12

ФИНН

Я гребаный идиот. Это все, о чем я могу думать, наблюдая за тем, как Аша садится в машину, мое горло и грудь сжимаются при виде ее, как чертовски красива она и как сильно я хочу ее. Я хочу, чтобы она отправилась в мою квартиру, в мою постель, а не ехать с ней к кому-то другому.

Особенно к Матвею Котову.

Не знаю, почему я решил, что она нужна ему в любом виде, кроме подчинения. Наверное, это моя вина, что я недостаточно знаю обо всем этом, о том, чем занимается Аша, о том, чего хотят от нее мужчины вроде Матвея. А теперь я, возможно, подвергаю ее еще большей опасности, чем раньше.

Хотел ли Николай этого от нее? Было достаточно трудно заставить себя не думать об их совместной постели, о том, как Аша дразнит и издевается над ним так же, как надо мной, но мысль о том, что он делает с ней совершенно другие вещи, что он ставит ее на колени, говорит ей с глубоким русским акцентом, что именно он хочет, чтобы она сделала с ним, и наблюдает, как она подчиняется, мысль об этом заставляет мое нутро скручиваться от больной зависти, и я задаюсь вопросом, смогу ли я когда-нибудь снова смотреть на него так же, как раньше.

По адресу мы добираемся до дома в нескольких милях от города, внушительного кирпичного дома с железной оградой вокруг. Я следую за машиной через ворота, пока Аша входит в дом, и мое нутро сжимается от страха. Матвей имел в виду именно это, когда говорил о частном секторе, если возникнут проблемы, с которыми я не смогу справиться, пройдет какое-то время, прежде чем сюда доберется кто-то еще.

Я жду, когда Аша выйдет из машины. Ее красивое лицо гладко и без выражения, и я хочу что-то сказать ей, но не знаю что. Я чувствую себя не в своей тарелке, потому что именно я должен прикрывать ее в этой ситуации.

Она проходит мимо меня, не сказав ни слова, и мое сердце ударяется о стенки грудной клетки, вдыхая аромат ее духов. Я не мог бы сказать, что это за духи, что-то цветочно-ванильное, но я знаю, что все, о чем я буду думать, когда почувствую их запах, это тот момент, когда она была между мной и сиденьем моего мотоцикла, и я почти думал, что она сдастся.

Давно я так сильно не хотел поцеловать женщину. Я вообще ничего так сильно не хотел. Я забыл, каково это - испытывать такую боль, чувствовать, как пульс пульсирует в венах от близости кого-то другого, как перехватывает дыхание в горле.

А теперь она вот-вот войдет в чужую постель.

Я жду, пока она постучит в дверь. Я наполовину ожидаю, что ответит кто-то из домашнего персонала, но вместо этого входит сам Матвей, одетый в костюмные брюки и светло-серую рубашку на пуговицах, его короткие светлые волосы зачесаны назад, а челюсть свежевыбрита. Он даже не смотрит на меня, его взгляд окидывает ее с жадностью собственника, которая заставляет меня сжимать кулаки от незаслуженной ревности.

— Аша. — Он открывает дверь шире. — Входи.

В его голосе ясно слышится приказ, это не приглашение. Я вижу, как Аша напрягается, ее позвоночник выпрямляется, но она делает шаг внутрь, и он почти закрывает дверь перед моим носом, прежде чем я протягиваю руку, чтобы остановить его, и встречаюсь с ним взглядом.

— А ты кто? — В его тоне звучит обманчивая приятность. Я ни на секунду не забываю, что у него здесь, несомненно, есть своя охрана, люди, которые без колебаний убьют по его приказу. Ради безопасности Аши и своей я не могу допустить, чтобы мои чувства диктовали, как все будет происходить.

— Телохранитель Аши. — Я натянуто улыбаюсь ему. — Хотя я и не собираюсь наблюдать за процессом, мне нужно быть достаточно близко, чтобы услышать ее, если она позовет меня.

— Ты ей не понадобишься. — Матвей собирается закрыть дверь, но я твердо держу руку на ней, не отступая.

— Мне платят за работу. — Я сохраняю ровный голос. — Вы же не станете осуждать человека, желающего сохранить эту работу?

— Впусти его, Матвей. — Тон Аши холоден. — То, что ты хочешь от меня, начнется только тогда, когда мы окажемся в спальне, или где там ты хочешь получить мои услуги сегодня вечером. Я сказала тебе, что приведу с собой охрану. Если ты не впустишь его и не подпустишь на расстояние крика, я предположу, что ты передумал, и уйду.

Я не должен хотеть, чтобы он надавил на нее, чтобы она ушла. Он явно хочет ее, и очень сильно, я вижу это по его колебаниям, по выражению его лица, что он подумывает уступить ее требованию, хотя я совершенно уверен, что он не из тех, кто уступает легко или вообще не уступает. Это желание поможет Аше выполнить работу, на которую я ее отправил, поможет королям в том самом деле, которым мы здесь занимаемся... И все же мне хочется взять ее и уйти, чтобы этот человек больше никогда к ней не прикасался.

— Хорошо, — отрывисто произносит Матвей. — Заходи.

Он отступает назад, закрывая за мной дверь, и я вхожу в фойе дома. Внутри все оформлено в темно-синих, серых и кремовых тонах, тяжелое темное дерево и железные светильники - дом суровый и запретный. Матвей больше не смотрит на меня, когда берет Ашу за локоть и ведет ее из фойе в коридор.

— Ты останешься здесь, — кричит Матвей, когда мы поднимаемся по изгибающейся лестнице и спускаемся в длинный, широкий коридор с дверями по обеим сторонам, плоскими скамьями с кожаной обивкой по обе стороны стены и двойными дверями в дальнем конце. — Мы с Ашей будем в той комнате в конце. — Он указывает на нее. — Уверяю тебя, тебе не придется ничего делать, кроме как сидеть здесь и слушать звуки, которые она издает.

Жестокая улыбка кривит его губы, и я чувствую, как сжимается моя челюсть. Лицо Аши абсолютно бесстрастно, как будто она отключила какую-то свою часть. Она отворачивается от меня, едва взглянув на меня, ее рука вывернута на бок, где Матвей все еще держится за ее локоть.

— Пойдем, — просто говорит она, и он ведет ее к двойным дверям, и никто из них не оглядывается, пока я опускаюсь на обитую кожей скамью, мое нутро скручивается в узлы.

Долгое время я почти ничего не слышал, только тихие голоса. А потом, когда прошло достаточно времени, я начинаю догадываться, что они там делают… звуки, которые я не хочу слышать.

Мужской стон, низкий голос Матвея, женский крик, который, как я знаю, должен принадлежать Аше. Удар чего-то о плоть. Ее тихий, умоляющий стон, и теперь я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понять, что он ненастоящий, что она играет в игру, заставляя его поверить, что она хочет того, что он с ней делает, но это не помогает так, как я думал. Неважно, что она не испытывает настоящего удовольствия, возможно, это даже хуже. Я не могу мыслить достаточно здраво, чтобы понять, предпочел бы я, чтобы она действительно наслаждалась этим, когда сам факт того, что она здесь, заставляет меня краснеть.

Мои руки прижимаются к ногам, пальцы впиваются в бока, а я сжимаю челюсти. Я думал, что смогу это сделать, что смогу отделить свои чувства к ней от работы, которую мы здесь выполняем, но, черт возьми, я хочу пойти туда, прижать пистолет к его голове и нажать на курок только за то, что он вообще прикоснулся к ней. Я не хочу, чтобы он, блядь, прикасался к ней. Я не хочу, чтобы к ней прикасался кто-то, кто не я.

И у меня нет никакого права так думать.

Он специально шумит, я, блядь, знаю это. Я должен слышать каждое хрюканье, каждый удар кожи о кожу, чтобы точно знать, что он делает, его густой голос с акцентом говорит ей, что делать с его членом, чтобы я был вынужден знать, когда она обхватывает его губами, когда он вводит в нее пальцы, когда он трахает ее. Мне становится дурно, и я встаю и начинаю вышагивать по коридору, чтобы хоть как-то двигаться, потому что, если я просижу так еще долго, я все испорчу.

Я никак не мог знать, что буду хотеть ее именно так, но я должен был найти другой способ, как только понял, что хочу. Теперь мне это чертовски ясно, но уже слишком поздно. Так что я хожу и сижу, хожу и сижу, гадая, как скоро, черт возьми, этот человек собирается кончить, но, конечно, он собирается выжать из нее каждую секунду, за которую заплатил.

Аша, конечно, профессионал. Я смотрю на часы, ожидая момента, когда я пойму, что она должна закончить, и в этот момент дверь открывается, и она выходит, а за ней Матвей.

Выражение ее лица настолько пустое, что у меня разрывается сердце. Я могу сказать, что, что бы там ни произошло, это было нечто большее, чем просто отвлечься и подумать о чем-то другом, пока Матвей трахал ее. Она должна была присутствовать при этом, чтобы играть в игру по обмену властью, которую он хотел, и ей это более чем просто не понравилось. По тому, как она смотрит мимо меня, я вижу, что она ненавидит каждую секунду этого. Такое ощущение, что я попросил ее сделать что-то неправильное. Как будто я причастен к тому, что он сделал с ней, что заставило ее чувствовать себя так, и я скриплю зубами, когда иду по коридору к ней, нежно беру ее за локоть и отвожу от Матвея.

— Тогда на следующей неделе, Девочка, — небрежно говорит Матвей, скрещивая руки на груди, и смотрит, как мы уходим. — У меня уже есть идеи.

— В тот же день и в то же время. — Голос Аши приятный, ровный, почти роботизированный. — Спокойной ночи, господин Котов.

Матвей ухмыляется.

— Конечно, ты можешь называть меня Матвеем, Девочка? В конце концов, в тебе все еще есть моя сперма, красавица.

Мои шаги замирают, и на мгновение я вижу красное. Я вижу, как достаю пистолет, кручусь одним плавным движением и расписываю стену позади него его мозгами, и, Господи, как же я хочу, черт возьми, сделать это. Интересно, могу ли я сказать Тео и Николаю, что, если Матвею придется умереть, я хочу быть тем, кто нажмет на курок?

Аша одаривает его безразличной улыбкой.

— Я предпочитаю сохранять профессионализм за пределами спальни, господин Котов. Спокойной ночи.

Он ничего не говорит, только сохраняет на своем лице знакомую ухмылку в течение того единственного мгновения, когда он еще виден, прежде чем я вместе с Ашей прохожу по коридору и выхожу к входной двери.