— Что за пассивная агрессия? Что, черт возьми, с тобой не так?

Он вздохнул, притягивая меня ближе к себе, и поцеловал. Я поцеловала его в ответ, прежде чем прикусить его нижнюю губу.

— Сексом ты не решишь проблему. Как бы мне ни нравилось ставить твоего дедушку на место, мне нужно знать, какой сукой нужно быть, — честно сказала я ему.

— Я ненавижу Шеймуса всем своим сердцем, — прошептал он, прижимая меня крепче.

— Я поняла. Почему? — должна же быть какая-то причина, по которой он питал такую ненависть.

Я нахожу это сексуальным. Однако ему было больно, и он все больше раздражал меня. Я не была уверена, когда мы превратились в идеальную пару, но с каждым днем он становился все большей частью моей души. Часть меня все еще беспокоилась об этом.

— Шеймус всегда верил в выживание сильнейших. Мой отец считал, что город был одной из причин, по которой я был так болен. Он взял нас всех с собой в Ирландию, и в самую первую нашу встречу он оглядел меня с ног до головы и сказал: В дикой природе животные поедают своих детенышей, если те больны. Он и мой отец поругались... Хотя это было больше похоже на то, как мой отец кричал, а Шеймус курил в своем кресле. Он сказал моему отцу, что если он слишком слаб, чтобы убить меня, он окажет мне честь. Что у человека в его положении не может быть такого ребенка, как я; что он должен быть счастлив, что ему подарили еще одного сына, и он мог бы вырастить Деклана, чтобы заменить меня, если бы захотел. — Его хватка на моем бедре усилилась, но я позволила ему сжимать так сильно, как ему было нужно.

— Но ты выжил, и стал сильнейшим, — прошептала я, держась за его лицо.

Он поцеловал мою ладонь.

— Шеймус любит, чтобы все делалось по-его. Он хотел, чтобы компания перешла к Нилу, а мой отец отказался. Мой отец довольно хорошо научился отказывать моему дедушке. Он никогда не должен был жениться на моей матери. В конце концов, она не была чистокровной. Быть наполовину ирландцем так же хорошо, как быть итальянцем. — Он искоса посмотрел на меня, оставив меня разрываться между желанием поцеловать его и разбить его лицо.

— Твоя чистокровная итальянка может побить любого ирландца…

— Да, я знаю, любимая. Ты такая чертовка, — он ухмыльнулся, сжимая мою задницу.

— Разве у Эвелин Нил не родился, когда она была молодой? В то время ей было, должно быть, шестнадцать или семнадцать.

— Она рано стала матерью. Мой дедушка клянется, что Седрик нарочно сделал ей ребенка. Он знал, что Шеймус не одобрил бы, если бы его единственный живой сын женился на ком-то, кого он не выбрал. Однако после того, как Эвелин забеременела, он ничего не мог поделать, — объяснил он. — Мы, знаешь ли, верующие католики, — сказал он со своим акцентом.

— Tá tú ar leathcheann³, — сказала я, слезая с него.

— Ты любишь меня или ненавидишь, решайся, черт возьми, жена. Я готов даже на избиение плёткой.

— Плётка? Каким извращенным дерьмом ты увлекаешься, Каллахан? – Спросила я.

Выражение его лица потемнело, и его губы накрыли мои.

— Давай выясним. Одному Богу известно, что у меня есть в этом гардеробе.

Я прижалась к нему.

— Ты имеешь в виду форму болельщиц «Чикаго Буллз», которую ты прячешь за своими серыми костюмами? Или очень развратный наряд монашки, который у тебя в потайном отделении под носками?

Его глаза расширились, и я могла только усмехнуться.

— Держи свой член на замке, мы опаздываем на митинг, — сказала я, отталкивая его, прежде чем выйти из гардероба.

— По крайней мере, я могу посмотреть на твою задницу, — крикнул он позади меня, и я подняла средний палец вверх.

ЛИАМ

— Я знаю, что многие из вас меня не знают, — сказала Оливия толпе. — Я знаю, что многие из вас не думают, что могут понять меня или ту жизнь, которой мне посчастливилось жить. Однако я хочу рассказать вам одну историю. О студентке колледжа, которая была молода и наивна по отношению к окружающему миру. Ее отец, человек, который всегда проверял, нет ли под кроватью чудовищ, и который читал ей оживленными голосами, хотел сделать все, что в его силах, чтобы уберечь свою дочь. К сожалению, иногда мир — это мрачное место. Иногда молодой студентке колледжа присваивают новое имя: жертва изнасилования. Это имя, которое я так старательно скрывала, потому что у меня не было голоса, чтобы рассказать. У меня не хватало смелости рассказать об этом отцу до вчерашнего вечера. Он заключил меня в объятия и сказал: Когда я стану президентом, срока давности за изнасилование больше не будет.

Толпа приветствовала и кричала, ослепляя нас вспышками, когда они поглощали ее слова, как конфеты.

— Когда люди спрашивают, почему я считаю, что мой отец лучше всего подходит для этой работы, я думаю о таких моментах, как вчерашний вечер. Когда он обнял меня и пообещал всегда бороться за справедливость. Он будет сражаться за меня — он будет сражаться за мужчин и женщин по всей этой стране. Мой отец — хороший человек, и при вашей поддержке он станет великим президентом. — Сенатор Коулмен еще раз обнял свою дочь, прежде чем занять свое место за трибуной, чтобы произнести свою собственную политическую чушь по сценарию.

Нил крепко обнял Оливию. Этот кадр точно украсит следующую обложку «Нью-Йорк таймс».

— Она хороша, — прошептал я своей жене, когда мы стояли, как куклы на сцене.

— Так и есть. Они будут любить ее, а те, кто этого не сделает, получат негативную реакцию за то, что не поддержали жертву изнасилования, — ответила она, махнув рукой в толпу.

Это была моя жена, всегда планирующая и пытающаяся придумать, как получить преимущество над всеми, кто ее окружает.

Мне казалось, что мы часами стояли на виду, махали руками и улыбались, пока сенатор Коулмен говорил о том, как он собирается спасти окружающую среду, снизить уровень безработицы и обеспечить безопасность границ; эту чушь несут все президенты.

К тому времени, когда мы были свободны, чтобы пойти в частные кинозалы наверху, я почти совсем забыл о Шеймусе... пока не увидел, что этот засранец уже ест свою баранину, сидя во главе обеденного стола. Позади него стояли двое гораздо более сильных на вид охранников, которые смотрели на мою жену одновременно с вожделением и страхом.

Ошибочный страх.

Взяв Мел за руку, я выдвинул для нее стул, прежде чем сесть напротив. Как только я сел, остальные члены семьи тоже заняли свои места.

— Так это и есть твой план? Сделать президентом этого дурака? — спросил он, но я не ответил. Вместо этого я сделал глоток своего бренди.

— Мы не обсуждаем дела за обеденным столом, — любезно сказала Мел, сбивая меня с толку. Я посмотрел ей в глаза и на секунду подумал, что, возможно, телохранители не зря боялись ее.

Казалось, это было что-то новое для нас: по глазам читать мысли друг друга.

— Не притворяйся милой, Джованни. Тебе это не идет. — Он захихикал, как старая свинья, прежде чем повернуться к Оливии. — Тебя правда извасиловали, или это была ложь, чтобы разжалобить общественность?

Оливия сверкнула глазами, но кивнула.

— Да, сэр...

— Нил, я надеюсь, ты исправил ситуацию, — прервал он ее, чтобы уделить свое внимание своему любимчику.

— На самом деле, дедушка, Оливия прекрасно справлялась со всем сама, — прошипел он. Но этот гнев был больше связан с изнасилованием Оливии и тем фактом, что мы до сих пор не смогли найти Харви, чем со словами дедушки.

— Хм. — Он нахмурился, глядя на Коралину. — Красивые волосы, когда ты стала лесбиянкой?

— Я не лесбиянка, — одновременно ответили Деклан и Коралина. Они почти не разговаривали, когда Шеймус был рядом.

— Как далеко вы все отошли от традиций, — сказал он, разрезая баранину.

Для дряхлого старика у него была крепкая хватка.

— Как долго ты планируешь гостить, Шеймус? — Тихо спросила Эвелин, пока ела.

— Столько, сколько захочу, — отрезал он, заставив моего отца схватиться за нож. Однако моя мать держала его за руку.

— Для того, кто говорит, что проделал такой долгий путь, чтобы увидеть меня, мы с тобой почти не разговаривали. Мне все равно, как долго ты здесь пробудешь, мой вопрос таков: почему ты здесь? — Мел сверкнула глазами.

Шеймус усмехнулся ей, не торопясь пережевывая свое мясо.

— Жаль, что ты не мужчина. Тогда бы я уважал тебя.

— Жаль, что у тебя нет хороших манер. А теперь отвечай на мой вопрос, старик, или я вытащу слова из тебя, — угроза Мел заставила Шеймуса лишь рассмеяться, позволив нам увидеть всю еду у него во рту.

— Ты так стараешься быть тем, кем ты никогда не сможешь быть. Женщина никогда не будет боссом. Неважно, сколько людей ты убьешь, неважно, как сильно ты будешь угрожать. Ты всегда будешь лишь киской. Все женщины — суки, я бы хотел, чтобы мой внук нашел такую, в жилах которой была бы хоть капля ирландской крови, чтобы компенсировать это. — Я ожидал, что Мел выйдет из себя, но вместо этого она внимательно посмотрела на него.

— Ты понизил свои стандарты. Я слышала, что даже быть наполовину ирландкой для тебя недостаточно хорошо, — заявила Мел гораздо спокойнее, чем я.

Он пришел в мой дом без приглашения и оскорбил всех нас. Он говорил так, словно мы были всего лишь жвачкой у него под ботинком. Как будто мы даже не были семьей. Шеймус был свиньей. Каждый раз, когда он говорил, давление от того, что я держал рот на замке, росло в моих глазах.

— Я не так глуп. В конце концов, если бы мой сын женился на женщине, которую я ему выбрал, уверен, что у него не было бы в сыновьях тупицы, мыши и калеки. Но, по-видимому, мои наставления остались без внимания. — Свинья захихикала.

Тупица... Нил

Мышь… Деклан

А калека… Я

Мы все знали свои клички, он дал их нам, когда мы были детьми, но он всегда говорил, что предпочел бы тупицу, чем мышь или калеку.

— Я скорее покончил бы с собой, чем женился на Кэтрин Брайар, — отрезал мой отец, и снова моя мать удержала его.

— Может быть, тебе следовало это сделать и избавить меня от стольких хлопот! — Закричал Шеймус. Я молился, чтобы у этого человека случился инсульт.