46

Райли

Паук ведет меня по коридору в другую спальню и закрывает за нами дверь. Он стоит, положив руку на ручку двери, отвернувшись от меня, затем тихо говорит: — Объясни мне это.

— Тут нечего обьяснять.

Он поворачивается ко мне. То, что я вижу в его глазах, заставляет меня сделать шаг назад.

Мы смотрим друг на друга в напряженной тишине, пока он не говорит грубо: — Три месяца. Я искал тебя почти три гребаных месяца.

Я уже могу сказать, что это будет наполненный драматизмом разговор, и готовлюсь к худшему. Я облизываю губы и говорю: — Я знаю.

Напряженный, как пружина, он отходит от двери и приближается ко мне. Его пристальный взгляд не отрывается от моего лица.

— Ты знаешь? Ты знаешь, через что я прошел? Как я не мог есть? Я не мог спать? Я не мог даже закрыть глаза, чтобы не увидеть выражение твоего лица после того, как я выстрелил в тебя?

Я мягко говорю: — Это был несчастный случай.

Он повышает голос. —Несчастный случай, которого никогда бы не случилось, если бы этого сукина сына не было с тобой в комнате.

На его шее пульсирует вена. Его дыхание прерывистое. Он явно расстроен, и часть меня хочет обнять его.

Я знаю, что если бы я это сделала, это было бы катастрофой.

Он говорит с горечью: — И теперь ты думаешь, что влюблена в него. Убийца, который пришел убить Деклана. Человек, который похитил тебя и увез в другую страну.

— Пожалуйста, Паук…

— Мужчина, который вышвырнул тебя, как мусор, когда покончил с тобой.

Это похоже на удар в живот.

Когда он видит выражение моего лица, он закрывает глаза и бормочет: — Черт.

Я отворачиваюсь, обхватываю себя руками и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Он говорит: — Мне очень жаль.

— Все в порядке.

— Нет, это не так. Посмотри на меня, девочка. Пожалуйста.

Когда я не оборачиваюсь, он подходит и встает передо мной. Он смотрит на мою позу, на то, как я обхватываю себя руками, и тяжело вздыхает, проводя рукой по своим волосам.

— Теперь ты меня боишься. Это чертовски замечательно.

— Я тебя не боюсь. Но я не могу понять, почему ты не послушал меня, когда я снова и снова умоляла тебя не сажать меня в тот самолет. Отвезти меня обратно к магазину. Я не особо стеснялась в выражениях.

Он делает паузу, затем говорит хриплым голосом: — Ты знаешь почему.

Когда я не отвечаю, он подсказывает: — Не так ли, девочка?

Я колеблюсь. Прикусив губу, я киваю.

Мое молчание делает его смелее. — Почему? Скажи это.

Сгорая от стыда, я выпаливаю: — Пожалуйста, не усложняй мне задачу еще больше.

Он подходит ближе. Его голос понижается. — Скажи это. Скажи мне, что ты знаешь, что я чувствую. Чего я хочу. Скажи это, и я дам тебе его номер.

Когда я продолжаю молчать, и он делает еще один шаг ко мне, его энергия граничит с угрозой, я кладу руку ему на грудь. Глядя ему в глаза, я говорю: — Этого достаточно.

Под моей ладонью его сердце бьется как сумасшедшее.

Стараясь говорить мягко, хотя я зла, я говорю: — Ты мой друг, и ты мне небезразличен. Я ненавижу, что ты заставил себя пройти через ад с чувством вины …

— Ты и половины всего не знаешь.

— и я ненавижу, что ты не хочешь признать, что я ни в чем тебя не виню. Что я знаю, что ты не это имел в виду. И спасибо тебе, честно, спасибо, что пытался найти меня, что потратил столько времени на поиски. Я никогда не забуду, что ты это сделал.

— Но, пожалуйста, не думай, что сможешь загнать меня в угол и заставить говорить то, чего я не хочу говорить, или делать то, чего я не хочу делать, потому что я провела последние три месяца, превращаясь в человека, который знает свою силу. Я посмотрела смерти в лицо и сказала ей, чтобы она шла на хуй. Никто больше не может мной помыкать.

Он стоит и смотрит на меня, его челюсть сжимается, а ноздри раздуваются.

— Пожалуйста, Паук. Пожалуйста, мы можем просто остаться друзьями и оставить это в прошлом?

После долгой паузы он решительно говорит: — Конечно. Мы будем друзьями.

Он отступает назад и направляется к двери. Я в смятении смотрю, как он уходит.

— Я так понимаю, это означает, что ты не дашь мне номер Мала.

Через плечо он говорит: — У меня его, блядь, никогда не было.

Он выходит, распахивая дверь с такой силой, что она ударяется о стену.

Следующая неделя — самая длинная в моей жизни.

Я остаюсь с Декланом и Слоан в их новом доме в Бостоне, вяло брожу взад и вперед по коридорам, вздыхая, пока Слоан не кричит, что я свожу ее с ума. Я удаляюсь в спальню, которую они мне дали, чтобы поразмыслить в одиночестве.

Деклан согласился передать сообщение своему таинственному другу, чтобы тот попытался связаться с Малом для меня, но не стал обещать, что это сработает.

Сообщение было простым: — Мышиный олень никогда не сдается.

Я ничего не слышу в ответ.

Я часами сижу за компьютером, изучая карты России, прокладывая маршруты во всех направлениях, которые привели бы меня в маленький городок, находящийся в двух часах полета плюс в часе езды от Москвы.

Их сотни.

Даже если бы я каким-то образом добралась до России, я могла бы потратить годы, пытаясь найти маленькую хижину в лесу. Страна огромная.

Если бы я только могла вспомнить слово, которое сказал Мал, когда я впервые проснулся в комнате. Я спросила его, куда он меня привез, и он произнес русское слово, которое, по-моему, было названием его города, но моя память отказывается его воспроизвести.

Я могла бы начать с Москвы, поискать высокое стеклянное здание, в котором находилась квартира Мала, но сомневаюсь, что узнала бы его. Я видела его только один раз, посреди ночи. И Москва тоже огромная. Я не водила машину, поэтому не знаю, какое здание находится рядом. И я не могла никого спросить, потому что не говорю на этом языке.

И любой, кто поможет мне добраться туда, будет рисковать своей жизнью.

Мне каждую ночь снятся кошмары. Я не могу проснуться от них. Или, может быть, я не хочу просыпаться, потому что они такие яркие и включают Мала.

Это всегда одно и то же. Его лицо, удаляющееся в окне фургона, когда Паук уносил меня от него. Его страдальческое выражение.

Его красивые, затравленные глаза.

Я прохожу почти все пять стадий горя, за исключением того, что никогда не прихожу к принятию. Я просто начинаю все сначала с отрицания, провожу много времени в гневе, затем торгуюсь и, наконец, впадаю в депрессию, в которой барахтаюсь до тех пор, пока снова не разозлюсь.

Меня от этого тошнит. Буквально тошнит.

По крайней мере, раз в день меня тошнит.

Паук исчезает. Деклан туманно намекает на то, что ему нужен выходной, и я не спрашиваю подробностей.

Опять ничего.

Проходит еще неделя. И еще одна. Июнь сменяется июлем. Слоан спрашивает, не хочу ли я вернуться в Сан-Франциско, потому что они оплатили аренду моей квартиры, пока меня не было, но я отвечаю "нет". Сейчас это не мой дом.

Мой дом — это хижина в лесу с мужчиной, который предпочел бы видеть меня в объятиях своего врага, чем держать с собой, если бы это означало, что я буду в безопасности.

Боже, как я ненавижу его за это.

Рыцарство — это чушь собачья.

Затем Судьба решает подбросить мне кривой мяч.

— Ты дерьмово выглядишь.

— Спасибо за это, — говорю я сухо. – Твоя поддержка всегда так полезна.

— Нет, я серьезно, — говорит Слоун, наблюдая за мной через кухонный стол. —Ты выглядишь нездоровой, Смоллс. У тебя нехороший цвет лица. Тебя постоянно тошнит. И я думаю, что ты похудела с тех пор, как приехала сюда.

Я ковыряю вилкой блинчики на тарелке передо мной. Приторно-сладкий запах кленового сиропа заставляет мой желудок перевернуться. — Наверное, это опухоль.

Проявляя большую терпимость, она воздерживается от того, чтобы ударить меня. — Это не опухоль.

— Тогда это болезнь Лайма. Жуки всегда находили меня вкусной.

— Ты можешь быть серьезным хоть секунду? Я действительно беспокоюсь за тебя.

Когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что она наблюдает за мной с беспокойством в глазах. Вздыхая, я говорю: — Я в порядке. Клянусь мизинцем. Это просто ... ты знаешь. Я делаю неопределенный жест, чтобы охватить общую хуйню моей жизни. —Ситуация.

Когда она морщится, я говорю небрежно: — Я не беременна, если это то, о чем ты думаешь.

— Откуда ты знаешь?

— Я вколола противозачаточный укол.

Только когда она прищуривается, глядя на меня, мое сердце замирает.

Подождите. Как давно у меня была я это сделала?

Проглатывая кислый привкус желчи, подступающий к горлу, я начинаю лихорадочно подсчитывать даты в уме.

Я была с Малом три месяца. Прошло три недели с тех пор, как я вернулась.

За сколько до того, как я поехал в Россию, я сделала его?

Мой мозг, который в последнее время был мне совершенно бесполезен, бодро выдает точный ответ: за шесть недель.

Это было за неделю до Дня Святого Валентина, а значит, укол должен был действовать примерно до начала или середины мая.

Я была с Малом до середины июня.

Сейчас вторая неделя июля.

И у меня еще не было месячных.

О, черт.

Слоун резко спрашивает: — Райли?

— Ага. Избегая ее взгляда, я смотрю на свои блинчики так, словно в сиропе находятся выигрышные номера лотереи. О, черт, о, черт, о, черт.

— Значит, ты подстраховалась?

— Ага. Мне пора на очередной укол, но, учитывая, что я не буду заниматься сексом ни с кем, кроме себя, всю оставшуюся жизнь, я могу не беспокоиться.

Дерьмовая писулька. Долбоеб Камбаббл!

Она выдыхает. — В любом случае, мы должны отвезти тебя к врачу на обследование. Это ненормально.

— Я в порядке. Все нормально. Это просто депрессия, вот и все.

После минутного молчания она встает, обходит стол и обнимает меня.

— Все будет хорошо, — шепчет она. —Не забывай, что я люблю тебя.

Эта сука пытается меня убить. Она никогда раньше не говорила мне, что любит меня. Насколько я помню, ни разу за всю нашу жизнь.

Мой голос срывается, когда я повторяю это.

Затем меня накрывает горячая волна тошноты. Я бегу к кухонной раковине, и меня рвет.

Тяжело дыша, со слезящимися глазами, склонившись над раковиной и уставившись на содержимое своего желудка, я задаюсь вопросом, как, черт возьми, я собираюсь пронести тест на беременность в это безопасное место.