Глава 10

 Вероника внезапно испугалась, что правда вытеснит ее из его объятий.

Она этого не хотела. Еще пока нет.

Что заставляло ее прижиматься к нему, так это уверенность, которую она чувствовала, что он скажет ей правду. Ей предстояло узнать, что Себастьян Монкрифф был многим, но не лжецом.

Даже, если эта честность была жестокой, как это часто бывает с правдой.

В наступившей, после ее вопроса, многозначительной тишине она воспользовалась моментом, чтобы по-настоящему оценить роскошный вагон, залитый золотым светом ламп. Раскачивание поезда под ними убаюкало ее, погрузив в легкое оцепенение, окутанное выдающимся мужским жаром. Каким-то образом, это позволило ей чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы говорить о прошлом и боли, которую она в нем оставила. И впервые в своей взрослой жизни, она позволила себе довериться чувству безопасности, которое нашла в его объятиях.

На самом деле это было за гранью разума, ведь он был такой злодейской фигурой в жизни тех, кого она называла семьей. Эш так разозлился на Себастьяна, что потребовалось стихийное бедствие, чтобы удержать их от пролития крови друг друга.

Но Вероника поняла, что злодеи часто становятся главными героями своих собственных повествований.

Она хранила молчание, наблюдая, как множество эмоций омрачают его великолепие, и дают ему время, необходимое для того, чтобы по-настоящему обдумать ее вопрос.

Она была замужем за злодеем, и хотя она считала Себастьяна дьявольским, даже эксцентричным дегенератом, слово «злодей» никогда по-настоящему не приживалось.

Даже когда именно она швырнула его в него.

Именно поэтому она смогла сделать то, что сделала для него, даже после того, как поклялась, что жизнь никогда больше не застанет ее на коленях перед другим мужчиной.

Он не просил ее об этом. Он не прижал ее голову к своим коленям и не заставил ее чувствовать себя виноватой за ее удовольствие, когда она не предложила ему ничего взамен.

Себастьян Монкрифф сдержал свое слово и уважал ее желания… Он ничего от нее не просил и выполнил то, что обещал.

Конечно, он был прекрасным образцом мужчины, но именно этот факт делал его для нее по-настоящему неотразимым.

Всю жизнь от нее ожидали, что она будет существовать по прихоти и для удовольствия мужчин. Как легко было доставить ему удовольствие, когда он не требовал этого от нее. Какой восхитительной она нашла его изумленную реакцию.

Когда она сочла этот поступок унизительным, она обнаружила, что сила стоит на коленях. Каким-то образом она знала, что он был ее созданием. Ее зверь.

Ее злодей.

Наконец, после того, как тишина затянулась в запутанное, неудобное место, мужчина под ней откинул подбородок и изучал купол, пока долгий выдох опустошал его легкие.

— Тебе не обязательно мне говорить, — отреклась она, ища способ вернуться к их прежней близости.

— Это вопрос, над которым я часто размышляю, — ответил он, его пальцы все еще запутывались в ее волосах, хотя он, казалось, не мог встретиться с ней взглядом. — И все ответы, которые приходят, кажутся неадекватными и жалкими.

Она знала, что он поступил неправильно, по отношению к своему другу и к ней, но уныние в его голосе вызвало глубоко укоренившееся сочувствие в ее душе.

— Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что гнев — это не что иное, как страх, боль или горе под защитной маской.

Она повозилась с аккуратно вышитым краем его воротника.

— Ты был так зол на Эша, — вспоминала она. — Это потому, что он причинил тебе боль, отобрал у тебя что-то или заставил тебя испугаться?

— Мне нужно выбрать только один?— усмехнулся он.

— Конечно, нет.

Она терпеливо ждала, пока он соберется с еще несколькими мыслями, и обнаружила, как он, в задумчивости, кончиками пальцев мягко пощипывает волоски на своей груди.

— Однажды вы спросили меня, как я избежал тюремного заключения, — сказал он каменно, его ослепительные глаза потускнели, пока они оставались прикованными к навесу над ними.

— Ты меняешь тему, — мягко упрекнула она.

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

Он рискнул взглянуть на нее, и то, что она прочитала в нем, разбило ей сердце. Она ожидала неповиновения, оправданий и его исключительного чувства яркого юмора.

То, что она обнаружила, было мрачным, бездонным унижением.

Когда он снова заговорил, его взгляд ускользнул в сторону, как будто он не мог одновременно смотреть на нее и осматривать себя.

— Я не граф Кростуэйт, — признался он теням наверху. — Моя мать, пусть земля ей будет пухом, оказалась в ловушке брака без любви с импотентом графом. У нее был любовник, на самом деле несколько. Никто из них не был благороден.

— Знаешь ли ты, кто из них твой отец? — спросила она.

— Я даже не думаю, что она это знала, или она умерла, не успев рассказать об этом мне или графу.

— И граф всегда понимал, что ты не его потомок, по понятным причинам…

Себастьян подвинулся, и когда она хотела приподняться, чтобы дать ему больше места, его руки сжались вокруг нее, удерживая ее ближе.

— Он ненавидел меня за это, но еще больше он ненавидел кузена, который все унаследует. Хотя, чтобы сохранить лицо, он назвал меня своим наследником и публично объявил меня своим. Я прожил свою юность, как пленник его ярости.

— Это ужасно, — пробормотала Вероника, прижимая руку к его груди.

— Это было не так уж и плохо. Граф вытащил меня, когда должен был. Дал мне образование, соответствующее моему положению... э-э... его положению. Тем временем он растратил все наследство, разрушил дом моего детства и снес всю другую собственность, которая могла бы приносить доход. Клянусь Христом, он даже землю на полях посолил. Итак, когда он умер, мне было семнадцать, и у меня не осталось ничего, кроме налогового долга и титула, который я получил не по своей вине. Я был Графом Ничто.

— Должно быть, это было так одиноко, — сочувствовала она, положив подбородок на его грудь.

Он вызвал слабую улыбку, которая, должно быть, подразумевала веселье, но не достигла цели.

— Я никогда не нуждался в компании, — хвастался он, скорее по привычке, чем из гордости, подумала она.

— Да, но разве ты не находишь, что иногда переполненная комната — самое одинокое место на свете?

Он заправил ее волосы за ухо, поглаживая маленькую прядь возле мочки.

— Перестаньте заглядывать мне в душу, миледи, особенно когда я пытаюсь обнажить ее вам. Иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.

Движимая быстрым порывом, она нежно поцеловала его в щеку.

— Итак, вы отправились в море в поисках счастья, — подсказала она.

Он пристально посмотрел на нее, прежде чем продолжить.

— Фортуна нашла меня на Дьявольской панихиде, где я довольно быстро поднялся по служебной лестнице, доказав свою полезность Ладье. В конце концов у нас образовалась дружеская связь. Грач насильно добивался вещей, и я весьма наслаждался этими вещами. Для меня пиратство началось, как прилив жизнеутверждающего веселья. Свобода никого не называть королем и ни одну страну своим домом. И потом, речь шла о чем-то большем, чем я сам. Месть той самой системе, которая все еще отнимала свободу у других. Моря — такое опасное и дикое место… не только из-за природы, но и из-за людей, которые перемещают товары по всему миру. Именно трагическая история Грача, так сильно привязала меня к нему. Это подводит нас к рассматриваемому предательству, — сказал он, кажется, заметив, как смущение наморщило ее лоб. — Чего Грач не знал — чего я ему никогда не говорил, — так это того, что он стал мне братом. Мы планировали отправиться за этим древнеримским сокровищем, тайником Клавдия, на край света, а затем удалиться в рай. Мы даже говорили о том, чтобы сделать именно то, что я делаю сейчас: найти ублюдков, которые зарабатывают на жизнь сломанными спинами шанхайских мужчин, и помочь им покинуть этот мир, начиная с твоего покойного мужа.

Внезапно для Вероники все обрело смысл… и она сама закончила рассказ.

— Но вместо этого он нашел Лорелей — и меня — и тем самым связался со своим прошлым и братьями, которых он там оставил, ни один из которых не любил ни тебя, ни его пиратскую жизнь.

Его челюсть напряглась, когда он опустил ее, проверяя ее оценку.

— Я знал, что в жизни, которую он собирался построить с Лорелей, Блэквеллом и Каттером, не было места ни мне, ни остальной команде «Погребальной песни Дьявола». Будущее, к которому мы стремились, быстро исчезало, и… и я сделал что-то радикальное, чтобы – я не знаю – вырвать его из всего этого, я полагаю. Но Лорелей никогда по-настоящему не угрожала опасность, я просто подумал, что если я возьму ее с собой, чтобы найти тайник Клавдия, он увидит ее рядом и поймет, что такое сокровище на самом деле.

— Что он и сделал, — мягко сказала она. — Только не так, как ты намеревался.

— Я никогда не понимал решения, которое он принял…— Он поднял руки, пока они обе не обхватили ее подбородок с бесконечной нежностью, его глаза были яркие и пылкие, когда он смотрел на нее.— До настоящего времени.