается.

— Да хрен его знает. Это ужасно, но, когда я здесь, в твоей комнате, я могу расслабиться. Можно мне остаться?

— О, сейчас ты спрашиваешь? Ты пробрался сюда, и это полный пиздец, но сейчас ты спрашиваешь?

— Я спрашиваю.

Скажи «нет», – кричит мой разум. Позволь ему остаться, – отвечает тёмная, глубинная часть меня.

— Я не буду делать ничего, кроме как обнимать тебя и дышать тобой, — шепчет он мне в шею.

— Доверять тебе было бы сродни доверию змее.

— Ты не будешь в безопасности, если прогонишь меня. Я могу выбить твою дверь одним ударом, даже если ты установишь замок, так что, действительно, ты можешь позволить мне остаться.

— Если я позволю тебе остаться на эту ночь, ты пообещаешь не прокрадываться сюда больше.

— Нет.

Я поворачиваюсь к нему лицом, внезапно взбесившись, и большая часть моего страха забыта, или, возможно, превратилась в гнев.

— Ты грёбаный высокомерный кусок дерьма, — говорю я, сильно ткнув его в грудь. — Ты не имеешь права заходить в мою комнату, когда тебе захочется.

— Кто-то говорит, что это может быть правильно.

— Не я. Не современное, цивилизованное общество. Я могу привлечь тебя к суду за это.

Он смеётся надо мной.

— За что? Что я сижу в кресле в твоей комнате?

— Да, мудак. Это называется преследование.

Я качаю головой, так зла на него, потому что так быть не должно.

— Знаешь, что самое грустное? Я бы позволила тебе остаться, если бы ты попросил, потому что я тоже одинока.

— Я не одинок, — заявляет он возмущённо.

— Ты исключительный человек, потому что сидеть в темноте и смотреть, как я сплю – не нормальное поведение.

— Может, я просто возбуждён, — его рука скользит по моему бедру, и я напрягаюсь.

— Ты обещал.

— Да, но ты меня раздражаешь.

— Клянусь Богом, если ты попытаешься меня заставить, я буду бороться.

Он смеётся.

— Мне нравится борьба.

— Только не так. Я буду драться до тех пор, пока ты не причинишь мне боль. Я сделаю всё так, что это будет нападением.

— Зачем тебе это? — спрашивает он, как будто действительно не понимает.

— Потому что ты не сможешь, блядь, забрать это у меня, пока я не дам.

Нико садится, и я моргаю, когда включается свет. Он смотрит на меня, и я вижу что-то новое в его взгляде. Это очень похоже на уважение.

— Я бы не стал отнимать это у тебя, — он говорит серьёзно.

— Ладно, прости, если мне трудно в это поверить. Ты пробираешься в мою комнату. Мучаешь меня. Издеваешься над каждым в этом доме, будто они твои игрушки, чтобы веселиться.

— Я понимаю. Есть много вещей, которые я делал и буду делать. Но я не сделаю этого. Я уважаю тебя за то, что ты противостоишь мне.

— Правда?

Он смеётся.

— Я имею в виду, что ты, вероятно, не стремишься к этому, но я нахожу это сексуальным.

— О, Господи, — я закатываю глаза, — Ты неисправим.

— Знаешь, как много людей дают мне отпор? Кроме Джеймса – только ты.

— Иветта противостоит тебе, — замечаю я.

— Она не подразумевает это, — он пожимает плечами.

— Она плюнула тебе в лицо.

— Да, и, если бы я действительно надрал ей задницу, она бы сдалась через секунду. Ты бы не стала, не так ли?

— Нет, — это правда, и я осознаю это только сейчас.

Может, я и хожу на цыпочках вокруг Иветты, но это только потому, что мне нужно остаться в доме, чтобы вернуть его себе. Тогда я поняла, что была не слабой, а умной. Быть слабой – значит уйти. Вместо этого я остаюсь и принимаю оскорбления, чтобы выждать время и забрать то, что принадлежит мне. Но у меня есть пределы, и один из них – это Нико, взявший меня силой. Я бы боролась с ним до тех пор, пока ему не пришлось бы признать, что он делает.

Я поняла кое-что ещё. Я бы боролась так упорно отчасти потому, что я действительно хочу его, и я не могу допустить, чтобы он превратил это влечение в нечто подобное.